Анна Владимирская - Предчувствие смерти
— Что? — спросила Вера. — Ты чего такой хмурый?
— Волновался, не случилось ли чего с тобой, с вами. Эти вчерашние недобры молодцы у меня из головы не выходят.
— У меня тоже. Но пока все в порядке, как видишь.
— Лучше бы я был где-то рядом, на случай, если бы они вздумали прийти. Может, опять на кухне мне постелишь? — с робкой надеждой спросил Двинятин.
— Ой, вряд ли, — лукаво улыбнулась Вера. — Тогда нас будет подстерегать другая опасность… Потерпи.
Вся компания свободно разместилась в просторном микроавтобусе «мерседес». Водитель, загорелый парнишка в шортах, вывез их из Феодосии и помчал сквозь продуваемую ветром и выжженную солнцем степь. Светлана Павловна, откинувшись на сиденье, внезапно запела:
— Ой, мороз, моро-о-з, не морозь меня-а-а!
Пела она громко, протяжно, певуче и тоскливо, напирая на букву «О». Устроившиеся сзади Оля и Кирилл захихикали, Галя пожала плечами с виноватой улыбкой: что ж поделаешь, такая у меня мама. Остальные недолго чувствовали неловкость, Иван даже стал подтягивать и допел эту странную в такую жарищу песню до конца вместе с тещей.
— Мы тоже споем одну песню, совсем новую, — сказала Оля, и они с мужем грянули: — А ты сердце мое не разбивай на куски, а ты люби меня, а не люби мне мозги!
Кирилл фальшивил, но старался. Светлана Павловна глядела неодобрительно. Андрей сидел рядом с Верой и время от времени брал ее руку в свою.
Они разглядывали зелено-рыжую виноградную долину, что тянулась бесконечными рядами до самых гор на горизонте. Благословенный край, где сошлись все богатства юга: солнце, море, упоительный воздух и небесная синь. Крымские виды ласкали взгляд и утешали душу. Вера вспомнила все прочитанное о Коктебеле. Например, почему второе название этого уголка — Планерское. Оказывается, при особых направлениях ветра над горным хребтом образуются восходящие потоки воздуха, позволяющие планерам парить в небе часами. Вот почему тут естественным образом возникла колыбель отечественного планеризма, то есть место паломничества всех, кого манит небо. А еще хиппи, панков и других тяготеющих к первозданной природе неформалов.
— О чем ты думаешь? — спросил Веру Андрей.
— О Коктебеле.
— И что же именно? — поинтересовался Жаровня, обернувшись.
— Я, Ванечка, размышляю о том, что когда Господь создавал Землю, у Него на каждую часть нашей планеты был свой день. Например, Антарктиду Он явно слепил в понедельник. После выходных у Него было плохое настроение, и Он, кроме льдин и айсбергов, ничего не хотел делать. А вот Крым, и особенно Коктебель, Он явно создал в самом лучшем своем настроении.
— Значит, в пятницу! — сделал вывод Иван и подмигнул.
— Почему в пятницу? — не понял Двинятин.
— Впереди два выходных, настроение хорошее. Так, Веруня? — кратко объяснил Иван.
— Точно так. Наш Создатель понимал, что нужно дать людям представление о рае хоть на каком-нибудь кусочке Земли. Вот и получился Крым.
— А как же всякие там Канары, Мальдивы и прочие навороченные курортные острова? Они, по слухам, тоже хороши. А ты как считаешь? Андрей вопросительно смотрел на Веру.
— На Канарах и Мальдивах не бывала, врать не буду. А в Турции, в Италии или Болгарии, как на мой вкус, интересно только в первый раз, а здесь — не просто интересно… Как бы объяснить? — Она ненадолго задумалась. — Здесь мы дома. Понимаешь, эта красота, — Вера повела рукой вслед бегущим за окном автомобиля виноградни-кам, — этот мир, он создан словно специально для нас. Тут все, что нужно, для ощущения полноты жизни — и романтика, и дикость.
— Нашему человеку, когда все идеально, как в Германии или в Голландии, не годится. Тобто должно быть немножко грязно, слегка некультурно, и сервиса чтоб не очень много, я правильно вас понял, доктор? — иронизировал Жаровня.
— Иван, мы вроде бы на «ты» давно, — поправила Вера шутника. Но высказать свое мнение по поводу его тирады не успела; они приехали.
Особняк Феофанова производил сильное впечатление. Даже при первом взгляде дом казался очень уютным и комфортным. Внушал ли это цвет его, синий с белым, или полукружие каминного зала и смотрящие на белый свет широкие окна в узоре красивого литья, а может, высокая каменная лестница, приглашавшая взойти, — но только уже с внешней стороны дом начинал выказывать свое обаяние. Чем-то неуловимым он был похож на синебелый корабль с плавными линиями полукруглых объемов. Он одновременно прочно стоял на земле и плыл, как парусник или белый теплоход. С тыла к нему подступала хвойная стена леса, и это еще больше напоминало темно-зеленую волну, по которой плывет красавец дом. Молчаливые старые сосны за домом транслировали суетящимся пришельцам главную суть этого места — спокойное достоинство.
Когда они подошли к особняку, из-за ажурной ограды послышался лай и к забору подскочил здоровенный доберман. Вера отшатнулась, взглянув на Андрея. Он покачал головой. «Не тот», — поняла она… Оля и Кирилл собачку не испугались и делали ей губами «пцу-пцу». Они ничего не знали о вчерашнем нападении пса, так решила Вера; нечего им лишний раз волноваться.
Подошел водитель автобуса, открыл ворота. Доберман обнюхал прибывших и умчался.
— Я хочу пройтись немного по саду, а вы идите, — сказала Лученко.
— Укачало, это быват, — кивнула Светлана Павловна и увлекла всю компанию куда-то за угол. Андрей хотел остаться с Верой, но она шепнул а ему на ухо: «Ты будешь меня отвлекать», и тот, вздохнув, отошел.
Веру вовсе не укачало, она действительно хотела полюбоваться красотой и немного побыть в одиночестве. Растрепывая волосы, постоянно дул сильный теплый ветер. Листья растений трепетали и свистели на этом ветру. В стороне, в синеватом мареве, лежала глыба Карадага. Вдалеке и чуть ниже виднелось море, там была набережная и рядом с ней, как было известно Вере, — дом-музей Максимилиана Волошина. Когда-то, в начале прошлого века, в так называемый Серебряный век русского искусства, здесь побывал почти весь цвет писательско-художественной интеллигенции. Цветаева, Булгаков, Вересаев, Мандельштам, Алексей Толстой, Грин и другие получали у Волошина стол и кров, плавали в этом море, загорали на этом раздражающем ветру, собирали камешки и увозили их с собой на память. Вера неожиданно подумала: понятно, почему все, кого душил пыльный город, приезжали сюда. Не только потому, что в доме Волошина можно было не стесняясь разговаривать обо всем, о чем молчалось в других местах. Они ехали сюда за ощущением свободы и праздника. Ведь в городе даже праздники — это миски салатов, шампанское под бой курантов и толкотня на площадях. А здесь, у моря, — это покой и ощущение возврата частицы к целому. Мы носим море в своей крови, и оно всегда зовет нас к себе.
Неожиданно раздался громкий возглас:
— Вера Алексеевна! Ау!
Обернувшись, Вера увидела мужчину средних лет, богемной наружности, в соломенном брыле, белой навыпуск сорочке, потертых джинсах и с тростью. Он стоял у гранитной балюстрады и выкрикивал ее имя. Мужчина быстро сбежал по ступеням лестницы и подошел прямо к Вере. Походка его, сначала скованная и неуклюжая, без участия рук, по мере приближения к Вере становилась стремительной, с легким наклоном. Сзади из-под соломенной шляпы стал виден хвостик черных волос, прихваченных резинкой,
— Кадмий Феофанов, дядя Галины Жаровни. Она ведь с вами уже знакома? Тесен мир, не правда ли?
— Здравствуйте, — сказала Вера, рассматривая лицо собеседника и фиксируя привычным глазом его мимику. — Да, мы познакомились с Галей и Иваном, а потом эта трагедия… Приношу вам свои соболезнования.
— Спасибо. Бедная Катюша! Всегда была слишком эмоциональна, неуравновешенна. Только белое и черное. Только восторг или ненависть. Она с самой молодости проявляла максимализм. Я думаю, ей надоела старость. Решила свести счеты с жизнью. У нее и раньше бывали тяжелые депрессии. Вот и результат…
Речь Кадмия Феофанова, вначале громкая, как у чтеца-артиста, на предпоследней фразе поменяла тональность и стала невнятно-бормочущей. Вера спросила его:
— Простите, как ваше отчество?
Молчание. Собеседник смотрел на лежащее далеко внизу море. Затем очнулся так же внезапно, как впал в глубокую задумчивость:
— Что?
— Ваше отчество?
— А… Иванович. Простое и без затей. Не то, что имя. Отец мечтал, чтобы мы с братом стали людьми искусства. Потому и назвал меня Кадмий, а его — Август. Знаете, что такое «кадмий»?
— Знаю, это название краски…
Феофанов стремительно перебил ее:
— Вы умница, желтой краски. Правильно. Так вот, депрессия. У меня тоже, знаете ли, бывают депрессии, но не до такой степени, нет, не до такой…
— Кадмий Иванович, у вас есть брат-близнец?
Феофанов нахмурился.
— Да. Был. Но не понимаю, откуда…
