Золотая дева (СИ) - Снежен Виктор

Все ждали вечера.

Ближе к четырём часам, прямо к особняку, шурша колёсами по щебёнке, подкатило канареечное такси. Водитель остановил машину, вышел и открыл двери пассажирам.

С переднего сиденья поднялся, опираясь на трость, высокий худощавый человек в пёстрой рубашке и ослепительно белых брюках. Он повернулся к усадьбе, размашисто перекрестился и склонился так низко, что едва не коснулся ступеней аристократическим лбом. К нему подошла спутница — юная блондинка с красиво заплетённой косой, в летнем бирюзовом костюме и огромных тёмных очках. Таксист принялся выгружать багаж.

— Тётя Света, кто это такой занятный? — позвала смотрительницу горничная Алёна, наблюдавшая приезд пары из окна эркера. — Кланяется, как на причастии, а сам с малолеткой прикатил. Она же ему во внучки годится.

— Ах ты, господи, приехали! — засуетилась смотрительница. — Это ж Луи Кастор с внучкой! Аделаида-то с гостями, зови срочно Наталью Львовну! Сама-то причешись! — крикнула она в спину убегающей. — Велено всем выходить встречать, это ж наследники!

Приехавшие уже вошли в вестибюль и с интересом разглядывали украшенный к фестивалю интерьер. Вещи, принесённые шофёром, были сложены на полу.

— Господин, Кастор, — с волнением бросились к гостям женщины. — Милости просим! С приездом! А мы вас к обеду ждали-ждали…

— Здгавствуйте, — старательно произнёс француз, прикладываясь дамам к ручкам.

— Мы задержались из-за самолёта, — пришла на помощь спутница, говорившая почти без акцента.

— Это Луиза, — представил её Кастор. — Ma, мой… petite-fille[1].

— Милости просим, для вас готов номер в мезонине…

Поклажу Касторов быстро разобрали по рукам. Длинный тубус, обшитый чёрной потёртой кожей, французский гость никому не доверил, понёс лично сам.

Пока все поднимались по широкой лестнице на второй этаж, Луи Кастор громко и восторженно восклицал, перемежая французские и русские слова:

— Корошо! Кгасиво! Très bien! Regarde, Louise, c’est la maison de tes ancêtres[2].

— Вот ваши комнаты, — смотрительница протянула ключи новым жильцам. — С балкона вид на аллею и графский парк. Вечером ужин в честь вашего приезда и открытие фестиваля. Располагайтесь, отдыхайте. Если что-то понадобится, в комнатах телефон.

Луиза перевела и, взяв ключи, принялась отпирать двери.

— Хорошенькая такая, — с удовольствием делилась впечатлением горничная Алёна, спускаясь с лестницы на первый этаж. — Совсем и на француженку не похожа.

— А ты француженок-то где видела? — засмеялась Наталья Львовна.

— А кто ж их не знает, — убеждённо сказала Алёна. — Чёрные да тощие.

— Да наши тоже сейчас все тощие, — не согласилась Наталья Львовна. — Но девочка симпатичная. И косу заплела, молодец — прямо как русская красавица. Что значит — корни.

— Наталь Львовна, а мне коса пойдёт? Может, мне тоже заплести?

— Ты, коса, давай, столы сервировать отправляйся. У нас ужин на носу.

К торжественному ужину, организованному на главной поляне, стекались с двух направлений: от гостевого домика и со стороны села, где на частном секторе проживала часть гостей. Илья Евгеньевич Громов, ответственное министерское лицо, руководил всем табором.

— Господа, господа, не расходитесь, всё начнётся вовремя, — раздавался его внушительный голос то в одной, то в другой стороне поляны. — За столы рассаживаемся согласно карточкам. Ближние столики — почётным гостям. А где Хвастов? Кто видел Хвастова? Не дай Бог, сорвёт мне всю программу открытия… А вот эту часть аллеи, будьте любезны, освободите! Здесь шествие пройдёт. А вы, господин Апашин, — нацелился он на пытавшегося затеряться в толпе человечка в цветном бухарском халате и тюбетейке, — задержитесь-ка на два слова. Вас, как известного живописца, попросили нарисовать чайку на голубом фоне.

— Так что же? — спросил живописец с вызовом. — Работа готова. Я закончил полотно ещё до обеда.

— Вот как?! Тогда объясните мне, Аркадий Андреевич, почему чайка чёрная? Это ворона какая-то, а не чайка.

— Я вижу пьесы Чехова, как глубокие противоречивые драмы, как предостережение всему человечеству, — вспылил живописец. — Чеховская чайка — это лермонтовский Демон, и крыла его должны быть черны!

— Вот что, господин Апашин, или вы вернёте чайке надлежащий цвет, или я напишу о ваших ночных похождениях в комитет по культуре.

Живописец затравленно оглянулся и, сорвав с головы тюбетейку, заговорил нервным шёпотом:

— Бес попутал, Илья Евгеньич. В картишки продулся подчистую антихристу этому, Хвастову. Пришлось голышом по деревне… Вы уж того, не афишируйте… А чайку-то я мигом белилами перекрашу…

Чёрная чайка, красовавшаяся на одной из кулис сцены, уже вызывала нездоровый интерес художников, и Громов досадовал, что вовремя не поймал за руку авангардиста.

— Срочно перекрасить! — зловеще надвинулся он на Апашина, и тот молниеносно исчез.

В остальном всё было идеально. Лёгкий ветерок, белоснежные скатерти, блистающие приборы, прекрасные ландшафты…

Из особняка, опираясь на трость, вышел улыбающийся Луи Кастор с внучкой, и Громов устремился к нему.

— Господин Кастор, мадмуазель Луиза, прошу за почётный столик!

Громов взмахнул рукой — собравшиеся дружно зааплодировали французскому гостю.

— Могу ли я узнать, что это, мадмуазель? — с почтением спросил Громов, указывая на чёрный тубус в руках девушки.

— Это подарок музею от семьи Касторов.

— Оui, oui, — покивал Кастор, — это есть подарок.

Официантки с шампанским и закусками засуетились вокруг столов.

Громов отошёл к сцене, и оттуда тотчас зазвучал его голос, усиленный микрофоном:

— Господа и дамы, прошу к столу! Торжественный ужин прошу считать открытым!

Он сделал знак — и Костя Тагарин врубил на весь парк марш Мендельсона. В небо взвились воздушные шары. Гости шумно заспешили к столам — к рыбе под белым соусом, к тарталеткам с икрой и сырным канапе.

Громов постучал пальцем по микрофону, призывая к тишине и заговорил с чувством:

— Друзья, сегодня на наш фестиваль приехали гости из далёкой, но такой близкой русскому сердцу Франции. Прошу познакомиться с господином Кастором и его внучкой Луизой. Луи Кастор и его внучка являются потомками тех самых Бобрищевых, в чьей усадьбе мы сегодня находимся.

Луи Кастор и Луиза поднялись и раскланялись.

— Дедушка хочет что-то сказать присутствующим здесь, — раздался юный звенящий голос девушки.

— Здгавствуйте, дгузья! — громко произнёс старший Кастор, глотая неподатливую букву «р». Дальнейшую речь он произносил на французском, и Луиза быстро переводила его:

— Сто лет назад наши предки уехали из России во Францию, но никогда не забывали о Родине. Во время немецкой оккупации русскую фамилию пришлось сменить на французскую. Кстати, Кастор, в переводе на русский, означает «Бобр».

За столиками одобрительно зашумели.

— Мы приехали в дом наших предков не с пустыми руками, — продолжил Луи Кастор, приподнимая над головой чёрный тубус. — Здесь находится картина, нарисованная Петром Алексеевичем, последним хозяином имения, незадолго до его ареста в 1919 году. Пусть эта реликвия останется здесь, в музее усадьбы.

Последние слова, переведённые Луизой, потонули в шквале аплодисментов.

— Друзья, как удивительно, что реликвия спустя сто лет снова вернулась на родину! — подхватил Громов. — Завтра же полотно будет вывешено в вестибюле особняка. Ура, господа!

Над лужайкой прокатилось дружное «ура». Захлопало шампанское.

— Господа! — снова раздался звонкий голос Луизы. — Дедушка хочет сказать тост.

Луи Кастор передал трость и тубус внучке и достал из кармана пиджака очечный футляр и записную книжку. Гости замерли. Кастор деловито надел очки, нашёл нужную страницу и торжественно, точно молитву, продекламировал: