Георгий Вайнер - На темной стороне Луны
— Сегодня пятница — плов мой попробуешь.
— Я ненадолго, — предупредил Халматов.
— Уверен — наш с тобой разговор казана плова стоит! — Хамидулла собрал старчески нежную кожу на лице в тоненькую сеть. — Наверняка мы успеем и индийским чаем из Индии, и беседой насладиться…
— Наверное, — усмехнулся Тура.
— Вот и прекрасно! — Хамидулла налил в пиалу чай, возвратил его обратно в чайник, снова повторил чойни кайтаринги, наконец, налил себе и Халматову. — А там Бог даст, и плов будет готов. Пей, ешь. Прошу, — он сложил руки на груди.
Гибкий мускулистый парень и давешний малец привели из загона черного барашка, и Хамидулла учтиво спросил:
— Почтенный Тура, произнеси над головой агнца слова благословения. Ты ведь у меня гость дорогой…
Тура покачал головой:
— Боюсь, Хамидулла, я недостаточно благочестив… Сделай это сам — как старший и как святой, совершивший хадж в мордовские лагеря…
Хамидулла прищурился и негромко — чтобы молодые и женщины не слышали, — сказал Туре:
— Мне по числу ходок в лагеря три зеленых чалмы полагаются, — молодо, весело захихикал, с неожиданной силой вдруг подтянул барана к себе, свалил резким рывком на бок, положил ладонь агнцу на его шелковисто-лохматый лоб и, воздев ввысь плутоватые глазки, возгласил нараспев тысячелетнее благословение перед закланием:
— Прости нас, добрый брат, — на тебе нет вины! Безгрешен ты перед нами, но нам хочется есть, и это желание дал нам Аллах, не возложив за это на нас греха! И потому мы не лишаем тебя жизни, а приобщаем к своей плоти, чтобы вместе в час ответа предстать перед Аллахом на милосердный суд…
В глазах барана стыла печаль и обреченная покорность. Хамидулла ловко выхватил из кармана стилет с кнопкой, цыкнула пружина, и синеватое лезвие брызнуло струйкой металла из ручки. Взмах — и широкая алая борозда на горле отмерила жизненный срок барана. Гибкий, будто струящийся, парень оттащил его за ноги, Хамидулла аккуратно вытер лезвие о шкуру, сложил нож и доброжелательно пояснил парню:
— Когда тебя мучает злоба и гордость, помни, что человек умирает еще легче…
Тура с интересом смотрел на Хамидуллу — тот наверняка знал, что больше Тура никакой не подполковник и никакая не гордость мубекской милиции. Заклание барана было частью разговора. И очень важной. Хамидулла намекал. Или предупреждал?
— Беда наша в том, что встречаемся только по делу, — сказал Тура. — Может, и сами стали бы другими, если б могли говорить только по душам!
— Понимаю, — кивнул Насыров.
— Ты слышал — убили моего заместителя Пака? И еще парня, который оказался там же, в кафе, Сабирджона Артыкова. Он отсюда, от вас…
Хамидулла снова кивнул. Словоохотливость его сразу заметно убавилась.
— Я так думаю, у Сабирджона была с собой бутылка самопального коньяка. Он, видимо, ее тоже привез отсюда. Как считаешь?
— А почему ты спрашиваешь об этом у меня, почтенный Тура?
— Потому что все хотят узнать истину у добродеев. Может быть, это неправильно? Может быть, надо узнавать ее у делателей зла?
Хамидулла тихо засмеялся:
— Интересные вещи ты говоришь, Тура-джан. Здесь, в углу, мы мало что слышим. Только не пойму — я-то здесь причем? Не считаешь же ты, что в моем доме, — он показал на двухэтажный кирпичный особняк, — я готовлю для продажи липовый коньяк. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, я проведу тебя по всем комнатам и закоулкам этой лачуги.
— Не надо, я и так в этом уверен. Я хочу, чтобы ты доказал мне свою дружбу. Подсказал, кто из ваших может транспортировать коньяк в Мубек. И только.
— Ни больше, ни меньше! — развел руками Хамидулла.
— Ни больше, ни меньше, — подтвердил Тура. — Только это.
— Во-первых, как ты понимаешь, Тура, я этого не знаю. Меня долго не было здесь, и тебе хорошо известно — почему. Поэтому я могу только догадываться.
Обдумывая позицию, Хамидулла замкнулся, и сейчас перед Халматовым сидел плешивый, голый по пояс старик, под мышками которого и на груди, словно спущенные футбольные камеры, свисали складки кожи. Лицо было младенчески бессмысленным.
— А во-вторых, Тура, даже если б я знал… С какой стати я стал бы об этом говорить?
— Подумай сам.
— Они мне не мешают. Зачем мне снова искать приключений? Вот этот прекрасный особняк, — в зависимости от ситуации в разговоре дом мгновенно превращался из жалкой лачуги бедняка в дворец толстосума. — Ты ведь знаешь, что лучше десять процентов в верном деле, чем девяносто — в сомнительном… Пей чай…
— Спасибо. Я пью. Хороший чай. Не индийский.
— Индийский. Но из Индии. Если бы ты знал, Тура, в какой помойке я вырос! Я не скажу ничего плохого об отце, но ведь он попрекал мать каждой лепешкой, каждым куском сахара…
— Ты знал Сабирджона? — жестко перебил его уголовно — сентиментальные воспоминания Тура.
— Приходил как-то ко мне, просился помогать в делах. А какие мои дела? — Хамидулла поставил пиалу, развел руки. — Самому нечем заняться. Инвалид! Радикулит замучил, — запястья обеих рук были перехвачены металлом — медным магнитным браслетом и японской «сей-кой». — Он безотцовщина, Сабирджон. К кому из мужчин пристал бы, таким бы и стал. И мент из него бы вышел, и вор. Эх… — Он скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.
— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.
— Это все началось, когда нас еще не было на свете!
— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…
Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.
— … Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…
— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…
Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.
— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…
Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.
— Тебе уже все известно? — спросил Тура.
— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…
— Я понял.
— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.
— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.
— Линию можно подправить.
— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…
— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.
Тура хлопнул его по дряблому плечу:
— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…
— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…
— Почему?
— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…
Тура терпеливо спросил:
— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…
— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…
— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.
— Это правда, — кивнул Хамидулла. — Поэтому тебя выгнали. У дракона две головы — воровство и взяточничество. Одна голова Юлдашева ворует, другая взяткой всей жизнью управляет с момента рождения — в роддоме надо дать, в ясли — надо дать, в детсад — дать, в школу хорошую — дать, в институт, на работу, в больницу — всем дать! И в милицию — обязательно дать! Поэтому ты здесь, на моей супе. И просишь совета…
