Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович
Еще не спрашивая, что горит, командир дежурной смены Степан Бескровный предупредил:
— Имейте в виду, Андрей Данилович, тушение пожара теперь — платное.
— Все равно — спасайте!
Расчет прибыл, когда поле было объято пламенем. Пожарные даже рукав не разматывали. Постояли, покурили, глядя на огонь. Сплюнули. Ничему не удивлялись: огонь как огонь, такой они каждый день видят. Если не в своем селе, то в соседнем. Пожары случаются все чаще, и по телеку каждый день показывают, что где-то кто-то кого-то поджигает. Как раньше привыкали, что кто-то кого-то убивает, так теперь привыкают к пожарам. Не будь убийств и пожаров, по телеку и смотреть было бы нечего…
— Что ж вы стоите, хлопчики? — чуть ли не плача, торопил пожарных хозяин пая.
Хлопчики молча переминались с ноги на ногу, поглядывали на своего заспанного командира Степана Бескровного.
— Ну, не будем стоять. Обозначим телодвижения, а толку? Где поблизости водоем?.. И вообще мы такие пожары не тушим, — за всех ответил Степан.
Окончательно проснувшись, он все же поинтересовался:
— Данилыч, кто это тебе подлянку устраивает? В прошлом году петушка пускали. А ты так и не знаешь.
— Знаю.
— И кто же?
— Кому земля моя костью в горле.
— А точнее?
— Тебе-то это зачем?
— Чудик ты, Данилыч, ей-богу. Все село знает, а ты — нет. Ты тряхни Илюшку Пунтуса.
— Не пойман — не вор.
— Тогда соображай. Кто в позапрошлом году спалил тебе сено? Я скажу: Илюшка. От него я сам слышал. В буфете бахвалился. Мы его, говорит, то есть тебя, заставим отдать нам в аренду свой пай… Он что, ваш пай, действительно Пунтусу костью в горле?..
— А ты думал…
— Если так, рано или поздно свой пай отдадите… Крутые крутеют. А там, гляди, кто-то из наших селян и в олигархи выбьется. Они же не с луны падают, олигархи эти…
— Никому я ничего не отдам, — твердо произнес Андрей Данилович. — Земля — моя. И я на ней — хозяин!
Степан, по привычке сутулясь, покачал головой — и в самом деле чудик Данилыч. Он коротко взглянул на убитого горем сельчанина: в глазах механизатора зеркально отражалось бушующее пламя.
Бушевало пламя и в его душе, но душа не давала простора гневу.
— Эх, Данилыч, Данилыч, таких, как ты, в России называют, знаешь как? Придурками.
— То в России. А мы — сами по себе… Как были наши прадеды…
Степан невозмутимо продолжил свою мысль:
— Чем хорош придурок? Придурок, Данилыч, не имеет возраста. Как глупость людская. Хотя… чем люди старше, тем глупей. Вот у тебя голова белая и усы белые, а несешь, брат, хреновину. И с прадедами себя не равняй. Они — сражались, за что — это их дело. А ты даже не хочешь отстоять свое кровное. Тебя каждый год обижают. И кто? Крутые. Тот же хозяин. Он у нас, как тебе известно, один. Тогда он колхозников держал в своем волосатом кулаке. Чтоб мы не пикали. Теперь держит не всех, а таких, как ты…Ты это чувствуешь?
Андрей Данилович, конечно, чувствовал, но молчал. У него в голове уже давно зрела дерзкая задумка. Он даже сам себе боялся признаться, что терпению приходит конец. Десять лет Украина перестраивается. А крутые все плодятся, плодятся… Не обидно было бы, если б это были чужие, приезжие, скажем, как этот дагестанец. Он где-то хапанул деньжат и, как сом на зиму, залег на время. Село ему понравилось. А тут плодятся свои крутые, сиротинские. Уже на «мерседесах» раскатывают. Откуда у них деньги? Ладно, если б кто-то куда-то уехал, вернулся с тугим кошельком. Тут все понятно, может, заработал честно.
У себя дома, никуда не выезжая, из нищеты не выбраться. Это понимал каждый сиротинец, за исключением разве что Алексея Романовича Пунтуса. Он никуда не выезжал и в нищету не окунался. Он — просто жил. Радовался жизни, как радуется хозяин, имея толпу батраков, жаждущих получить работу, чтобы семья не голодала, да и на одежонку что-то оставалось. А если наплодил детей, будешь в рот заглядывать тому же Пунтусу. Пунтуса это радует. Прошли те времена, когда его могли вызвать на бюро райкома партии и строго указать: наемный труд преследуется по закону. Теперь законы пишет работодатель. Для этого есть у него свои люди, он им покупает место в Государственной думе или в Верховной раде. Это внешне мы как бы два государства, история у нас одна, мозги устроены одинаково, но разделились люди на две части: на богатых и бедных. И это сформировало кардинально разные интересы. Средний класс придумали демократы. Легализованный лодырь! Да, он средний, не крайний. Он переходит из бедных в богатые и наоборот — у кого какая энергетика. Но с таким классом из нищеты никогда не выбраться. К достатку людей нужно гнать палкой. Раньше это понимали вожди, теперь что ни вождь — то олигарх, а олигарху — не до народного благосостояния.
Не считал себя нищим и Андрей Данилович Перевышко. Пенсия хоть и скудная, но в долги не залезал. Пенсию откладывал на газификацию дома. Был огород, была корова, была птица, а главное, были два пая. Пенсионеры жили надеждой на будущий урожай.
И вот уже третий год надежда исчезает — перед самой жатвой кто-то поджигает им поле. Хотелось поймать паршивца, ударить его о сухую дорогу, чтобы кровью харкал. Но разве за шкодником уследишь? Кто он? А он, между прочим, свой, сельчанин. Каждый день встречается, улыбчиво здоровается, участливо слушает, вроде сочувствует твоей беде и вслух виновника беды, то есть себя, называет мерзавцем.
Степан Бескровный утверждает, что пожар на делянке Перевышки — дело рук Ильи Пунтуса. А если не Ильи? Если поджигателя наняли? Богатые, те же банкиры, нанимают киллеров. Сами себе руки не марают. Чтобы убить, надо иметь основания… Но убийство — крайняя мера. За такое можно и в тюрьме очутиться…
Вот если Илья где-то снова проговорится… Есть пока еще суд. Но чтобы судиться, нужны деньги. С нищенской пенсией в суд не ходят. Тут и слепому ясно: большие деньги перешибут малые.
Так что по закону Алексея Пунтуса не одолеть. У него семь паев. Каждый член семьи числился колхозником, и теперь каждый норовит хапануть пай соседа, пока взять в аренду, раздвинуть границы своего пая, а там — как жизнь покажет.
Так или примерно так было, по рассказам стариков, в двадцать первом году, когда на Слобожанщине прочно обосновалась советская власть. Делили черноземы помещика Шандраголова. Делили по едокам. Самыми бедными были многодетные. Им и достались крупные наделы.
После двадцать первого, когда помещичья земля была поделена по едокам, грянула голодная зима. Чтобы не пропасть, бедняки спустили свои наделы зажиточным селянам. Черноземы Шандраголова перешли в руки богатому семейству Непранов, они же прибрали к рукам и местную власть. Головой поставили своего человека. Продержался он до коллективизации, как и весь клан Непранов.
Потом этих Непранов отправили на Соловки, но до Соловков их не довезли, выкинули из вагона около станции Обозерская. На берегу Об-озера Непраны поставили избенки, завели лошадей и коров, довольно обширный песчаный бугор засеяли ячменем. Повышенным спросом пользовались у северян редиска и лук — первые весенние витамины. На овощах и вырос достаток Непранов.
Уже перед самой войной Непраны так разбогатели, что местная власть вынуждена была их опять раскулачивать: распаханную землю — песчаный косогор — вместе с лошадьми и коровами передали колхозу «Красный самоед». Раскулаченных дальше на север отсылать было некуда — дальше были Белое море и Северный Ледовитый океан.
Непраны стали колхозниками Северного края, на южном берегу Белого моря, почти в дельте Северной Двины строили город Молотовск. Сначала это было скопище лагерей, даже колючей проволокой не обносили. Побегов почти не было. Зэков обнадежили: кто проявит себя в ударном труде, получит свободу и паспорт гражданина, с таким паспортом можешь отправляться хоть на северный берег Черного моря. Но никто никуда не уехал: вчерашних зэков прельщали высокие заработки на строительстве военно-морской базы.
