Виктор Галданов - Банка для пауков
Когда-то Рональд Музгин умудрился спеть одну-единственную выдающуюся песенку «Хэй, отрада!.. Мне больше ничего не надо!», песенку, которая побыла хитом ровно три дня и обладала главным достоинством любого эстрадного шлягера: под нее инстинктивно хотелось дрыгать ногой. И Рональд (вообще-то Ромка по паспорту) сумел выжать из этой песни все. Он с ней пробился на телевидение, снял клип, спел с ансамблем и хором главного оркестра вооруженных сил, записал лазерный диск и кучу компакт-кассет и даже уломал какого-то владельца видеостудии выпустить видеокассету, где эта песенка занимала бы ведущее место. Последним писком было турне по городам и весям России, где публика, изголодавшаяся по кумирам, с восторгом принимала все, под чего можно было поорать и попрыгать.
После этого у Рональда хватило денег на то, чтобы с годик пожить в Сан-Франциско и достало ума сообразить, что еще месяца через два он рискует пополнить общину местных бездомных. Америка неласково принимала чужеземных бездарей… Он вернулся в Россию, быстро набрал растраченный капитал и, поняв, что места на музыкальном Олимпе уже распределены, стал заниматься тем, чем не переставал заниматься никогда: посредничеством. За краткий срок своего бытия эстрадной звездой, он сумел перезнакомиться со всеми что-либо значащими в шоу-бизнесе личностями, и теперь активно собирал плоды своей коммуникабельности. Он и раньше умел привлечь к себе тучу талантливых, но бесталанных музыкантов и на их фоне выглядел и прослушивался в общем-то неплохо (чем в сущности и объяснялся успех его альбомов и дисков). Теперь же он открыл собственную студию и поставлял звучащий товар на фирмы звукозаписи, продюсировал молодые таланты. Вечерами же он тусовался среди музыкальной богемы и выискивал спонсоров для выпуска собственного диска.
С Тенгизом он восторженно обнялся, на его же девушку поглядел одним из своих бойких взглядов, от которого бывало впадали в раж провинциальные девицы.
— Да! — сказал он, улыбаясь. — Вы и есть то самое юное дарование? Наслышан о вас.
— Да, Ромик, — сказал Тенгиз, — если можно, послушай ее. Девушка рвется на сцену. Вдруг у нас тут прячется новая Алла Пугачева?
— Я принесла кассету, — девушка, покраснев, полезла в сумочку, но Рональд остановил ее жестом.
— О, что вы, что вы! Какие еще кассеты? Мы ведь живем в двадцать первом веке. Для искусства важно не то, как звучит ваш голос, а то, как вы выглядите, двигаетесь, чувствуете, сопереживаете… А все остальное вполне достижимо средствами техники. Вон как рванула вперед эта американская армянка-Шэр, и все лишь благодаря тому, что, когда она не вытягивала ноту, ее компьютерщик ей исказил голос. Я кстати, заказал себе такую плату, так что если захотите, можете петь голосом робота… Прошу вас в кабину.
В пустынном помещении было тесно от аппаратуры, в углу за компьютером сидел какой-то волосатый парень и играл в «шарики». Люда вошла в кабину, помещение, отгороженное от основного большим, во всю стену стеклом. Сердце ее радостно забилось. Сколько раз в мечтах она представляля сабя здесь, перед этим здоровенным микрофоном, с огромными наушниками на голове. Она, поет, а там, за стеклом, благоговеющие японцы (после мадонновского клипа песенки «Дождь» весь персонал студии мог в ее представлении быть только японцами) сосредоточенно колдуют над микшерскими пультами и компьютерами… А потом она выходит из кабины, и ее встречают восторженные аплодисменты. Она же с чарующей неземной улыбкой отстраненно проходит мимо них всех, и скрывается в недрах белоснежного лимузина.
Что же, первый шаг уже сделан, правда вместо лимузина «сузуки-самурай», а вместо япошек вот этот пудель, к которому ее привел славный Тенгизик. Но до чего же долго пришлось его уговаривать!
— Что будем петь, миледи? — раздался голос из динамика.
— Я… не знаю, — она пожала плечами, всматриваясь в темноту за стеклом, где маячили две фигуры: Тенгиза и Рональда. Еще одна незримо присутствовала поодаль. Там, прислонившись к дверному косяку стоял этот угрюмый крепыш с толстенными бицепсами — Валико. Его Люда нелюбила и побаивалась. Он с Тенгизом вечно говорил по-грузински, сердито косясь на нее, наверно, какие-то гадости. Самое странное, что он и по-русски говорил без малейшего намека на грузинский акцент. Но по-настоящему она удивилась, когда однажды увидела, что он, стоя у киоска, читает сквозь стекло английскую газету, и даже усмехается, читаючи. Правда, перехватив ее взгляд, тут же сделал тупое лицо и сунул руки в карманы…
— Ну, есть же у тебя кто-то из эстрадных кумиров? Ты ведь поешь их песни? — допытывался Рональд.
— Да, конечно, — спохватилась Люда. — «Позови меня с собой». Вы сможете мне наиграть?
— Ну разумеется, миледи, только ее мы и играем.
В кабине зазвучала музыка.
— А с какой громкостью петь? — закричала девушка.
— О господи! Да с какой угодно, мы тут все смикшируем…
Музыка опять началась с начала, и Люда запела.
Рональд сорвал наушники и, убавив звук до минимума, обернулся к Тенгизу.
— Слушай, старик, тут глухой номер!
— Ты хочешь сказать, что она э-э-э… не совсем хорошо поет? — холодно осведомился Тенгиз.
— В наши дни это вовсе и не требуется от человека, чтобы вылезти на эстраду. У половины наших певичек нет ни голоса ни слуха. Но ведь она же не умеет и держаться на сцене, не умеет двигаться… Слушай, кстати, у меня сейчас есть дуэт сестер-близняшек, вот это девки! И поют, и пляшут, а как сосут…
Однако крепкая рука Тенгиза неожиданно сгребла его за шиворот и подтянула повыше, и свистящий шепот в самое ухо произнес:
— Ну ты, козлиная рожа, когда мне потребуется, я себе сосок сам найду, а не найду, ты мне это сделаешь. Так вот, эта девочка хочет петь. И пусть поет! И ты это для меня сделаешь, если хочешь еще жить в этом городе.
Не на шутку струхнувший Рональд, тем не менее поправил рубашку и сказал:
— Разумеется, все будет как ты хочешь, Тенгиз. Только кто за все это будет платить? — И, встретив ненавидящий взгляд молодого человека, затараторил: — Да-да, удовольствие сделать из человека звезду стоит денег. Надо нанять учителя пения, учителя по движению, учителя по хореографии. Это полторы тысячи баксов в месяц. Сам я, как ты знаешь, ни танцевать ни петь не умею, но я и не лезу. Дальше, ей надо написать песенку и слова. Это еще две штуки. Ты же не хочешь, чтобы я брал стихи каких-то бездомных студентов Литинститута? Снять клип стоит 10 тысяч баксов, а запустить его по телевидению — еще 20 тысяч. Записать сингл — опять 10 тысяч… Но самое главное — если хочешь, чтобы раскрутка была серьезной — нужно нанять крутое рекламное агентство, которое начало бы сватать ее в крутые журналы, в МТВ, организовало бы ей несколько концертов, заказало бы несколько газетных статей, организовало бы показ всего этого на Западе… У меня при всем моем желании нет таких денег, Тенгиз, — мягко подытожил он. — Все, что у меня есть — вот эта студия.
— И сколько на все это потребуется денег? — держа себя в руках осведомился Тенгиз.
— Тысяч триста-четыреста… — промямлил Рональд.
— Ты мне в баксах говори, — оборвал его Тенгиз. — Сколько это будет тысяч долларов?
— Я тебе и сказал в баксах. Все это будет стоить триста или четыреста тысяч долларов.
— Вот как? — изумился Тенгиз. — А сколько же тогда получают эти… артисты?
— Артисты получают сущие пустяки, поверь мне. А вот те, кто их раскручивает — действительно имеют десятки и сотни миллионов долларов, как твои друзья, Мося и Мирза, — мечтательным тоном произнес Рональд.
Музыка кончилась, и Тенгиз сделал Люде знак выйти.
— Все прекрасно, малышка! — сказал он с улыбкой. — Ты просто классно поешь, и Ромик хочет тебя записать на пленку. Правда, старикаша? — спросил он с теплой улыбкой. Рональд с заискивающей улыбкой закивал. — Теперь вот осталось только подобрать тебе хорошую песенку. Ромик берется найти нам классного композитора и стихоплета. На той неделе мы ему позвоним…
Распрощавшись с хозяином оба вышли на улицу. Люда оживленно рассказывала, как лет пять назад Рональд, тогда еще звезда, приезжал к ним в городок с гастролями. Тенгиз же был мрачен и отвечал односложно. Жизнь опять напомнила ему о финансовых проблемах. Несмотря на то, что он был членом могущественнейшего мафиозного клана, он вовсе не купался в деньгах. Конечно, раз в месяц, когда он отправлялся на сбор дани с порученных ему «грядок» (так они с ребятами между собой называли торговые площадки), он без особого доклада прикарманивал три-четыре тысячи долларов, которых ему в обще-то хватало на то, чтобы потратить в течение месяца, и лишь в конце месяца ощутимо чувствовалась некоторая нехватка средств. Теперь же, когда в жизни его появилась Люда, денег просто ни на что не хватало. Ей очень к лицу были хорошие модные вещи, они умела носить их, у нее был прекрасный вкус, но какой-то простенький плащик из бутика стоил добрых полторы тысячи, квартирка на Пресне — пятьсот, кое-какая меблировка — две… Не говоря уже о том, что надо было еще и чем-то питаться, а нормальный (по его понятиям) ресторанчик обходился в две сотни долларов на двоих.
