Анатолий Галкин - Будем жить!
Пока Макс занимался непривычным для себя делом, пошатываясь, встал тот, кого недавно избивали.
Спасенный был неопределенного возраста. Синяки на лице и всклоченные чуть седые волосы делали его похожим на вокзального бомжа. Одежда, особенно после долгого ползанья по болотистой лужайке, тоже соответствовала образу бездомного бродяги. Подходило все, кроме глаз и выражения лица.
Максим вспомнил фразу из знаменитого фильма: «У тебя же, Шарапов, десять классов на лбу написано!» Так вот у спасенного бомжа на лбу было не только десять классов. И даже не высшее образование. А минимум – аспирантура физмата.
Морщась, он ощупал свои ребра и удовлетворительно заметил:
– Все цело. Я так и думал… Убивать меня они не собирались. Им меня живого заказали…
Он вдруг резко повернулся к своей машине и, пошатываясь, поспешил к тому месту, где почти уткнувшись в лобовое стекло лежал на руле водитель. Пулевое отверстие в районе виска с очевидностью говорило, что пульс можно не прощупывать.
«Бомж» повернулся к подошедшему Максиму:
– Жаль парня… Простите, я вас даже не поблагодарил.
– Пустяки.
– Хорошенькие пустяки. Это профессионалы. Один троих стоит. Считайте, что вы одним махом девятерых уложили… А я и спасибо вам не сказал, и не представился… Иванов Иван Иванович.
Максим улыбнулся. Псевдоним был очень очевидным, из разряда: Иванов – Петров – Сидоров… И еще: бомж – Иванов, называя свое имя, шаркнул ножкой и наклонил голову. Ну, прямо как в пажеском корпусе или в английском королевском клубе.
– Меня зовут Максим. Честное слово!
– Верю… Только зря вы, Максим, тому типу автомат оставили. Хотя правая рука ему не подчиняется, но… Вот он и глаза открыл.
Максиму опять полегчало. Второй труп соскочил с его совести и предки уже смотрели на него не так сурово.
Автоматчик был ранен в плечо. Причем, навылет. Рана не простая, но далеко не смертельная. Только бы кровью не истек.
Пока возились с перевязкой, на поляне появился третий труп. Он шел с поднятыми руками и с прострелянным ухом. От удара затылком о березовый корень и от выстрела в упор он оказался в полном шоке. Ему бы в лес бежать, а он шел к тому, кто только что стрелял в него.
Максиму еще раз полегчало. Убийцей он не стал, а значит, не опозорил свой род потомственных интеллигентов… Предки Макса удовлетворенно переглянулись и спешно улетели назад в свои райские кущи, по пути обсуждая, что потомок их парень неплохой, но стрелок никудышный…
Когда повязали бандита с рваным ухом, Иванов опять подошел к своему шоферу.
– Жаль парня. Не надо было ему со мной связываться… Что делать будем, Максим? Пойдем-ка к твоей «девятке». Там все обсудим без чужих ушей.
Если Иванов надеялся, что «девятка» на ходу, то зря. Максим точно знал: пробиты оба передних колеса. В моторном отсеке тоже могло быть все перебито, но это уже и не важно – без колес все равно не поедешь.
Больше всего Иванова заинтересовала дырка в багажнике и над задним сиденьем:
– Странненько… Не машина, а решето. Это отчего тут у тебя такое, Максим?
– Стреляли.
– Понятно… В тебя сегодня дважды стреляли?
– Дважды.
– Первый раз как-то сверху. С моста что ли?
– Из окна.
– Бандиты?
– Менты.
– Я, Максим, не вправе тебе вопросы задавать. Не я тебя спас, а ты меня… Можешь в двух словах пояснить свои проблемы?
– Могу… Вчера вечером меня подставили. Кто-то на даче убил мою знакомую, а все улики на меня… Пришлось бежать.
– Верю… Пойдем работать. Нам надо этих троих гавриков загрузить в их машину и оставить где-нибудь на большой дороге. Здесь их могут долго не найти, а этот с плечом до вечера не дотянет… Не люблю трупы оставлять… У тебя документы с собой?
Максим протянул барсетку. Иванов вынул паспорт Максима, одобрительно оценил толстую обложку, усилил ее пачками долларов и весь этот сверток засунул вглубь барсетки, во внутренний карман под молнией…
До своей машины бандиты доковыляли сами. Убитого водителя Максим с большим трудом переместил в свою девятку. В последний момент Иванов снял с него куртку и передал Жукову.
– Держи. Там во внутреннем кармане бумажник с документами. Твой бумажник! И документы твои. Теперь ты Станислав Силаев… И, кстати, Стас, могу сказать, что погибший в своей «девятке» Максим Жуков был очень на тебя похож.
Иванов надел на руку убитого барсетку с паспортом Максима, плеснул в салон два-три литра бензина и махнул рукой.
– Иди, Стас, к машине… Я сам зажгу.
К полудню они были уже в ста километрах от того места, где на шоссе оставили машину с бандитами. Сюда, к большой реке они добирались на нескольких попутках, запутывая след.
Бессонная ночь и нервные заморочки выбили их из колеи. До того места, куда они направлялись, было три часа хода, но ноги упорно не хотели идти вперед. Иванов скомандовал:
– Привал! До восьми вечера спим, а к полудню будем дома.
– И что это за дом?
– Очень для нас подходящий дом. Это, Стас, сторожка смотрителя шлюза… Очень уютное место. За сто метров все колючей проволокой огорожено… «Нива» старенькая в гараже. Моторка своя… Шлюз, правда, уже двадцать лет не работает, но должность такая осталась. Со служебной площадью и зарплатой в двадцать баксов… И еще, Стас, не называй меня больше Ивановым. Я теперь Гуркин Илья Ильич… Понятно, что я такой же Гуркин, как ты Силаев, но по документам так, а значит, так оно и есть… Зови меня просто Ильич.
Они нарезали охапки осоки у реки, постелили под кустами и завалились спать под стрекот кузнечиков и веселый гул шмелей.
Сторожка смотрителя оказалась солидным каменным домом. Сооружение было облупившимся, с ржавой залатанной крышей, но крепким, достаточно просторным и уютным. Особенно вечером, когда они разжигали огонь в русской печи.
Дом стоял на узкой полоске земли между собственно шлюзом и Москвой-рекой. До ближайшей деревни было три километра, но ее жители сюда не ходили. По весне все вокруг заливало водой и домик смотрителя оказывался на островке.
Когда вода спадала, то на огромном пространстве вокруг шлюза оставалось множество болотистых озер с зарослями осоки и кое-где ивы. Подхода к реке не было и рыбаки это место не жаловали.
Зато на островке вокруг сторожки речной откос зарос огромными деревьями и обещал удачную рыбалку. Но все это за двумя рядами колючей проволоки, которыми тридцать-сорок лет назад огородили «стратегический объект».
Первые осенние месяцы охрана шлюза провела в трудах праведных. Они готовились к зиме. Пилили и кололи заваленные ураганом березы, закупали ящиками продукты, совершая рейды на моторке или в сухую погоду на старенькой «Ниве».
Максим отпустил усы и стал почти неотличим от фотографии в паспорте, где значилось: Силаев Станислав Петрович, уроженец города Керчь.
У Стаса в сторожке оставался чемоданчик с архивом: документы, фотографии, письма. Всматриваясь и вчитываясь во все это, Максим начинал считать жизнь незнакомого ему человека своей жизнью. С ним случилось нормальное раздвоение личности. Он очень жалел парня, сгоревшего в «девятке» и часто ловил себя на мысли, что думает о погибшем как о Максиме Жукове, а жалеет его он, Стас Силаев.
Но Гуркин не мог проникнуть в душу нового Стаса и понять, что тот не просто вошел в роль и сжился с персонажем, а полностью перевоплотился в него без всякой системы Станиславского. Кроме того, мудрый Ильич понимал, что, сверяя документы, менты будут смотреть на фото, а не на внутренний мир. Поэтому он часто ворчал:
– Похоже, но не одно и то же… Ты, Стас, сильно изменился за последний месяц. Надо бы тебя чуток подправить. Уши немного оттопырить, скулы выделить… Нос нормальный, но когда сбоку смотришь, горбинки не хватает…
Это оказалось не ворчание ленивого смотрителя шлюза, а размышления человека дела.
Через неделю Ильич отвез Стаса в Коломну и на неделю сдал его в маленькую частную и практически подпольную клинику. За все время Стас в этом заведении видел лишь главного, возможно, единственного врача и одну медсестру. Скорее, медтетю.
Врач оказался весельчаком и из его трепа Стас понял, что секретность клиники вынужденная:
– Вы, дорогой мой, у меня первый мужчина за последние два года. Обычно я удовлетворяю дам. Почти вся местная элита женского пола через меня прошла. Их лица, разумеется… Так вот, каждая из них, появившись с новым лицом, заявляет, что прилетела из Парижа. Для них очень важно не как их омолодили, а кто это сделал. Это две большие разницы для них: гладил их морщины какой-нибудь Жан-Жак с Елисейских полей или доктор Фрумкин со второго Пролетарского тупика… Обидно. Не за себя, а за… Державу обидно.
Вид возвратившегося Стаса полностью удовлетворил Гуркина:
– Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я, наконец-то ты, Силаев, на себя, брат, стал похож… Давай-ка по рюмашке и к столу. Праздник у нас сегодня.
