Натиг Расулзаде - Убийцы
— А вы куда едете? — переждав предательское волнение, спросил он, понизив голос.
— А вам какое дело? — резко изменив тон, ответила она.
«Характер показывает, — подумал он. — А как же иначе?.. Нормально. На то она и женщина… Не блядь же какая-то, чтобы сразу вся раскрыться перед тобой…»
Тут вдали показался автобус, все обернулись к нему, казалось, бесконечно долго подъезжавшему.
— Это мой, — сказала она, — На работу я еду, на работу, — прибавила она и открыто улыбнулась, — Куда же еще?
Видимо, резкие перепады настроения были в её характере, но улыбка подбодрила его, и он сказал:
— Я тоже на этом автобусе поеду.
— Как хотите, — сказала она.
Автобус подъехал, зашипел дверями, распахнул их медленно и впустил его и женщину в свое грязное, дурно пахнувшее чрево. Двое мужчин на остановке, разочарованно оглядев автобус, вновь устремили взгляды вдаль. В салоне были свободные места, но вместе сесть, как хотел он, им не удалось, и он остался стоять возле нее, усевшейся на имевшееся свободное место.
— Садитесь, что же вы? — сказала она, — Есть же места.
Тогда он молча сел, сожалея, что не удастся поговорить с ней в пути. Она ехала долго, пассажиры выходили, входили новые, а она все сидела, будто села просто прокатиться и поглядеть в окно. Виды, кстати, были неприглядные: поначалу ехали мимо заброшенных пустырей с небольшими облезлыми рощицами, потом пошли одноэтажные домишки, похожие на самострой, какие-то заводы с дымившими трубами и грузовиками у ворот. Прохожих в этих местах было мало. Потом пошли дома четырех и пятиэтажные. Он почему-то стал торопливо считать этажи, и заметил, что улицы стали почище, люди ехали в такси и своих автомобилях. Он никогда не видел этот город, но знал от сидевших с ним, местных заключенных, что город как город, небольшой, с пригородами наберется до миллиона жителей, есть ткацкая фабрика, химический завод, один универмаг, немало торговых точек, которые нетрудно гробануть, немало зажиточных людей, как в любом другом городе, прячущих в тайных, одним им известных местах деньги немалые; женщин в этом городе было больше, чем мужчин, а за портвейном в винных магазинах длинные очереди в любое время года. С этой информацией он и вышел на волю, и решил: там, где миллион граждан нашли себе место и ему, наверное, место найдется. Задумавшись и заглядевшись в окно, он чуть не прозевал свою новую незнакомку, которая встала и уже собиралась выходить на очередной остановке. Он встрепенулся, поискал по карманам, но мелочи не нашел, подошел к водительской кабинке с крупной купюрой в руках.
— Это еще что! — завидев протянутую ему купюру, сказал водитель, — Я вам не касса взаимопомощи. Кидайте в кассу и отрывайте билетик.
— Мелочи нет, — сказал он.
— Ничего, — неожиданно раздался за его спиной уже знакомый женский голос, — Я возьму вам…
Он, не успев поблагодарить, оказался на остановке, возле распахнутых дверей автобуса — здесь многие выходили и его буквально вытолкнули спешащие пассажиры. Она была рядом и тоже, кажется, спешила.
— Спасибо, — сказал он.
— Да ладно, — отмахнулась она.
— Вам куда? — спросил он и тут же торопливо добавил, — Можно я с вами?
— Вам что, делать нечего? — спросила она.
— Я здесь никого не знаю, — сказал он.
Она внимательно оглядела его.
— Интуиция меня не обманула, — резюмировала она осмотр, — Только вышел, да?
Он молча кивнул, слабо развел руками — мол, кто из нас без греха. Кажется, жест ей понравился, она еле заметно улыбнулась, лицо перестало быть напряженным. Они пошли рядом.
— А сам откуда, если не секрет? — спросила она, переходя улицу, вернее, перебегая на красный свет светофора.
Ему пришлось перебегать вместе с ней и на ходу сообщить. Получилось некрасиво, неэффектно, на что он рассчитывал, называя свой город, потому что свой родной город считал гораздо более красивым, известным, гораздо более городом, чем этот, улицу которого они перебегали под сердитые сигналы машин.
— О! А я там была, — сообщила она радостно уже на тротуаре, — Мы с Соколовой из терапевтического отделения отдыхать ездили на юг по путевке профсоюзной, пять лет назад. На ваших пляжах загорали.
— Понравилось? — спросил он.
— Не очень, — сказала она, — Всю дорогу мужики приставали, проходу не было от них. А вы как оказались в нашей тюрьме? Что, своих тюрем у вас нет? Оттуда выслали, что ли? За плохое поведение?
Он улыбнулся шутке.
— Да нет, я здесь и попался. Прямо на вокзале. Не успел приехать, как…
— С корабля, значит, на бал?
— Если бы… К своему другу приезжал, к Алеше Фролову. В армии вместе служили, несколько лет переписывались, дружбу поддерживали. Приезжал он к нам один раз, летом, в море купались. Хороший парень. Он меня давно приглашал, обижался, что не еду… А тут прямо на вокзале случай подвернулся… Ну, как его упустить… Подрались. Взяли нас, дело завели… Ну, вот, я и отсидел, а кореш мой… еще пол года ему осталось… Там же сидит, перевоспитывают…
— А за что арестовали? — спросила она. — Если не секрет, конечно.
— Да какой уж тут секрет… Дело самое простое… Не любят у вас в городе кавказцев, как выяснилось… Стали приставать несколько пьяных граждан, паспорт требовать, издеваться… Ну, вот я и не выдержал… А тут друг мой вовремя подоспел… Встречать меня приходил… Да не с пустыми руками, с кастетом… А с той стороны и нож был, финка, но тут же Алешка выбил у фраера из рук… Из-за Алешки, дурака и схлопотали срок, из-за его кастета… так бы — просто драка, хулиганство в общественном месте… А так — оружие…
— Ну да!
— Да, считается оружием… Так что, по полной программе отбатрачил… Город даже не успел увидеть… Только вокзал… Хороший у вас город?
— Город, как город, — сказала она, — Российская глубинка. Много старых домов, особняков… Вот, кстати, один из них… — она показала на кирпичный старый дом с красивым крыльцом под избушку, на крыше которого развевалось полотнище с яркой надписью: «Слава КПСС!», вовсе к такому дому не подходящее.
По ассоциации, он вспомнил еще одну неподходящую к месту надпись, призывающую граждан быть законопослушными и терпимыми. Выходя из тюрьмы, он впервые за годы отсидки, очутился в проходной с военизированной охраной и, подняв голову, прочитал очередной лозунг, один из тех, которыми тюрьма эта была увешена и разукрашена чрезмерно, как бывалые зэки татуировками, но этот лозунг был довольно-таки странный. «Покидая эти стены, оставь все грехи свои здесь!» — призывала его надпись на плакате, будто из тюрьмы он выходил не на волю, а прямо — шасть! — в церковь. Какой-то тюремный писака перестарался, а начальству, видно, понравилось. Он тогда подивился на такую надпись: «Надо же, мать вашу, век воли не видать!..» — подумал по привычке, а теперь, увидев над старинным домом, в котором располагалась больница, плакат, призывающий восславлять Коммунистическую партию, вспомнил и тюремный призыв.
— Здесь я работаю, — услышал он голос женщины рядом с собой. — Спасибо, что проводили, интересный факт из жизни рассказали.
— А здесь что? — спросил он, оглядывая трехэтажное старинной постройки здание, возле которого они остановились.
— Это больница, — сообщила она, — Так что, лучше сюда не попадайте. Ну, что, пока… — сказала она вроде бы и не вопросительно, но ему почудился вопрос в её голосе.
Это его подбодрило.
— А когда вы заканчиваете работу?
— Поздно, — сказала она и опять улыбнулась, словно удачно пошутила.
— Я вас встречу, — сказал он, — Можно?
— Встречайте, — пожала она плечами, махнула ему рукой и торопливо пошла к входу в больницу.
— А как вас зовут?! — крикнул он вслед ей.
— Софья! — крикнула она в ответ, уже входя в больницу.
— А меня!.. — крикнул он, но она уже вошла. — Самед, — тихо сообщил он самому себе. — Очень приятно.
Он еще некоторое время смотрел на дверь больницы, за которой она скрылась — не выйдет ли узнать его имя? — потом бесцельно побрел по улице. Почувствовал голод (в тюрьме он привык есть вовремя, а теперь уже давно прошло время завтрака), он поискал глазами, но ничего подходящего — ни кафе, ни столовой — не обнаружил поблизости, кроме милиционера, который подозрительно оглядел его. Он в долгу не остался — подозрительно оглядел милиционера. Но не стал ждать развития событий, эта дуэль взглядов могла закончиться не в его пользу. Он пошел быстрее, притворяясь, что спешит по очень важному делу, от которого зависит судьба миллионного населения этого города вместе с пригородами. Милиционер не стал догонять. Таким образом, вскоре он обнаружил занюханную забегаловку с забытыми им запахами пива и блевотины. Вошел, конечно.
Забегаловка оказалась пивнушкой с автоматами, выдающими порционное пиво каждому потребителю. Народу здесь было тьма, раза в полтора больше, чем могло вместить помещение, но, несмотря на это стояла странная для такого злачного места, необычная, настораживающая тишина. И Самед, уже не раз битый жизнью, насторожился. Однако, протиснувшись к автоматам, он понял, в чем дело. Оказалось, что один из автоматов испортился и выдавал беспрерывную незаконную струю пива. А граждане потребляющие в солидарном молчании подставляя одну кружку за другой, это пиво беззастенчиво потребляли. Соблюдалась, кстати, строжайшая очередь. Тот приятель, невидимый глазом, который находился в чреве автоматов и должен был контролировать струю, видимо, заснул, злоупотребив служебным положением. И пиво лилось рекой, вернее — речкой, точнее — струей, но струя была живительная, благая, дар небес. В последний раз такое случилось — шутили потом старожилы-пивники, — в одна тыща восемьсот двенадцатом, как раз ко входу Наполеона в Москву, повезло французу. Шутили, а потом смеялись. Самед, тоже завладев бесхозной, сомнительной чистоты кружкой, тихо, как приличный, воспитанный гражданин (к тому же только что вышедший из места принудительного воспитания отдельных трудновоспитуемых членов общества), встал в очередь, но как раз за два человека до него струя прекратилась. Высох ручеек ко всеобщему неописуемому разочарованию и досаде. Но никто не роптал, все понимали, что счастье не может длиться бесконечно. Видимо, тот приятель внутри проснулся и стал исполнять служебные обязанности. Сразу же все разом заговорили, и в пивной стало шумно и естественно. Самеду пришлось купить жетон и бросить его в уже неинтересную щель. Струя пошла, но ровно столько, сколько положено. Самед примостился возле веселых, довольных своей судьбой, уже сорвавших свою порцию удовольствия потребителей и стал потягивать пиво на голодный желудок.
