Георгий Вайнер - След черной рыбы
Довиденко развел руками:
— Я то же ему говорю.
— Надо срочно вынести этот кадровый вопрос на бюро обкома. Довольно! Кончать надо с этим делом. Я сегодня же буду звонить министру… Поторопились они его восстановить! Я многое видел, но такого начальника милиции тут пока не было!
— Амиров прав… — Довиденко обернулся к Туре. — Есть правила конвоирования арестованных в автозаке. Это — святая святых МВД. Особенно, когда они конвоируют смертника…
Саматов положил на стол записку.
— А как ты это понимаешь? «В автозаке он обещал, что все сделал, что расстрел дадут только, чтобы попугать…»
— Откуда она у тебя? — Довиденко набычился.
— Неважно. Можешь оставить себе, — сказал Тура. — Это копия.
— Не вижу ничего удивительного, — вступил в разговор Фурман. — Надо быть готовым — человек, приговоренный к расстрелу, идет на любую хитрость! Он же борется за свою жизнь! Так? Кулиев надеялся, что ему не дадут смертную казнь, поскольку он чистосердечно признался. Но как только ему объявили приговор, он изменил тактику. Это естественно. Сразу возник этот мифический организатор, человек-невидимка, призрак… А почему Кулиев не называет его?
Амиров прервал его.
— Да кому мы это все говорим?! И зачем? У таких, как он, все начинается с аморальных связей…
У кабинета Саматова ждал высокий худой старик с двумя медалями, в широком костюме, оставшемся с более лучших времен. С портретом сына на груди в траурной рамке.
— Я отец Саттара Аббасова… — он показал на портрет сына. — Рыбоинспектора… Ты, наверное, слышал о моем горе, сынок!
— Да, конечно, — Тура молча взглянул на Гезель, она понимающе развела руки. — Сделай нам чаю, Гезель…
— Нет, нет… — старик отказался, прошел в кабинет впереди Туры. — Пока этот подонок… — он устало опустился на стул. — Убийца моего сына, Умар Кулиев, ходит по земле, поверь, мне ни от чего нет радости…
Он испытующе взглянул на Саматова. Тура кивнул.
— Знаешь, каким был мой мальчик? — Старик отер слезу, достал конверт со снимками. Все это были репродукции фотографий, сделанных в свое время для разных документов. — Какой он был добрый! Мягкий. Как он плакал в детстве, когда мы водили его в детский сад… Скучал! — Старик вдруг заулыбался. — Совершенно не мог оставаться один. Так и ходил, держался за мамину юбку. И все его дразнили… А потом вырос. Всему свое время! Занимался спортом… Пошел в армию — одни благодарности. Потом медали. «За отвагу». Ты знаешь, где он служил? Под Кандагаром. Слышал про Кандагар? Там слабеньких не держат… И вот вернулся, чтобы погибнуть…
Старик расплакался.
— Отец… — Тура налил ему воды, но тот отвел стакан.
— Не надо! Один на один Умару Кулиеву ни за что бы с ним не справиться! Они убили его сонного! А потом сожгли. Вместе с Рыбоинспекцией за то, что в тот вечер кто-то сжег браконьерскую лодку…
— А чью лодку? — Саматов заинтересовался.
— Об этом на суде хоть бы слово сказали! О, горе мне! — Старик был безутешен. — Ты знаешь, какие деньги мне предлагали, чтобы я замолчал, чтобы я продал им своего мертвого сына! Ты даже не представляешь!
— Примите, дедушка, — Гезель принесла валидол, старик взял таблетку, положил под язык. Из глаз старика катились слезы обиды.
— …А этот подонок… — слезы его вдруг просохли, — хочет ходить по земле, когда Саттар уже год как лежит в ней! А теперь и ты тоже взялся ему помогать… — Он поднялся. — Видно, у тебя никогда не было сына! Бог не простит этого! — Он пошел к дверям, обернулся. — Я послал на сто рублей телеграмм! В Верховный Совет, в Совет ветеранов, министру обороны… Всем! И буду посылать. У меня пенсия, и у жены тоже. Нам хватит, люди не дадут пропасть… И Партия нас не оставит!
Тура потряс головой. Нет, это не было сном — старик ветеран, на которого не действовали уже никакие аргументы, требовавший казни невиновного…
В этот момент раздался телефонный звонок.
Звонил Орезов:
— Я нашел одного человека. Его фамилия Семирханов. В тот день его везли из следственного изолятора на суд. Я думаю, Семирханов должен был быть в автозаке вместе с Умаром Кулиевым…
— Он на свободе?
— Да. Освобожден из-под стражи в зале суда. Проживает Маркса, семь… Я сейчас еду туда…
— А фотографии на опознание? Баларгимова и Умара Кулиева…
— Со мной.
— Молодец! Я сейчас тоже подъеду…
Тура и Хаджинур Орезов разговаривали с Семирхановым во дворе двухэтажного деревянного барака. У Семирханова было мясистое добродушное лицо, приплюснутый нос, нерусские глаза.
Против них в ящике с песком возились дети, поодаль, рядом с водоразборной колонкой бродили голуби. В углу двора лежал ободранный, повернутый набок «Запорожец», которым занимался Семирханов.
В руках Семирханов держал таблицы с фотографиями, прошитыми и проштемпелеванными по углам сургучными печатями. Тут же находились двое соседей — понятые…
— Убийцу везли в крайнем боксе, рядом с дверями. Я хорошо помню эту поездку в суд, потому что домой вернулся пешком на своих двоих.
— Откуда вы знаете, что он убийца? — спросил Тура.
— Он крикнул статью! Умышленное убийство… Там еще во втором боксе везли проститутку. Она всю дорогу с солдатами шумела…
Автозак двигался по улицам города. Как и обычные машины-фургоны — с хлебом, с промтоварами. Только на нем не было ни надписей, ни телефонов, ни рекламы. Так же останавливался он у светофоров, пропускал народ на перекрестках.
Старший конвоя и водитель смотрели на дорогу.
Внутри автозака горел тусклый свет.
На ухабах машину трясло.
В глубине кузова вместе с другими арестованными трясся Семирханов. Их было немного. Сбоку от Семирханова какой-то человек молился, истово, по-мусульмански отбивал поклоны. Было жарко.
Кулиев находился отдельно, в маленькой клетушке-боксе, рядом с кабиной водителя. На Кулиеве были наручники. Дверь бокса оставалась открытой. Напротив сидело двое солдат-конвоиров. Один из них придирался к женщине, находившейся во втором боксе:
— Приведи себя в порядок! На суд едешь, а не на тусовку…
Дверь второго бокса была также открыта. Молодая женщина внутри в невозможно короткой юбке, в расстегнутой кофточке демонстрировала солдатам длинные красивые ноги, грудь.
— Я сказал: приведи себя в порядок! — шумел конвоир.
— А че у меня не в порядке, начальник? — Женщина явно издевалась над ним. — Не пойму! Тут, что ли? — Она еще дальше откинула кофточку, полностью обнажив грудь. — Ты скажи прямо! Может, я тебе понравилась? Тогда запиши адресок… Через два года вернусь…
Другой конвоир, солдат-очкарик, заметил:
— Еще и курит! У-у, тварь!..
Женщина огрызнулась:
— Сам тварь! Встретились бы мы на воле — я б тебе сделала! Очки бы в двух карманах унес…
Автозак внезапно остановился. Конвоиров и арестованных резко качнуло.
— Не дрова везешь! — крикнули из кузова. Стало слышно, как кто-то снаружи открыл дверь.
Это был Баларгимов. Едва мафиози оказался в автозаке, машина тотчас двинулась с места, но ехала тихо.
Баларгимов остановился у бокса, в котором находился Кулиев, вынул изо рта сигарету, которую он до этого курил, сунул в рот Умару Кулиеву. Племянник затянулся дымком.
— …Все схвачены… — быстро заговорил Баларгимов. — Сам видишь! Я здесь, в автозаке! Если рассказать — никто не поверит!
— Прокурор просил расстрел… — Кулиев пытался бодриться.
— Это все игра! — Баларгимов махнул рукой. — Для дураков… Сейчас они просто обязаны тебе вломить на всю катушку — им нельзя иначе, народ разорвет!
Ревел мотор, Баларгимов старался перекричать шум.
— А как поутихнет… Сначала помилуют. Изменят режим, потом на химию. Верка к тебе приедет. Будет нормально… Сам видишь, уж если я здесь — в порядке!
— Спасибо, дядя… — сказал Кулиев.
Последние слова ему уже не пришлось кричать, автозак остановился.
Снаружи открыли дверцу.
— Давай…
Баларгимов выпрыгнул из кузова. С улицы вместе с городским шумом донеслось:
— Держись!
Дверца захлопнулась…
Семирханов еще раз взглянул на фотографию Кулиева, скрепленную печатью, поднял глаза на Саматова.
— Не помните конвоиров? — спросил Тура.
— Нет. Освещение там тусклое. Даже углы не видать…
Семирханов спросил в свою очередь:
— Ну что, освободят его?
Тура не ответил.
У базара Тура увидел телефон-автомат, попросил притормозить.
За забором виднелись машины с узбекскими номерами.
Из динамика, установленного рядом с шашлычной, на крыше тира, звучала песня. Казалось, базар живет веселой удалой жизнью.
На самом деле там было пусто, только у шашлычной толпился народ.
Саматов подошел к автомату, набрал номер.
— Анна!
Она тут же отозвалась:
— Беда, Тура!
— Что-нибудь случилось? Говори быстрее! С тобой?!
— С моим дядей…
— Он заболел?
— Его арестовали. Потом скажу. Я еду к нему!
