Шпана на вес золота - Валерий Георгиевич Шарапов
Обозначив кирпичами ворота, начали игру. Тактика, которую наскоро обсудили перед игрой, – бежим, бьем, забиваем, – полностью себя оправдывала. Надо полагать, кое-кто из ребят проштудировал «Вратаря республики», и потому то и дело отрабатывали описанный там финт с перепрыгиванием через мяч и передачей его пяткой под удар партнеру. Вот, оказывается, зачем они книжки читают.
Постепенно пацаны входили в раж, началась нешуточная бойня. Ребята из команды, проигрывающей пять – три, рассвирепели и уже перли на ворота противника раз за разом, не думая особо о том, что надо выделить кого-то на защиту. Соответственно, побеждающие, стремясь удержать преимущество, задавали перцу вратарю. В общем, голкиперы отдувались за обе команды, и закончилось все тем, что один из игроков, порядочно озверев, попытался заехать по коленке форварду другой, тот, вьюн такой, легко уклонился – да так удачно, что нападавший растянул ногу.
Колька свистнул, остановив игру при счете шесть – три.
– Так нечестно! – загомонили проигравшие. – Требуем переноса матча, у нас травма!
– Так вам и надо! – вопили победители. – Нечего!
– Кончай базар, я тут судья, – распорядился Колька, – перенос вам, как же. Поделом, нечего копытами размахивать.
Пообижались, поворчали, сгоняли на колонку хлебнуть водички и помыться и вернулись лучшими друзьями.
К тому времени и Белоусова подтянулась:
– Ох, ну и жарища, – разохалась она, промакивая пот с веснушек. – Светка! Ты вот Соню утащила, а там мать ее ищет.
– С чего это? – удивилась Соня. – Ну ищет, тогда я пошла.
И она на полном серьезе засобиралась так, что даже Колька не выдержал:
– Вот клоп самостоятельный.
Все рассмеялись, Соня надулась. Оля попыталась взять ее за руку, но та вырвалась:
– Я сама!
– Хорошо, – согласилась Оля, бросив на Кольку красноречивый, многообещающий взгляд. – Я просто пойду рядом. Это моя работа! – строго заявила она, предупреждая возражения.
Против этого Соня не нашла что возразить. Так и отправилась кавалькада: мелкая, в кудряшках, разодетая девчонка, поспешающая на почтительном расстоянии Оля и Колька, размышляющий о том, как будет оправдываться против обвинений в неделикатности к ребенку, толстокожести и прочих смертных грехах.
Пока добрались до дома Сони, где, вопреки ожиданиям, Наталья тихо и мирно сидела на лавочке у хибары – со слов Надьки выходило, скорее, что бегает эта полоумная по району в поисках дочки.
– Сонечка, куда же ты ушла? – только и попеняла она. – Я волновалась.
– Я за ними присматривала, – твердо вступилась Оля, – они со Светланой пришли на школьный двор, мы играли, читали книжки…
– Конфеты ели и сахар! – с вызовом заявила Соня. – И ничегошеньки со мной не случилось! И не случится!
– Я же тебе говорила…
– Все ты врешь, – отрезала она, вздернула нос и, отбросив материнскую руку, проследовала в дом.
Натальины губы затряслись, на глаза навернулись слезы, она встала, закрыла лицо руками и пошла за ней следом.
Не успели ребята отойти, как сзади послышался возмущенный Сонин голосок:
– Уходи отсюда! А то Миша и тебе голову оторвет!
Они увидели, как из хибарки вышел не кто иной, как московский профессор Князев. Сминая в ком распрекрасную свою шляпу, он гневно зашагал в сторону платформы, а через мгновение за ним белой чайкой метнулась Наталья. Было слышно, как она увещевает:
– Андрей, послушай, нельзя же…
А профессор возмущенно отчитывает ее:
– В приличном обществе за такие дела полагалось бы выпороть…
– Но это же ребенок!
– Следует уделять больше времени воспитанию… И кто такой Миша, позволь узнать?
Голоса постепенно удалялись, наконец совсем стихли.
– Весело у них тут, – протянула ошеломленно Оля, посматривая в сторону хибары, – и интересно.
– Что интересно? – подхватил Колька, беря ее под руку и деликатно уводя в сторону, противоположную станции, так, на всякий случай.
– Кто такой Миша? И почему Сонька так запросто гоняет профессора Князева?
Колька, хохотнув, предположил, что это мамкин ухажер, и тотчас прикусил язык.
По ассоциации Оля вспомнила, чем хотела поделиться, теперь ее было не остановить. Можно было лишь направлять в сторону от людных мест, молчать и сокрушенно качать головой.
Главное, не рассмеяться снова, что было непросто.
23
– Ты, главное, представь себе такую картину. За неделю этого пустоголового специально пригласили, а он мало того, что не пришел, не предупредил – ну понятно – служба, да еще появился тут, как прыщ, голый…
– То есть как голый? Совсем? – перепугался Колька.
– По пояс, – успокоила Оля, но твердо заявила, что все равно голый.
– И, главное, с этой их, новенькой. Майка разорвана, сам как из клозета вылез, несет от него навозом и спиртягой.
Колька попытался воззвать к совести:
– Оль, воля твоя, но ты городишь.
– Я горожу?! – возмутилась она.
– Не пьет Палыч.
– Я вру, по-твоему?
– Нет, но…
Оля дернула подбородком, отрыла рот. Закрыла. Замкнулась в молчании, гордясь своей сдержанностью. В гробовой тишине они прошли еще пару кварталов, потом она решительно развернулась и, фыркнув, последовала в сторону дома.
Колька шел рядом, терпеливо ждал: рано или поздно пояснения последуют – или в форме тихого дружелюбного разговора, или в форме гневной отповеди. Вышло второе:
– Ты готов выгораживать того, кто тебе лично симпатичен, и плевать хотел на мое мнение! И, несмотря ни на что, будешь до последнего отрицать очевидное: непорядочность того, кого ты лично считаешь порядочным!
Колька молчал, вздыхал, пытаясь смирением и кротостью утихомирить этот вулкан, но она завелась надолго.
«Да-а, как это, оказывается, у них, – размышлял он, слушая вполуха, – все помнит. Станет ли нормальный человек поминать то, за что простил месяц назад? Это я полгода назад обмишулился. А тут, извини, оба виноваты, сама собиралась битый час с хвостом… вот, говорят, порядочные девушки не красят губы и ногти, одеваются скромно, сколько же, любопытно было бы узнать, собираются непорядочные? Ох, ну будет ли у нее сегодня дно?..»
Мысли его утекли в сторону: «Вот, даже Сонька, мелочь, от горшка два вершка, и та считает, что можно ругаться на взрослого только потому, что это мужик. И регулярный профессор бежит от нее, подбирая тапки. Не ценят они нас. Не многовато ли им дали свободы?»
Не додумав опасную мысль, Колька опомнился, немедленно прекратил – и с удивлением обнаружил две вещи. Во-первых, они как-то очень быстро дошли до дома – оказывается, если идти прямиком, а не гулять, не любезничать, а ругаться или спорить, то до Олиного дома – рукой подать. Во-вторых, на лавочке,
