Виктория Платова - Эшафот забвения
– Сергей – художник, он разбирается в этом лучше, чем вы, – с вызовом сказала Елик.
– Сдаюсь.
– Ну, щто ты, в самом деле, Ева, – попытался примирить нас Серьга, электрические разряды взаимной ревности, простреливающие пространство комнаты, все-таки пробили его бесчувственный, как соски девственницы, позвоночник.
– Да нет, ничего. Я думаю…
– Ела, как там твой пирог? – Серьга ненавязчиво подталкивал своего разлюбезного, но абсолютно бестактного Елика к кухне. – Еще не готов?
Пуленепробиваемая Елик наконец-то сообразила, что нам нужно поговорить, и удалилась из комнаты, надменно неся впереди себя срезанный подбородок записной неудачницы.
– Ну, ты и потаскун. Серьга, – только и смогла выговорить я, – стоило мне только один раз не прийти ночевать, как ты тотчас же нашел мне замену.
– Ты не понимаешь, Ева, – попытался оправдаться Серьга, – это не замена. Это серьезно.
– Кто это такая?
– Это Елик. – Серьга понизил голос. Наверняка он подумал сейчас о том же, о чем подумала и я: Елик с откляченным ухом окопалась рядом с хлипкой дверью, чтобы послушать, что говорят о ней мужественный инвалид и его стервозная подружка. – Я тебе о ней рассказывал.
– Что-то не припомню этого волнующего интервью для колонки светской хроники.
– Ты злишься?
– Нет. Я действительно не помню…
– Пудель, – Серьга понизил голос еще больше, – про пуделя ты должна вспомнить. Про пуделя и двух мужей-гомосеков…
Вот оно что! Я расхохоталась. Я хохотала так долго и так самозабвенно, что у меня даже заломило в висках. Похоже, в своей телефонной службе помощи самоубийцам Серьга нашел не только работу. Каких только породистых хряков-производителей мясо-молочной породы не подкладывает человеку жизнь! Скабрезный скетч, разыгранный по ночному телефону Серьги, обернулся для него романтической историей в стиле позднего Стефана Цвейга. Даже в лучшие наши дни я никогда не видела на лице Серьги такого покоя. Даже во времена бешеной страсти к Алене Гончаровой его губы не были такими мягкими и такими мужественными одновременно. Серьга стремительно мужал. Если так пойдет и дальше, то через пару недель на месте его унизительной китайской щетинки вырастет и заколосится внушительная душманская борода…
– Ела звонила мне все время… Мы разговаривали. А вчера она приехала. Мы проговорили всю ночь…
– Серьга! А как же другие самоубийцы? Ты используешь свое служебное положение.
– И весь сегодняшний день…
– И по совместительству эта мужененавистница, суфражистка и гомофобка оказалась женщиной твоей мечты?
– Да, – промямлил Серьга, и его лицо приобрело мечтательное выражение.
– Но… Но ты же сказал ей, что ты тоже голубой.
– Пришлось доказывать обратное. Полдня на это убил.
– Серьга! Неужели ты ей запупырил? – не смогла сдержаться я.
Лицо Серьги пошло красными пятнами, я даже на секунду испугалась, что Серьгу хватит апоплексический удар.
– Ева! Ты мой друг… Ты мой друг, и я прошу тебя не употреблять… – Это было что-то новенькое, еще не так давно слово “запупырить” являлось краеугольным камнем каныгинской любовной лексики, альфой и омегой его кондовой марийско-самогонной куртуазное™.
– Прости, прости меня… Если это правда, я очень рада за тебя. Это дело нужно вспрыснуть, мальчик мой!
– Ты думаешь?
– А ты?
В комнату вплыла Елик и подозрительно на нас посмотрела: ни дать ни взять верная жена при исполнении.
– Пирог готов, – сказала она.
– С чем пирог?
– С грибами. – Эта бывшая пионерская активистка, любимица всех завучей по внеклассной работе и всех освобожденных комсомольских секретарей, решила сразу взять строптивого племенного бычка Серьгу за рога.
– С ума сойти! – вполне искренне сказала я. – Вы меня поражаете, Елка. Ничего, если я тоже буду называть вас Елкой?
– Я буду рада. Друзья Сережи – мои друзья. Это сильный ход, Борис Николаевич. Пришла, увидела, сварганила обед. Судя по всему, за пирогом с грибами последует пирог с черникой, брусникой, мясом и черносливом, а также неаполитанские потроха и печенье “Лепестки лотоса”.
– Вы не купите шампанского, Елка? Это рядом, в соседнем универсаме.
– Да, конечно. Там, в прихожей… Там молодой человек. Я пригласила его, но он отказывается проходить…
Еще бы ему не отказаться. Верная дисциплинированная псинка Митяй стережет телефон, который стоит в коридоре, и даже не знает, что в комнате у Серьги есть еще два, включая служебный “Панасоник”. Нужно при случае попенять Андрею Юрьевичу на несообразительность подопечных.
– Это мой коллега по работе. Мы сегодня уезжаем на выбор натуры, Серьга. Меня не будет недели две, ты уж как-нибудь…
– Не волнуйтесь, я за ним присмотрю. – Наконец-то Елик поняла, что я не представляю никакой опасности, вылинявшая сиделка, профессиональная чтица и личный парикмахер, – и впервые посмотрела на меня с симпатией и благодарностью.
– Буду вам признательна.
– О чем вы говорите!
Да, говорить тут не о чем, она влюблена по уши, это видно. Я уже видела в своей жизни тихую, но испепеляющую страсть некрасивых женщин, это похоже на угли, едва тлеющие под ровным слоем пепла и золы: стоит только неосторожно сдуть обманчивый верхний слой – и пожар гарантирован. Алена Гончарова, прекрасный демон Серьги, шестикрылый серафим, ослепительная звезда его бестолковой жизни, будет забыта в одночасье, в этом я не сомневалась ни секунды. Таков удел всех роковых страстей: их бросают на полдороге, чтобы никогда больше к ним не возвращаться…
– Сейчас я дам вам деньги…
Елик вспыхнула:
– Что вы! Это лишнее. Я скоро вернусь. – Она подошла к Серьге и осторожно сжала его пальцы: я скоро вернусь, милый, береги себя, я буду скучать по тебе в лифте, я буду думать о тебе возле отдела продажи спиртных напитков и из очереди в кассу пошлю тебе воздушный поцелуй.
Митяй – тихий, как мышь, и ненавязчивый, как кактус на подоконнике, – все еще отирался в прихожей. Я обняла Серьгу за голову, невольно подумав: хорошо, что нас не видит Елик, иначе она бы обязательно закатила ему сцену ревности.
– Вот видишь, – примирительно сказал мне Серьга.
– Да уж, вижу… Судя по всему, она будет жить здесь.
– Ты же уезжаешь. А за мной нужен уход, сама говорила. Расскажи мне, какая она? Я вообще-то и сам знаю, но все-таки…
Вопрос застал меня врасплох – я все время забывала, что Серьга ослеп. Что я могла сказать о Елике? Смиренная дурнушка и шеф-повар по совместительству, подруга по переписке осужденных за разбой и хулиганство с особым цинизмом; лакомый кусочек для бездомных каменщиков из Киргизии, китайская раскладная ширма для застенчивых гомосексуалистов со стажем, завсегдатай Птичьего рынка и член общества защиты животных…
– Она красивая? – с надеждой спросил Серьга, чертов мужской взгляд на мир, в котором нет места неудачницам с кривыми ногами и двойным подбородком.
– Очень, – тихо сказала я.
– Как ты? – Серьга коснулся моей руки, невольно подразумевая совсем другое, всплывшее из самых недр подсознания – “Как Алена?”.
– Что ты! – Я была вполне искренна. – Она лучше.
– Как она выглядит?
Я принялась описывать Елика – губы, подбородок, кожу, разрез глаз, цвет волос – и вдруг с ужасом обнаружила, что описываю Алену Гончарову: ту самую роскошную сучку Алену, призрак которой так долго терзал нежное, покрытое изумрудным марийским мхом каныгинское сердце. Копна непокорных волос, как же иначе, идеальная линия бровей, как же иначе; глаза, темнеющие от запретных страстей, как же иначе; чувственные губы с маленькими горьковатыми складками в уголках, как же иначе; гордый нос потомственной амазонки, как же иначе; чистый безмятежный лоб, как же иначе; надменный подбородок, который так сладко целовать перед сном, как же иначе…
Серьга слушал меня, затаив дыхание, – этот лихой анатомический сюжетец был покруче Спиллейна и всех его тупоумных геройчиков, вместе взятых.
– Она сказала, щто хочет остаться со мной, – наконец выдохнул он.
– Что ж, совет да любовь.
– Я… Я ж слепой, как кротяра… Никогда не буду видеть. Никогда не буду ходить. Даже если бы я был нормальным… Я ее не стою.
– Только ты ее и стоишь, – я уже и сама поверила в святочный образ Елика, нарисованный моей буйной фантазией, – ты самый лучший.
– Правда, у нее красивый голос? – Голос у Елика был такой же стертый, как и внешность, в порыве ревности она может проглатывать окончания, а в порыве страсти (“возьми меня сейчас же, любимый!”) – подменять свистящие согласные шипящими.
– Божественный.
– Я хочу, щтобы вы понравились друг другу. Что ж. Серьга, если тебе так хочется, это вполне можно устроить.
– Я тоже этого хочу.
