Валентин Курицын - Томские трущобы
— Здорово, Ахмет! — протянул ему руку Филька.
— Здорово, здорово, знакомый! Ходи комнатам, — гостем будешь отозвался Ахмет, мысленно задавая себе вопрос: зачем это пожаловал к нему Филька. Они были знакомы не со вчерашнего дня и Ахмет неоднократно реализовал плоды ночных экспедиций Фильки и его товарищей.
— В комнату после пройдем, а теперь айда на двор — дело сеть, возразил на приглашение Филька.
— Какой такой — дело, — насторожил свое внимание татарин.
— Конь с упряжкой! — хлопнул его по плечу Филька.
Специальностью Ахмета была скупка и перепродажа краденных лошадей.
— Ну, идем, знакомый — смотреть будем!
Они спустились с крыльца и подошли к лошади. Ахмет, обнаружив глубокое знание дела, принялся осматривать лошадь, упряжь, кошевку. Филька молча следил за его манипуляциями и, наконец, не вытерпел.
— Слушай, князь, нечего нам время зря терять. Дорого я тебя я не возьму. Говори прямо, сколько дашь!
— Смотреть надо мало-мало… потом сказывать будем, — уклончиво ответил татарин.
— Вот, чертова лопатка! — обругался в душе Филька, которому было безразлично — за сколько бы не продать лошадь, лишь бы поскорее с рук сбыть. — Чего там смотреть! Давай четвертной билет, и дело с концом!
Татарин щелкнул языком и удивленно посмотрел на Фильку. Лошадь с упряжкой на его взгляд стоила рублей двести.
— Четвертную дать можно… отчего не давать… Давать будем. Ходи, знакомый, комнатам — магарыч пить будем! — спешил согласиться на столь выгодную сделку Ахмет.
— Только ты, слышь, коняку этого у себя не держи! — многозначительно заметил Филька. — Дело серьезное может быть. Оттого и отдаю задаром!
— Зачем держать, Иркутск отправлять будем… шерсть красить будем… гриву менять будем. Бумагам написать — все по форме! — бормотал Ахмет, быстро выпрягая лошадь. Обычные приемы конокрадов, употребляемые ими с целью изменить внешний вид лошади, заключался главным образом в искусственной подделки масти, в перегибе гривы на другую сторону, в наложении фальшивых клейм. Все эти приемы и многие другие с успехом применялись Ахметом в его операциях с лошадьми. Был у него и человек, бывший полицейский писец, прогнанный со службы за пьянство, который аккуратно и за дешевую цену изготовлял «бумаги» — т. е. фальшивые удостоверения на продажу лошадей.
Дело было поставлено на широкую ногу.
Проводив Фильку, Козырь не ложился больше спать. Он погасил лампу, закурил папиросу и уселся около окна, прислушиваясь, не выходит ли Шумков.
Когда Шумков наконец уехал, Козырь разбудил Ольгу и велел ей поставить самовар. Время было около шести часов. Начало светать. Поставив самовар, молодая женщина начала растапливать печь, искоса посматривая на своего благоверного. Сенька был пасмурен и молчалив и только за чаем лицо его несколько прояснилось и он довольно-таки ласково заметил:
— Вот что, Оля, возьми-ка себе в память, никому не говори, что у нас ночью был Филька… Поняла? Боже тебя сохрани проболтаться!
— Ну вот еще выдумал! С кем я буду разговаривать, разговоры-то… Знаешь сам — не охотница до пересудов! — просто ответила Ольга.
— То-то же, смотри!
Кончив чаепитие, Козырь посмотрел на часы.
— Семь часов… Чай лавка открыта… пойти табаку купить! — и он взялся за шапку.
Убедившись, что снаружи лавка Шумкова еще заперта Сенька прошел в его квартиру.
В кухне около ярко пылающей печки возилась жена Шумкова.
— Здравствуйте, хозяюшка, с добрым утром! — поклонился ей Козырь.
— Вас равным образом, — ответила она, на минуту оставляя свое занятие.
— Что это вы магазин-то не отворяете, — продолжал Козырь.
— Самого-то нет дома, на базар уехал! — спокойно отозвалась хозяйка.
— Да когда это он успел, рань такая! — притворно удивился Козырь. — Эка жалость, не знал я. Мне тоже на базар надо, подвез бы он меня!
— Чуть зорька поднялась, — продолжала хозяйка рассказывать. — День-то сегодня базарный, вот он и поторопился, чтобы, значит, крестьянишек перехватить.
— Так, так, дело понятное! Потрудитесь, хозяюшка, табачку мне отпустить; за тем и пришел. Смерть курить хочется, а дома весь вышел!
— Какого вам табачку, — спросила Сеньку Шумкова, намереваясь идти в лавку.
— Асмоловский я куплю, второй сорт, в сорок копеек. Полфунта дайте и гильз пятьсот штук.
Получив требуемое, Козырь простился с хозяйкой и вышел, будучи вполне доволен своим посещением, принятым им с той лишь целью, чтобы жена Шумкова могла удостовериться в случае надобности о его присутствии дома в это утро. Прошло около суток, а Василий Федорович не возвращался. Сенька, по просьбе его жены, ездил искать Шумкова по трактирам, по знакомым и, вернувшись домой поздно вечером, объявил плачущей женщине, что муж ее исчез, как в воду канул. Он же посоветовал ей сделать заявку в полицию.
Дня через два после убийства Шумкова, труп которого был поднят в глухом переулке и опознан женой покойного, в дом Шумкова явилась полиция и понятые для того, чтобы опечатать лавку. Случайно во время разбора торговых документов и других бумаг, лежащих на прилавке, в руки одного из полицейских попал полулист серой плотной бумаги, в которую обыкновенно лавочники завертывают отпускаемый товар. Бумага эта была вся исписана рукой Шумкова.
Заголовок: «Господину полицмейстеру!» — Обратил внимание чиновника и он внимательно рассмотрел этот документ, содержащий следующее:
«Честь имею донести вашему высокоблагородию, что мною, нижеподписавшимся, обнаружены люди преступного поведения, коими людьми совершено злодейское убийство — удушение с целью грабежа именитого купца и уважаемого гражданина, господина Изосимова…»
Чиновник еле верил своим глазам от удивления.
«Как людям этим, — продолжал он читать, вполне известно намерение мое предать их на суде надлежащих гражданских властей, то предположено думать, что они злодеи в уме своем таят на меня немалую злобу а потому и в ограждение личности своей своей, письменно удостоверяю, что по этому делу мне известны трое: один из них…»
На этом месте любопытный документ прерывался: другая половина листа была оторвана. Показав этот документ жене Шумкова, спросили ее, не видела-ли она его ранее. Безграмотная, убитая горем женщина на все расспросы еле отвечала:
— Может, и видела… Не знаю… Бумаги у нас на прилавке много лежит. Почем я знаю.
Таким образом, вторая половина предсмертного письма Шумкова осталась не найденной, и разгадка тайны двойного убийства исчезла вместе с этим обрывком бумаги, послужившем, быть может, для обертки мыла, или сальной свечки.
15. Загорский вернулся
Время шло, а о Сергее Николаевиче Загорском по-прежнему не было никаких известий. Напрасно старик Панфилыч старался развлечь и успокоить Таню. Бедняжка страшно скучала и беспокоилась о Загорском. Расстроенное воображение рисовало ей самые ужасные картины: то видела она своего любовника бездыханным трупом, лежащим в таежной глуши, то ей иногда приходило на ум, что он окончательно бросил ее и уехал далеко, далеко — в Россию.
Тянулись длинные скучные дни в четырех стенах старого дома, глухие безмолвные ночи приносили кошмарные сны. И Таня томилась, бледнела, таяла, как восковая свечка среди одиночества и тишины старого барского дома…
Но опасения ее были напрасны: Сергей Николаевич вернулся.
Ранним утром, чуть брезжило, к воротам спящего еще дома лихо подкатила тройка, запряженная в небольшую кошевку.
Таня, промучившись от бессонницы целую ночь, только перед утром заснула. Сон ее был так крепок, что она не услышала шума, вызванного приездом Загорского. Сергей Николаевич раздевался в прихожей, равнодушно и молча выслушал радостное приветствие старого слуги и затем прошел к себе в кабинет. Он был, видимо, утомлен, точно не спал несколько ночей. Глаза смотрели хмуро и сонно. Панфилыч мелкими стариковскими шажками плелся вслед за ним, понурив свою седую голову. Загорский, войдя в кабинет, прежде всего подошел к своему письменному столу и начал перебирать накопившуюся за время его отсутствия почтовую корреспонденцию. Здесь были журналы, газеты, несколько писем. Быстро просматривая письма, Загорский обменялся несколькими беглыми замечаниями с Панфилычем.
— Таня еще спит…
— Спит… Вечор поздно легла. До вторых петухов огонь в ихней спальне горел. Скучала она без вас, места не находила.
— Гм, ты ее не буди. Никто не был без меня.
— Никого не было. Прикажете кофе подать.
— Нет, приготовь мне прежде всего ванну, да принеси горячей воды для бритья!
Час спустя, Загорский, освежившись принятой ванной, с удовольствием ощущая на отдохнувшем теле чистое тонкое белье, тщательно выбритый и надушенный, сидел в столовой в ожидании кофе, закипавшего на спиртовке, просматривал последнюю книжку журнала. Где-то в глубине комнат раздавался громкий радостный голос Тани. Хлопнула дверь и послышались легкие торопливые шаги.
