Елена Арсеньева - Лесная нимфа
Кассирша тоже не обрадовалась тому, что приходится совершать чуть более сложные манипуляции, чем те, к которым она привыкла, и сердито приказала Алене, которая чуть замешкалась, собирая свои покупки:
– Кончайте копаться, девушка! Вы задерживаете очередь!
С одной стороны, грубость, которая требовала достойного ответа. С другой стороны, «девушка»…
Алена махнула рукой (мысленно) и кое-как свалила зефир, яблоки и прочее в пластиковые пакеты.
«А вот интересно, – подумала она, – «Лексус» уже уехал или нет? Может, если уехал, я попытаюсь свои монетки собрать?»
Ей было чуточку стыдно за желание непременно собрать деньги, хотя что тут стыдного, совершенно непонятно. Будь там всего лишь один пятак… а то ведь семнадцать их! И еще две монетки по два рубля…
К огорчению Алены, «Лексус» стоял на месте. «Рено» не было, а «Лексус» стоял. Лучше бы наоборот, конечно. Вот разве что подождать, пока уедет? Интересно, бесподобная блондинка скоро выйдет из «Этажей»?
И тут Алена увидала ее. Впрочем, нет, сначала она услышала блондинкин голос. Голос был прекрасен и безупречен, как и ее внешность. С таким голосом только песни петь на скалистых берегах Сомали – никакие пираты не понадобятся, экипажи кораблей будут просто счастливы сдаться в плен прекрасной сирене! Впрочем, дело происходило не на скалистых берегах Сомали (еще не факт, между прочим, что они там скалистые!), а оттого прельстительных песен не пелось. Блондинка выражала совсем иные чувства. Судя по тональности, это было глубокое возмущение, однако вычленить что-то осмысленное из сплошного потока отвязного мата, перемежаемого рыданиями, не представлялось возможным.
«Эк ее разбирает! – с ужасом подумала Алена, не выносившая инвективной лексики в неформальных ее проявлениях. – Да что случилось-то?!»
Вокруг «Лексуса» и его владелицы уже собралась небольшая толпа. Кто-то стоял, с зачарованным выражением смотря на автомобиль. Кто-то подходил, бросал взгляд… лица искажались то озадаченностью, то сочувствием, то злорадной насмешкой… и отходил, покачивая головой.
Подошла и Алена. Подошла – да так и ахнула!
Серебристый, элегантный, восхитительный бок «Лексуса» был весь изуродован глубокими царапинами. Они сплетались в причудливый узор спиральных и прямых линий.
Алена пригляделась. Да нет, это не просто линии… это надпись какая-то. Она подошла поближе, пытаясь вчитаться. Длинное-длинное слово, вернее, несколько слов, слитые воедино. Вроде бы написано: «Я паркуюсь», а дальше? «Я паркуюсь»… какое же там слово, нет, два слова!
– «Я пар-ку-юсь, как ду-ра», – по слогам прочел кто-то рядом с Аленой и аж поперхнулся то ли вздохом сожаления, то ли смешком. И только теперь она поняла, что там было написано: «Япаркуюськакдура».
Ну да… Это «получи, фашист, гранату» в ответ на блондинкино «Тычодумаешьябудутутнатебявремятерять?».
– Ё-мое! – раздалось сочувственное бормотанье. – Сурово!
– За что ее так? – раздался еще чей-то исполненный жалости голос.
– Да сволочей полно, видят, что красивая женщина на дорогой машине, – ему ни того, ни другого вовек не заиметь! – вот и излил дерьмо, – с горечью вынес приговор приятный баритон.
– Нет, на самом деле не так все просто, – невольно пробормотала Алена.
– Что? – Ей в лицо заглянул темнобровый и румяный парень лет двадцати семи в роскошнейшей короткой замшевой куртке. Он был очень красив – так же, как и его баритон, и куртка. В человеке должно быть все прекрасно, совершенно по Чехову! – Вы знаете, кто это сделал? Вы видели?
– А может, это она сама накорябала?! – предположил какой-то вкрадчивый, неприятный голосишко.
– Я только что из магазина вышла. – Алена помахала сумками.
– А может, ты сначала накорябала, а потом в магазин – шмыг!
Алена обернулась к автору этой дерзкой версии. Высокий, худой, красноглазый. Нос длинный, острый. Высунул его из шарфа – и спрятал обратно. Дуремар какой-то, честное слово, из иллюстраций к сказке «Золотой ключик, или Приключения Буратино»!
– Не припоминаю, чтобы мы с вами на «ты» перешли, – ответствовала она с той высокомерностью, на которую была великая мастерица. – Но, кстати, может быть, это именно вы машину изуродовали, а теперь ищете, на кого вину свалить?
– Я? – пренебрежительно вынул нос из шарфа Дуремар. – А мне зачем?
– Ну а мне зачем? – пожала плечами Алена.
– Да мало ли… – туманно предположил Дуремар.
– Девушка, нужно милицию вызвать! – кипятился темнобровый и румяный красавец, подступая к блондинке. – Распоясались, отморозки! Руки рубить за такие акты вандализма нужно!
Алена вспомнила седоватый ежик, по-детски изумленные глаза…
Он не отморозок, точно. И положа руку на сердце можно сказать, что блондинка наказана по заслугам. Жестоко, но по заслугам! Она и впрямь парковалась, как дура, даже как воинствующая кретинка!
Но Алена решила оставить свое мнение при себе. А то вдруг красотка, которая сейчас мечется туда-сюда, заламывает руки и утирает злые слезы (и тушь у нее при этом почему-то не растекается!), обратит на Алену внимание – да и вспомнит, что именно на нее чуть не наехала. И припишет этот «акт вандализма» Алениной распоясавшейся мстительности. Доказывай потом, что ты не верблюд. Ищи тех, кто подтвердит твое алиби. А кто его подтвердит? Кассовый чек? Да, на нем указано время покупки. Но ведь не факт, что сначала ты чем-нибудь не изуродовала «Лексус», а только потом ринулась в магазин. Дурное дело-то ведь совершенно нехитрое!
Нет, лучше уносить ноги, да поскорей. Алена с сожалением посмотрела в грязный снег, под которым были где-то погребены ее восемьдесят девять рублей, простилась с ними… и вдруг заметила у своих ног небольшую картонку.
Мало ли что там могло валяться, ерунда какая-то! Картонка и картонка.
В это мгновение, однако, одна из сумок вдруг вывалилась из Алениных рук и упала рядом с картонкой. Подбирая ее и выкатившееся яблоко (ну что за день такой потеряистый выдался?!), она поближе взглянула на картонку и увидела там надпись печатными буквами: ХА-ХА!
Рядом была нарисована кривая рожица, улыбающаяся во весь рот.
Алена подхватила картонку вместе с яблоком, сунула в сумку и быстро пошла прочь от места, так сказать, происшествия.
1985 год
Зной опадал часам к семи, и предметы словно бы выплывали из раскаленной полумглы. Но было все еще жарко, от рельсов пекло, как от разогретой духовки. Юноша остановился, утомленно подергал рубашку на груди, огляделся. Потом, предупреждающе тронув свою спутницу за руку, вдруг соскочил с бетонного полотна вниз, в траву. Девушка удивленно смотрела на него сверху. Очертания ее ног темнели сквозь почти невесомую ткань платья.
– Пойдем здесь, – позвал он, протягивая руки. – Здесь быстрее. И прохладнее.
Она нерешительно посмотрела в заросли травы.
Быстрее… Ей хотелось уже оказаться у него на даче, чтобы прекратить наконец это щемящее ожидание их одиночества вдвоем, и идти туда долго-долго, чтобы это ожидание никогда не кончалось.
– Трава… высокая, – сказала она.
– Трава ласковая! – улыбнулся он.
– Там комары…
– Так ведь ветер!
Тогда она слегка присела, опершись о его плечи, и, спружинив, прыгнула к нему в руки. Он медленно опустил ее, как в тумане снял с бетона сумку с продуктами и шагнул вперед. Девушка покорно пошла по примятому следу.
Разнотравье малиново звенело кипреем, светилось мелкими белыми ромашками. Чем ближе к ложбине, тем выше становилась трава, и здесь, в полутени, чаще попадались бледные колокольчики, словно бы хранившие в своих матовых сердцевинках недоверчивую к солнцу прохладу. У девушки сердце щемило от нежности, когда она заглядывала в белые, глянцевые снаружи и словно бы припудренные изнутри, узкодонные кувшинчики меж острых листьев. Она приотстала, и юноша остановился, ожидая ее. Она побежала к нему, трава оплела ей ноги, она споткнулась, он схватил ее, потянул к себе. В тенистой релочке, в низине, было прохладно – ветер залетал и сюда… Девушка переступила, чтобы стать ближе к нему, но, покачнувшись, выскользнула, засмеялась и села в траву, откинувшись на неожиданную здесь кочку. Подняла смеющиеся глаза – и обмерла, увидев его лицо.
– Что? – Она вскочила, чувствуя стужу меж лопаток, испугавшись неизвестно чего, и от неизвестности той стало еще страшнее. – Что?!
Он стоял зажмурившись, прикусив дрожащую губу. Девушка обернулась, словно боялась выстрела в спину. Никого, ничего в зеленой тени ложка.
– Что?! – затрясла его, затормошила, готовая заплакать.
Он что-то проговорил, открывая помертвевшие глаза и утыкаясь взглядом вниз, и там, где она только что сидела, призывно глядя на него, девушка увидела среди нагромождения кочек, опутанных привядшей травой, искаженную судорогой руку, словно бы выцарапывающую себе путь из-под земли.
…Перед тем как сознание ее погасло, Катерина Долинина вспомнила старшую дочь и от никогда не испытанной ранее тоски и жалости к своей девочке, которая теперь останется без матери, едва не закричала. Если бы она могла, она бы попросила в этот миг: «Не убивайте меня, у меня дочь!» – но не успела и умерла, и лицо ее еще долго было искажено этой маской бессилия, пока с него не исчезло всякое живое выражение…
