Андрей Воронин - Таможня дает добро
— Моя уже спит, — в сенях, где густо пахло проросшей картошкой, громко сказал дед.
Он был слегка туг на уши, но зрением обладал прекрасным. Мог с чердака своего дома увидеть Браслав с костелом, церковью и трубами рыбозавода.
Мужчины–контрабандисты вслед за дедом, вытирая ноги, остались у входа.
— Не топчитесь вы, как кони, а то старуху разбудите, а с ней сладу не будет.
Старик, не переходя к серьезному разговору, быстро собрал на стол. Крупно порезанное сало, миска с квашеной капустой, холодная вареная картошка и миска моченой брусники.
— Садитесь, ребята, вот тут, под окном. Тут у меня всегда гости сидят, — старик поправил гирьку ходиков, затем подошел к небольшому шкафчику, наклонился, открыл ключиком дверцу и, сунув руку в темноту шкафа, вытащил три стакана. Стаканы словно прилипли к пальцам.
Старик подошел, поставил посуду на стол.
— Ну вот, порядок, — сказал он, отбрасывая полотняное полотенце и ладонью подвигая на центр стола уже порезанный хлеб. Ложки, вилки лежали под салфеткой, тут же покоилась и солонка с крупной серой, немного сыроватой от болотного воздуха солью.
Старик прикрыл дверь во вторую половину избы.
Оттуда послышался голос:
— Михась, кто там?
— Спи! Свои приехали!
Старуха угомонилась. С чистой половины избы прибежал большой лохматый кот и принялся тереться о ноги неприветливых гостей.
— Пошел отсюда! — буркнул на него дед, зацепил ногой под живот и откинул к печке.
Кот был явно приучен к подобному обращению, на хозяина ничуть не обиделся, тут же, как магнит, силой отнятый от железного бруска, оказался у стола, задрал хвост и, урча, как мотоцикл, принялся тереться о граненую ножку стола.
— Угощение чует, — сказал дед. — У меня тут и рыбка есть. —- Прямо из печи дед вытащил алюминиевую кастрюлю с жареной рыбой и облизнул губы, глядя на две бутылки, возвышающиеся в центре стола.
— За встречу.
Водка полилась в стаканы. Старик выпил, даже не чокаясь с гостями, и тут же вновь потянулся к располовиненной бутылке.
— Не спеши, дед, мы на рассвете поплывем.
— Плывите, когда хотите, дело ваше молодое, мне все едино. Но что б лодка к обеду на месте была, мне мережи проверять надо. Я их с вечера наставил, а утром буду рыбу выбирать.
— Идет рыба? — осведомился Вася Круталевич, прикладываясь к стакану,
— Идет, идет, куда же она денется? Не так, как раньше, но все равно неплохо.
— Вода высокая? — осведомился Антон.
— Холодная, — невпопад ответил дед.
— Слушай, — взяв старика за руку, Антон посмотрел ему в глаза, — скажи, без задержек проедем до Двины на лодке?
— А чего ж не проехать, вода высокая. Проедете. Парни вы здоровые, если что, выйдете из лодки, подтолкнете. Я проезжал на прошлой неделе, сахар на ту сторону возил. Там он дороже, а здесь по случаю два мешка достал.
Мужчины принялись за еду. Трапеза длилась часа два. Водка была выпита, и подобревшие мужчины поделились жареной рыбой с котом. Тот остался доволен поздними гостями. Старый хуторянин раздухарился, но за самогонкой в шкафчик лезть не спешил, подозревая, что у гостей еще припасена водка. И не ошибся, как в воду глядел.
Первым не выдержал Антон Сокол. Он молча посмотрел на Василия, тот кивнул.
— Дед, еще по полстакана дябнем?
— А чего ж не дябнуть? Дело наше, мужицкое, молодое, силы есть.
— Сходи, Вася, где‑то еще одна должна быть. Вася вернулся быстро. Пока его не было, старик
шепотом спросил:
— Что везете? Чего такая спешка? Груза‑то у вас, считай, никакого.
— Груз у нас небольшой, да жалко на этих фашистов–полицаев нарваться.
— По речке сплавитесь — не нарветесь, кого там можно встретить, так это Гришку.
— Егеря, что ли, Склярова? — спросил Антон.
— Ага, его самого, — ответил дед. — Я привык, Гришка да Гришка. Он вас трогать не будет, вы лес не рубите, зверье не стреляете, капканы не ставите. Так что он вам не враг. У него и своих делов хватает, внучка у него помирает.
— Чья?
— Да дочки его.
— Нет, ее не знаю. Вы на хуторах своей жизнью живете, а мы у себя, в Браславе, — своей.
— Что везете все‑таки?
— Любопытный ты, дед. Вот завезем и тебе чего‑нибудь дадим.
— Деньгами возьму, — твердо сказал старик. — Деньгами так деньгами. Мы ж, ты знаешь,не жадные, тебя дурить не станем. Ты нам помогаешь, мы тебе поможем.
— Лодку береги, Антон, она у меня одна. Сделать другую, новую силы уже не хвати-Вот в прошлом году мою старую лодку в Двине утопили.
— Кто?
— Кто, кто, — возмутился дед, — такие, как ты. Нагрузили на нее, как сена, кабеля краденого, а на середине реки что‑то заспорили, наверное, делили деньги, которые еще не заработали… Бултых в воду один, за ним другой… Лодка кругами и тоже на дно.
— Оба утонули?
— Они, сволочи, выплыли, а вот лодку мне утопили. Лучше бы наоборот случилось.
— Кабель подняли?
— Кабель… я его потом поднял втихаря, латышам продал. Так они мне за него два ящика водки дали и керосина две канистры. Так что, в общем, кое–чем поживился… А лодку жалко.
Выпили и третью бутылку.
— Пошли покажу лодку. Фонарь у вас есть?
— Есть, а то как же!
— Берите фонарь и пошли.
Захватив фонарь, под руководством деда Михася два контрабандиста спустились к узкой, метра четыре шириной, быстро бегущей речушке. Тут к старой вербе была привязана длинная плоскодонка. Она стояла в небольшой заводи, словно специально для нее выкопанной.
— Ну вот, Антон, лодка. Смотри, какая красавица, береги ее. Я с твоим дедом дружил, вместе в костел ходили, вместе в школе учились. Правда, твоего деда партизаны убили, а я жив.
— Убили, сволочи, — сказал Антон Сокол.
— Я спать пошел, мне вставать рано, а вы тут разбирайтесь. А если что, скажу, что вы лодку без спроса взяли.
— Понятно, — вздохнул Антон, — и мы так скажем. Но лучше, чтобы не пришлось.
— Оно‑то, конечно, лучше. Они звери, если что, лодку в любом случае конфискуют.
Разговаривали громко, не таясь, понимая, что ни одной живой души километров на пять вокруг нет.
— И еще. Там, возле болота, поворот будет, так вы не поворачивайте, плывите старым руслом. А то там две елки на реку завалились. Я все собирался их распилить, да силы уже не те. Сухое еще могу пилить, а мокрое — уже все. Если прилечь хотите, так там, в сарае, сено. И самое главное, не курите.
Контрабандисты переложили свои рюкзаки в лодку. Дед пошел спать. Последнее, что он сделал, так это взял три бутылки, сцедил из них все капли на дно стакана, выпил, аккуратно закрутил пробки, чтобы, не дай бог, не потерялись. Спрятал бутылки в шкафчик, выкрашенный голубой краской, — такой обычно красят кресты на кладбищах, — туда же спрятал и немытые стаканы. Да и зачем после водки мыть, она ж не пачкает и запах хороший.
Сделав все эти, на его взгляд, важные процедуры, старик для порядка пугнул кота. Тот с рыбьей головой в зубах забился под лавку и принялся хрустеть, разгрызая костистый череп подлещика, наперед зная, что старик не нагнется и выгонять его из-под лавки не станет. Также коту было известно, что сейчас, несколько раз ругнувшись, старик вскарабкается на печку и громко захрапит, причем так громко, что будут звенеть пустые бутылки в крашеном шкафчике. Старуха проснется, подойдет к печи и дернет своего человека за ногу. Человек перевернется на бок и храпеть перестанет.
— Я бы еще выпил, — сказал Василий Круталевич.
— Куда уж еще, мы и так три бутылки покатили.
— Может, ты и прав.
Они взяли палатку, которую везли с собой, и прямо в телогрейках, в высоких рыбацких сапогах легли на прошлогоднее сено. Этой же палаткой и накрылись.
Через два часа контрабандисты уже спускались к реке, неся с собой два коротких весла. Весла положили на дно лодки к рюкзакам с вольфрамовой проволокой, а сами вооружились шестами. Здесь, на маленькой реке, с шестами управляться удобнее.
Стоять в полный рост не рисковали. Сокол опустился на одно колено, устроившись на носу, Круталевич сел на корму, и, взглянув друг на друга, мужчины перекрестились. Сокол по–католически — ладонью с левого плеча на правое, Круталевич по–православному — тремя пальцами с правого на левое.
— Ну, в добрый путь. Давай!
Круталевич оттолкнулся от болотистого берега,
лодка мягко и бесшумно заскользила по узкому руслу. Течение было довольно быстрое, и лодку легко несло, оставалось лишь время от времени направлять движение, отталкиваясь от берегов. Минут через пятнадцать мужчины уже основательно вспотели, проклиная выпитую водку и речку, где мелкую, где глубокую, где извилистую, где узкую, проклиная мягкие берега, в которые проваливается шест, как ложка проваливается в кастрюлю с густым борщом.
Небо постепенно становилось светлее и светлее. Звезды гасли одна за другой, словно бы свечки, которые задувает ветер.
— Далеко еще? — спросил Круталевич у Сокола.
— Хрен его знает! Если напрямую, так километра три, а река петляет так, что еще час ковыряться.
