Сергей Донской - Дикий фраер
Первым приукрашиванием действительности, которое Петр себе позволил, стала замена малой нужды, погнавшей его за обочину загородного шоссе, военной хитростью. Получалось, что он специально засел с пистолетом в засаде, а о своем бесславном бегстве он постарался рассказать как можно более скупо, обойдясь двумя-тремя общими фразами. Новым камнем преткновения оказалось вторжение киллера в квартиру. Дойдя до этого эпизода, Петр задумчиво пошмыгал носом и оказался вдруг ни в каком не в сортире, а в ванной комнате, где принимал контрастный душ. Ну и так далее, вплоть до заблиставшего во мраке зазубренного тесака, заменившего не слишком впечатляющую заточку.
Его очень воодушевляло, что Элька слушает с возрастающим волнением. Она даже ногу чуть не подвернула на коварных клубнях, когда подбиралась к нему поближе, чтобы не пропустить ни единого слова из захватывающего повествования. А приблизившись на расстояние вытянутой руки, эту самую руку не замедлила положить на Петин рукав, как бы боясь, что такой распрекрасный герой сейчас взмоет суперменом в пасмурное небо, и ищи его потом, свищи, неповторимого.
– … Тут он ножом своим острым мне в сердце нацелился, а я ногой с разворота ему по кумполу ка-ак зарядил! – уныло бубнил Петр, кляня мысленно и свой язык без костей, и свою не в меру разыгравшуюся фантазию. – Удар у меня убойный, мало никому не покажется. Кадр этот вместе с дверью на лестничную площадку вышел. – Машинально прикоснувшись к мочке горячего уха, Петр кашлянул и неуверенно приступил к развязке: – Лежит он, значит, отдыхает…
– Большой он был? – перебила его Элька с ощутимым волнением в голосе.
– Ну, как тебе сказать… – Петр помялся немного, а потом честно признался: – Не так чтобы очень. Хлипковатый, росту среднего. Но ведь с автоматом!
– Да я не про бандюгу этого, – досадливо поморщилась Элька.
– Нож? – догадался Петр. – Нож, если разобраться, тоже не очень здоровый, но человека насквозь проткнуть можно.
Он сделал соответствующий жест морковкой, которую зачем-то продолжал держать в руке, а потом скоренько зашвырнул ее в темноту, заподозрив, что она не придает ему воинственности.
– При чем тут нож! – Элька вдруг разнервничалась, отчего в ее голосе прозвучало несколько резких ноток, неприятно царапнувших Петин слух. – Чемоданчик, спрашиваю, большой был?
– Примерно такой. – Петр обозначил обеими руками нечто внушительное, прямоугольной формы.
– Значит, деньжищ там немерено. И, говоришь, в камыши такое богатство забросил? Под какую-то гнилую корягу?
Элька была единственным человеком, кому Петр сказал правду о местонахождении чемоданчика. Любовь с первого взгляда и доверие тоже с первого взгляда – для него это было так же естественно, как дышать. Он не мог понять только одного: почему за свою откровенность он заслужил чуть ли не презрительную интонацию? Именно с ней Элька обратилась к нему секунду назад.
– Деньги? Богатство? – недоуменно спросил он.
– Не плутоний же! – воскликнула Элька тем уничтожающим тоном, который используют женщины, когда сталкиваются с непроходимой мужской тупостью. – Тебе по ушам все кому не лень ездят, а ты и рад их развешивать, как белье на просушку…
Виновато понурившись, как большой пес, распекаемый хозяйкой, Петр призадумался, вспоминая все подозрительные разговоры, которые велись с ним на надоевшую чемоданную тему, и угрюмо поинтересовался:
– Лавешник – это что, не знаешь случайно?
– Случайно знаю. – Элька вызывающе подбоченилась. – Лавешник – это лавэ.
– А лавэ что такое? – не унимался Петр.
– Деньги! Бабло! Бабешники! Первый раз слышишь, что ли? Уу, темнота!
– Тогда я это… дал маху.
– Маху? Ты называешь это «дать маху»?..
Тут полюбившаяся Петру девушка грязно заругалась, да так многословно, что он зашевелил губами, пытаясь поточнее уловить суть заковыристой скороговорки. В прозвучавшей тираде из двух сложноподчиненных предложений упоминалась и йогическая сила, и жизнь звездопротивная, и болт нарезной, и, наконец, хлебало, которым всякие чудаки попусту щелкают, пока их в лапти педиатрические обувают.
– Ты кого имеешь в виду? – пасмурно осведомился Петр, когда живо представил себе чудака в лаптях. Портрет ему не очень-то понравился, поскольку очень уж смахивал на него самого. Стоит почему-то на пригорочке и глупо так ухмыляется, обнове радуясь. – Это я, что ли?
– Не я же! – отмахнулась Элька, голова которой тем временем вертелась по сторонам, выискивая в темноте неизвестно что.
– Так я, значит, по-твоему, и чудак на букву «м», и раздолбай, и… – Петр задохнулся от возмущения, когда осознал, как много оскорбительных эпитетов прозвучало в его адрес, всех и не перечислишь по памяти.
– Нет? – быстро спросила Элька, сверкнув глазами в Петину сторону. – Тогда придумай, как отсюда выбраться. Такие деньги без присмотра валяются, а мы здесь пропадаем! Прямо молодогвардейцы в шурфе!
Тут она в отчаянии ударила кулачком по бетонной стене и зашипела то ли от боли, то ли от негодования. Петр хотел было тоже сказать ей пару ласковых слов, но они почему-то так и остались на кончике его языка. Не клеились к этой девушке ругательные ярлыки, хоть тресни. Вот и в Костиной квартире она явно не просто так голая оказалась, а все равно блядью или там шлюхой обзывать ее Петр и сам не собирался, и другим бы не позволил. Когда он произносил мысленно Элькино имя, в груди его становилось тепло, а когда он представлял, что она вдруг исчезнет, там сразу делалось холодно. Вот такая загадка природы. Катаклизм.
– Ты это… – он смущенно кашлянул, – не огорчайся так. И ругаться не надо, не идет тебе это. В общем, не психуй, ладно? Я ведь тебя здесь не брошу. По-любому вытащу…
– Вытащи, – кивнула Элька. – Обязательно вытащи. У меня сынишка дома остался. Он без меня пропадет.
– А муж без тебя не пропадет?
– Уже пропал. Так что вся надежда на тебя, Петенька.
Впервые за много лет ему вспомнилось, что уменьшительное имя его может звучать ласково, а не обидно. Поражаясь тому, как много в груди стало помещаться воздуха, который так и распирает изнутри, он пообещал:
– Ни за что тебя не брошу. Деньги эти ворованные – шут с ними! Отдам их Стингеру, и дело с концом. Утром вместе будем на свободе.
– Деньги отдашь? – потрясенно спросила Элька.
Она не поверила своим ушам. Странно даже было слышать такое заявление в начале третьего тысячелетия от рождества Христова.
– Как же их не отдать? – изумился Петр в свою очередь. – То деньги, а то ты – живой человек. Разве можно сравнивать?
– Я бы выбрала деньги, – неожиданно для себя призналась Элька. Заметив, как вытянулось в темноте лицо собеседника, поспешно добавила: – У меня сын слепой. Для него весь мир – как эта яма. Ему нужна операция. А она дорого стоит, очень.
Посопев от избытка чувств, Петр сказал:
– Тогда пусть Стингер не только нас отпустит, а и денег даст в придачу за мои старания. Вот, так ему и скажу. На операцию сколько нужно?
– Дурачок, ох и дурачок же ты, – печально покачала головой Элька вместо ответа. – Ты как в сказке живешь, честное слово. В русской народной… Не даст Стингер денег, ни копейки не даст. И живыми нас не оставит. Меня-то уж точно нет. – Она понурилась и еле слышно попросила: – Сделай что-нибудь. Пожалуйста.
Так и не найдя нужных слов из всех тех тысяч, которые ему хотелось сказать, пошел Петр молча в обход картофелехранилища, надеясь обнаружить какую-нибудь лазейку, чтобы оправдать возложенные на него надежды. Минут десять бродил он во мраке, двигаясь по периметру, а под конец маршрута объявил повеселевшим голосом:
– Вилы!
– И без тебя знаю, что вилы, – тоскливо откликнулась Элька. – Обоим. Только чему ты радуешься?
– Так вилы настоящие, – оживленно тараторил Петр, пробираясь к ней по чавкающему под ногами месиву. – Ими картошку буртовали да позабыли. А я вот нашел.
– И что теперь? Пропеллер смастеришь? И вставишь его себе в…
Если бы Петр промедлил немного, Элька обязательно указала бы точное место крепления самодельного пропеллера, но он был слишком возбужден, чтобы дожидаться конца ее фразы. Подошел вплотную с вилами наперевес, весь из себя удалой, как взбунтовавшийся крестьянин, и торжествующе выдохнул:
– Вот! Айда наверх!
– Это как?
– А вот так! – Петр остановился под лазом, с которого он и Элька сверзились вниз, воткнул вилы зубьями в землю, а полутораметровое древко прислонил к стене. – Иди сюда, поддержишь меня немного, чтобы ноги не соскальзывали. Потом сама таким же макаром на вилы заберешься, а я тебе руку подам. Дошло? – Ему было радостно сознавать, что не таким уж разгильдяем в плетеных лаптях он оказался.
Только торжество его даже минуты не продлилось, потому что сверху посветили фонариком, сбросили канат с навязанными дощечками-перекладинами и скомандовали:
