Андрей Федоров - Зомби
Опять ногой. Наверное, руку все-таки сломал. По голове не бьет, — боится, что отключусь…
— Тетрадь была у Любки в тумбочке. Потом она у меня ее взяла из куртки и куда-то спрятала. Там, у себя.
— Читал?! (Опять удар, но все уже тупо… Как начинается шок?)
— Да. Там его автобиография… Про тебя там в конце.
— Что в конце?! (Удар.)
— Все.
— Все?! А что же ты тогда сразу ничего не понял? Почему носился взад-вперед? Почему сюда поехал? (Удар.) Врешь! Но, черт с нею! Эти дураки не найдут. Я туда съезжу. Найду сам. Найду. Вот надо по-умному с вами кончать, девочка с мальчиком. Ну что? Хорошо я вас разложил?! Чуешь? Как ты тогда, в семьдесят восьмом весь бордель ликвиднул, так ты, выходит, сейчас всю банду уделал? Все стало твое, все! И всюду твои пальчики. Кстати, анонимку для твоей дуры-Люськи писала Каварская. Под мою диктовку. За что ты ее и не помиловал. А Машка эта знает много? Правильно? Вот ты ее сейчас и «умочишь» из своего, вот он, левольверта. А я, догадавшись, сюда и прискакал. И как я тебе нравлюсь? Ну полежите пока, подумайте, повосхищайтесь, идиотики! Гордиться должны, что со мной работали! Наши придурки-то здесь будут, пока дойдет, минут через сорок, не раньше. Ты у кого пряталась? Там? Ну что те могут сказать? Ну, я их сам погодя спрошу. Решу с ними. Ну как? Вот перед смертью-то хоть осознали, что слабаки? Что смотришь? Вот так, Роялик!
Борис сел на стул в углу. Сквозь розовую пелену (один глаз совсем не видел) просвечивала блестящая от пота скула. Черная голова.
— Что? Ты думал, все проходит мимо, не жалит, не ранит? Я работал как собака, я рисковал и свободой и жизнью, я стал подонком ради этих тачек и домиков… А ты мог поехать на любой берег, в любой санаторий, тебе совали «мерседесы», а ты плевал, хренотой занимался, египтолог! Тебе было наплевать, что тебе так повезло, дураку, а я терпел тебя, дурака! Пусть тебя утешит, что я ненавидел тебя, везунчика! А вот когда ты рассказал, что в тот день, когда мы с Ильей кололи этих грязных девок, ты был как раз в самоволке… Вот тогда ты и подписал себе приговор! А когда я подложил тебе Любку, ты подписал себе второй приговор. Честный, чистый египтолог! Покрывал грабежи! Где же твоя совесть? Кто сильней, подонок?! И всюду, всюду твои следы! Зойка уже дала показания! А меня и наших дел с Каварской она не знает, нет! Да я бы все это сегодня устроил блестяще, понял?! Да поганый безногий идиот меня сбил! Пришлось вот… Еще хорошо, что не успел, гад, он… Что-то я разболтался. Не все равно теперь? А? Сейчас вы отдохнете в раю. Все, что я говорю, я говорю покойникам! Зомби!
— Сам ты зомби, — тихо сказал капитан, — через час или два тебя вычислят.
— Кто? Магницкий? Он что-нибудь понял? Зря морочишь голову. Сейчас я все аккуратненько приготовлю для предъявления ваших трупов. А что делать? Потом уж тетрадь.
— Я не знаю, где тетрадь, — сказал капитан.
Он по-прежнему видел красный ком вверху, где люстра, черную голову и мелкое движение бликов под ней — блики на пистолете? Пуговицы? Чтобы увидеть что-то левым глазом, надо было приподнять голову.
Щелчок. «Макаров» уже обнажен.
— Врешь! Ты не знаешь, где тетрадь? В квартире, конечно. Я сейчас туда поеду и найду. Зря так мелко пытаешься… Мне наплевать! Значит, как? Первой ухайдакиваем девочку? Что ж ты, Машка, с таким слабаком связалась? Думала, что перепадет от номенклатуры? Да он сам-то ничего не ухватил!
Капитан услышал стон Маши. Стон и шепот.
Силы еще есть. Последняя попытка. Подтянуть ноги — секунда. А дальше — как бог даст!
— Повернись-ка, Машка, боком! Нет, в висок с трех-то метров я не должен промазать… Да будет дрожать-то! Так ведь и обкакаешься.
Вздрагивает пол. Ухо в пол. Пол вздрагивает. Это не шаги Бориса. А Роальд все еще сидит.
— Ну, Маша, детка, поехали на тот свет! Замри! Сейчас вылетит птичка!
Капитан подтянул ноги и вскочил. С поворотом. Он словно завис в прыжке, утеряв верх и низ.
Одновременно с выстрелом!
Ударился в пол, но опять вскочил и целым глазом увидел: зомби! Борис Николаевич был мертв! Но шел!
Магницкий, выстреливший от дверей, попал ему за правое ухо, пуля вышла из левого глаза, превратив глаз в дырку, из которой вверх прыскала тонкая струйка крови.
Зомби сделал еще шаг и обвалился, обрушился рядом с Машей, сложился, смялся в углу, обращаясь в труп.
Зомби успел выстрелить в Машу, пока Магницкий и Макагонов топтались в дверях. Его отвлек прыжок капитана. Зомби попал в стену возле лица Маши.
Капитан попытался лечь на бок, подтянул колени к животу. Магницкий прошел к Маше, тихо спросил ее о чем-то, вернулся к капитану.
— Ну? Морду набил? И вот здесь? Я вижу.
— Как вы поняли? — спросил капитан.
— Вот, — достал из кармана тетрадку Магницкий, — а как ты не понял?
— Я не дочитал.
— Зато я дочитал!
Глава 14
Час ночи. Заметно поредели огни и прохожие. Изредка попадаются, проносятся мимо, сами в это время путешествуя по орбите вокруг короба автобусного павильона, девушки с сумками. «Парки». Но все это капитан видит отрывками, одним глазом, сквозь розовый туман. Сквозь розовые очки? Спасибо еще надо сказать, что хоть посадили на сиденье рядом с носилками, вняли стонам и жалобам, что, мол, лежа невозможно — кружится голова. Да бог с нею, с улицей, пусть проносится мимо, мимо…
— Читай вслух. Я все равно не вижу ни черта. Что у меня с рукой?
Врач трясется синим сугробом (с льдинками очков) под лампочкой в ногах носилок. Говорит он с паузами, вроде бы лишними, и в паузах, широко отводя руку, чешет свой синий колпак:
— На перелом… не похоже… снимок сейчас… сделают. Главное. Вроде. Внутренности… (долго чешет колпак) целы! Давление?! Держите… хорошо!
Насчет давления сказано с уважительными интонациями. Молодчик, мол, капитан! Научился держать давление.
Магницкий же научился держать пульс. Так и держит, давит капитану на запястье, хотя что там Магницкий ощущает, неведомо.
— Слушай. А ты не превысил?
— Нет! Нет, и все! Зеркало же там! У всех в прихожих зеркала! И полумрак! В зеркале-то он как раз в меня целился. А схватка ско-ро-теч-ная! И… вообще… я в воздух стрелял! Но не попал. Целил в пятку, попал в ухо. Конечно! Могут отстранить. Да за правое дело можно и пострадать. А Машу он точно бы пристрелил. Он же и выстрелил! Он же в нее выстрелил, скотина! И тебя бы пришиб тут же! Да ты посмотри, сколько лет он маскировался! Он что?! «Вышку» не заработал?! Жалею, конечно! Ему подумать, очухаться не дал! Вот о чем жалею! Сразу ему и мрак, и полное блаженство!
Голова Магницкого с торчащими, как рожки, вихрами колебалась где-то пониже окна, похожего сейчас на прорубь в беловатой стене, на прорубь, в которой несется темная, с редкими блестками и вспышками река.
— Где нашли тетрадь?
— Да на столе, в фотоальбомах. Между прочим, кто нашел! Андрюша Соловьев.
— Этому не прощу. Хоть и знаю, что просто дурак он, а не прощу.
— Конечно, дурак! Макдональдс, вон, сразу со мной поехал.
— А Соловей меня по морде. Такая скотина!
— Чувствуете нарастающую слабость? — спросил врач. Он уронил руки на колени, а голову на руки, словно что-то разглядывал на полу. Голова качалась в такт толчками, кивала. — Если почувствуете… сообщите. Я приму. Меры.
— Читай, Магницкий. А то сейчас меня эти коновалы спасать начнут. Так и не узнаю правды. Между прочим, пока не прочитаешь, я лечить себя не дам!
Больно дышать. Два ребра, как минимум сломаны. И правая рука налита болью, тяжестью.
— Как Маша, Магницкий?
— Уезжали, ничего была. На ногах стояла. Ну… в истерике слегка, само собой.
— Виноват я, втравил ее в это дело. Что-то я кругом виноват.
— Он же ее хоть вроде не бил?
— Кажется. Я не видел. Сам — носом вниз. Да еще он меня по глазу.
— Если — тихо заговорил врач, — вы бы теряли кровь в результате внутреннего кровотечения, то вы бы стали… слабеть, синеть… вы не смогли бы с нами говорить!
— Я буду слушать.
— Во-первых, — Магницкий поднес тетрадь к лампочке, — ты был прав. Борис действительно мне шепнул, чтобы я тебя отпустил, побег тебе сделал. Да я и сам хотел. Я тебе почему-то верил… А он, значит, понял, что ты ему в другом месте нужен.
— Читай.
— Я, — сказал врач, — вижу. Мы вышли на Кольцо. Нам осталось ехать двадцать минут. Терпите. Чтобы не синеть, не слабеть, не…
— Четыре последние страницы, — раскрыл тетрадь Магницкий, — вот отсюда. Вроде резюме. А до того тут покаяния, которые ты читал.
— «Итак, Роальд Васильевич. Я занял у вас некоторое время своей автобиографией. Последнее слово перед казнью. Смешно, что мертвец еще считает себя живым? Да, я зомби уже, зомби, пытающийся после смерти влиять на события жизни. Но мне так легче умирать, оставляя эти воспоминания и некоторые инструкции, создающие, может быть, мнимую возможность влиять на события и руководить ими. Во мне, может быть, погиб великий организатор. Как интеллигент интеллигенту, как…»
