Геннадий Абрамов - Ни за грош
— Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!
— Здравствуйте, уважаемая.
— Всех бы туда!
— Куда, бабуня?
— Чертям на съеденье! — тычет — в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. — Чтоб духу вашего на земле не было!
Оглянулся:
— Мать моя буфетчица.
Как же сразу-то не заметил?
Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем — плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось. «Скорая» торчит — до пояса. Чумоход, крыша одна. И народ толчется, зеваки.
— Тихо, бабуня. Понял. Не озоруй. И не гляди, как змея из-за пазухи.
— Я тебе погляжу сейчас! Я тебе погляжу!
— Залетный я. Нездешний. Доходчиво объясняю? Проездом, случайно — во, каска, шлем.
Она замахнулась тряпкой.
— Глаза бы вас, чертей, не видали!
— Меня и не было, — он отскочил как ошпаренный. — Доброго здоровьичка. Пока.
8
Краснощекая продавщица, уложив на прилавок груди, распирающие ее белый халат, в охотку судачила с товарками — как раз по интересующему его делу.
— Небось из Жигалова кто.
— Да ну?
— Звери.
— А ты сама-то видела?
— На страсть такую глядеть…
— Вот и я — померла бы от страха.
— Ваня Вострикова рассказывает — одному полбашки отсекли.
— Врешь.
— Да чтоб мне всю жизнь по бехээсам сидеть.
Полюбовавшись на пустой прилавок, Андрей незаметно вышел.
9
По утоптанной дорожке, надвое перерезающей поле, пошагал к лесу. На ходу снял куртку, скатал и засунул под ремень, каску положил между картофельных грядок и приметил место — яркие, чего маячить. Чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Вроде не трус, а страх до костей пробирает. Лезет под рубаху, ничем не выгонишь. И ноги как будто идти не хотят.
Поле поджимал, цепляя грядки, подростковый лесок, а левее, как на взгорок поднялся, увидел озерко.
Небольшое, уютное, как бы к лесу ластится. Берега утоптанные, сходы к воде, общипанные редкие кустики — живое, значит, купаются. «Скорая» на дороге.
А милиция — на той стороне, в ложбинке, где трава не повяла. Метрах в сорока — голоса слышно, бригада следственная, фотографируют. А правее, в болотце, что за ложбинкой, глазеют, стоя на кочках я обхватив деревья, пацаны деревенские, женщины в колпаках и фартуках, Наверно, поварихи из дома отдыха. Еще приметный мужик, бородатый, как монах, в старом плаще и зеленой шляпе — похоже, сторож или истопник.
Приманил к себе парня.
— Что тут?
— Убийство, — зашептал. — Двух сразу.
— Женщин?
— Не. Городских, дачников.
— Пенсионеров, что ли?
— Не. Старики летом ездили. И то редко. А как лето кончилось, эти стали. Они с позапрошлого года у Матрены дом откупили, перестроили, ну и ездили. Молодые еще. Один — сын. Может, по двадцать лет только. Или по девятнадцать. Максим, а другой Славка.
Мы у них музыку через забор слушали.
— Клевые записи?
— Класс.
Парень был тупой и крепкий — как лозунг.
— Пойдем поближе посмотрим.
— Не, — замотал нечесаной головой.
— Пойдем, Чего ты?
— Ну их. Что я, совсем, что ли?
— Герой Покойники, они смирные.
— Ага. Вот сам и иди.
— А где третий?
— Чего?
— Мне старуха в магазине сказала. Трое. На «Жигулевиче».
— Слушай больше. Брехня. Машина, точно, стояла.
— Светлая?
— Белая, а по бокам грязная. Не. Двое их. Мы на великах гоняли. В субботу и воскресенье.
— Подсматривать нехорошо.
— Больно надо. У них музыка хорошая.
— А машина? Давно уехала?
— Она разве… уехала?
— Пинкертон. Не заметил?
— Мы на карьерах купались.
— Когда их? Сегодня?
— Ага. Недавно. Вчера мы тут проезжали. Темнело уже. Сторож с собакой гулял, и больше никого.
— Ладно, дай пять.
Парень напрягся и помрачнел.
— Дрожи дальше, — Андрей пожал его потную вялую руку и отошел.
Точно — они. Штаны Максима, клетчатые. Он часто в них ходил. Голова то ли есть, то ли нет, не разглядел. Колеса мешают, люди. Далековато. А может, в выемке так лежит. У Славки колено голое. Лицо, голова — все под коркой кровяной, и трава вокруг грязная, бурая.
Подкрался поближе, но милиционер заметил и отогнал.
— Нельзя. Уходите.
— Сволочи. Кто их?
— Проходи, парень. Нельзя. Уходи отсюда.
— А кто их? Нашли?
— Я кому сказал?
— Ухожу, ухожу.
Пухлая сизая туча, нависая над озером, угрожала дождем.
Небо меркло.
10
В сыром полуподвале, приспособленном под зал занятий атлетической гимнастикой, не выветривался запах нота — хотя фрамуги даже зимой были настежь.
Ребята взмыленные. Севка жал с груди лежа, по блинам — килограммов семьдесят. Молодец. Иван качал на тренажере спину. Лицо его, когда увидел в дверях Андрея, дрогнуло. Выдохнул:
— Обожди.
— Работай, работай.
Яшка сидел в углу на своей тележке и с пола заваливал на обрубки пудовую гирю.
Андрей поставил рядом с ним коробку на попа. Потрепал за кудри.
— Тебе. С годовщиной.
Яшка смутился.
— Спа… па… сибо, — когда волновался, он заикался сильно. — Раз… разз… денешься?
— В душ с вами схожу. Не отвлекайся.
Обошел зал, посмотрел, как работают другие. Поздоровался за руку с тренером.
— Сачкуем?
— Дела, Олег Матвеич.
— Не принимаю. Если для тебя что-то важнее — прощай. Только так.
— Ох, и крутой же у вас характер, Олег Матвеич.
— Уходишь?
— Сам — ни за что. Пока не уволите, помозолю вам глаза.
— Канителиться не в моих правилах. Даже с тобой.
— Знаю, Олег Матвеич. Вы уже говорили.
Андрей разделся, и в душевой занял дальний отсек.
— Здорово, лейтенант! — Севка влетел первьэм. — Где пропадал? Целый день названивали, аж диск раскалился.
— Надо обсудить.
— Есть что-то для неленивых?
— Может быть.
— А я? А мне? Я тоже хочу! — улыбался Иван, стягивая через голову липкую, пропитанную потом майку. — Сев, мочалка у тебя?
— В сумке.
Они мылись под одним соском. Зашумела вода и и соседних отсеках — и там жали-сь по двое, по трое. Душевую заволокло паром.
— Гребцов! Ты здесь?
— Он вышел, Олег Матвеич.
— Отставить разговорчики. Андрей! На минутку!
— Пупок промою!
— Некогда мне!
— За ухо прихватили! Не могу!
— Кончай свои шуточки!
— Они не «антеи», Олег Матвеич, они бандиты, — Андрей подошел, потирая ухо, — Накачали на мою голову.
— Я по делу.
— Весь внимание, Олег Матвеич.
— Ты мне такую достать не можешь?
— Вы о чем?
— Да вот.
В дверях душевой сидел на тележке Яшка в новенькой куртке. И улыбался. И благодарно смотрел на Андрея.
— А, это, — Андрей обошел Яшку, завернул полы куртки, чтобы не волочились по полу. — Чуть велика.
— Ннн-нет, — с чувством возразил Яшка.
— Сойдет. Чудь подтянем, и порядок. Главное, в плечах тик в тик, верно?
— Ддд-да.
— Ну что? — спросил тренер. — Сделаешь?
— Боюсь, не потянете, Олег Матвеич.
— Сколько?
— Страшно сказать, Олег Матвеич. Три штуки.
— Сколько-о-о?
— Меньше никак. Фирма.
— Хамье. Убийцы. Ну дерут! — Тренер отвернулся и рубанул кулаком по косяку. — Сволочи! За горло взяли. Дышать не дают!
— Правильно, Олег Матвеич.
— Передушил бы. — Лицо тренера сделалось малиновым, и чтобы разрядиться, он измордовал боксерскую грушу.
— Ну? — улыбнулся Яшке Андрей. — Доволен?
— Ттт… такие дденьги.
— Вы как сговорились сегодня. Все меня обижают. Разве дареному коню в зубы смотрят? А, Яш? Это же от всех нас. Скинулись. Что деньги. Ерунда. Тебе же нравится? Вот и носи.
— Иззз-вини.
— На семь кабак заказан.
— Ггг-де?
— «Раджив Ганди»… Эй, бойцы! Намыль имениннику шею!
— Пусть идет!
— А К-кк-атя ббу-дет? — спросил Яшка. И густо покраснел.
— Приказывай. Для тебя — из-под земли достанем.
— Ддд-остань.
— Ну, Дон Жуан! — развеселился Андрей. — Казанова-восемьдесят.
11
Севка привез его на такси, а Иван встретил, посадил на загривок и внес. С креслом решили не связываться, и обратно — так же, сдадут отцу с рук на руки.
Яшка был счастлив. Нарядный, радостный — в белой рубашке с галстуком, а поверх новая куртка, воротник поднят, мех струится, играет, округло обтекает тонкую шею, рукава закатаны на два оборота. На коленях букет алых гвоздик — Кате приготовил.
Официант принес шампанское и закуски — молодой парень, а уже распаренный на казенных харчах, с почти женской грудью, приторно вежливый от предвкушения чаевых.
