Евгений Филимонов - Муравьиный лев
— Да ничего, я сам как-нибудь.
— Давай, давай…
Не глядя на Станевича, Клим вытащил из бумажника паспорт, в нем был глянцевый твердый листок.
— Это что?
Сержант недоуменно развернул бумагу. По мере того, как он читал, полное лицо его каменело.
— Так… Условно, значит? Как же они тебя сюда отпустили?
— Сочли возможным…
В голосе Ярчука появился тусклый жестяной оттенок.
— Сочли, значит… Ясное дело, кому хочется такое добро держать возле себя. Пускай плывет в другое место.
С минуту оба яростно смотрели друг на друга. Сержант, не отводя взгляда, аккуратно сложил справку и сунул себе в нагрудный карман. Паспорт вернул.
— Сам зайдешь, к Сенькиной, паспортистке. И чтоб не тянул с этим. Вообще, учти, Ярчук, — у меня участок образцовый, свои дела тебе здесь придется бросить.
— Уже бросил, — угрюмо буркнул Клим.
— Ишь ты! Яблочко от яблоньки, как говорится. Смотри у меня!
Станевич, гулко ступая, вышел. Клим потер ладони, остывая от разговора. А какой еще реакции можно ожидать, предъявляя такое? Но тяжелое чувство долго не проходило.
Он обследовал еще одну комнату, выходящую окнами на север. Она была аскетически голой. У окна стоял письменный стол учрежденческого вида и такого же облика книжный шкаф, запертый на замок. Судя по всему, эта комната служила отцу рабочим кабинетом.
Клим вышел из дому и открыл огромный висячий замок на сарае самым большим ключом из связки. Сарай его приятно удивил. Над чистым длинным верстаком, что шел вдоль низкого, забранного решеткой окна, висел рулон чертежей, небольшой кульман стоял в углу, одну стену занимал стеллаж, полный всякого металлического хлама, рассортированного, впрочем, по каким-то признакам, известным только хозяину. Лампа-переноска была зацеплена струбциной за стропильную жердь. Тиски, книги, инструменты, небольшой электромотор со сменными насадками. Похоже, тут была мастерская. Клим взял с верстака неизвестный ему плотницкий инструмент с плоской деревянной ручкой; на ней виделся чернильный штамп школы № 3 с инвентарным номером. Повертел его в руках, посмотрел другие инструменты. Они были без клейм.
Еще в сарае был топчан и деревянный круглый табурет от пианино, отец, видимо, работал на нем. На рассохшейся тумбе стоял приемник «Балтика». Пахло сухим деревом и слегка автолом. Рядом в чулане за перегородкой лежали на горе угля сваленные в беспорядке дрова.
Теперь оставалось пройти по саду и, можно сказать, осмотр закончен. Клим шел между старых яблонь, брюки пачкались пыльцой лебеды. От осинника усадьбу отделял забор не забор, а какое-то номинальное обозначение частного владения — два ряда провисшего провода на покосившихся кольях. Зато с противоположной стороны, на меже, отделяющей соседний участок, была водружена солидная изгородь — бетонные столбы с туго натянутой вольерной сеткой. Кое-где по ней тянулся вверх вьюнок.
— День добрый, соседу! Позвольте представиться — Губский Иван Терентьевич.
Клим обернулся: за прядью вьюнка стоял дородный мужчина в шелковой майке и светлых домашних брюках, он с любопытством смотрел на незнакомого юношу.
— Здравствуйте. Клим Ярчук.
— С приездом. И с вступлением в права.
За спиной толстяка возвышалась черепичная кровля, над кирпичной стеной, любовно выведенной «под рустовку». Маленький балкон с балюстрадой нависал над садовой чащей. Даже отсюда видно было, что домовладение Губского, не в пример соседу, отличалось основательностью.
— Только что с дороги?
— Из аэропорта. Прямиком.
В окружении густой листвы полуголый тучный Губский показался утомленному бессонной ночью Климу неким мифическим существом — то ли Паном, то ли Вакхом. Они смотрели друг на друга сквозь сетку. Что-то было в этой сцене от зоопарка. Наконец, Губский сказал:
— Ну что ж, не буду вам мешать, осваивайтесь. Если что нужно — сразу ко мне. По-соседски, не стесняйтесь…
Кивнул на прощанье и двинулся по направлению к своему дому. Ярчук еще побродил по двору. День наливался зноем, точно сосуд, и приятно было вновь оказаться в прохладной горнице, растянуться на продавленном диване, подсунув под голову растерзанную плюшевую подушку. Крепкий сон вдруг накатил на парня, и толстая записная книжка, что он взялся было посмотреть, тяжко шлепнулась из ослабевших пальцев на пол.
3. Записная книжка
Проснувшись, Ярчук некоторое время соображал, где находится. Тень от рамы успела переместиться с пола на противоположную стенку. Дневные звуки снаружи стали гуще, насыщеннее, как это бывает к вечеру. Где-то бубнил магнитофон. Заблеял пионерский горн — видимо, неподалеку был летний лагерь.
Клим почувствовал голод и достал завтрак из портфеля, куда его положила заботливая сестра. Жевал бутерброд и перелистывал записную книжку. Страницы были плотные, замусоленные, словно старые игральные карты.
Кто же был его отец, о котором мать за всю жизнь не сказала им и двух слов? Впрочем, тогда они с Катей еще не выросли для серьезных разговоров — ему десять, Катерине четыре, ненастное осеннее утро, тетка Нила с трясущимися губами стучится в окошко их низенького домика на Щепихе. Мать работала на третьей смене. Взрыв в малярном цеху. Нечего было даже похоронить…
Очевидно, было что-то в прошлом, что не позволяло матери даже заикнуться об их отце. Да и тетка Нила, скупая на слова, могла сообщить не больше. Жили недолго, разошлись еще до рождения Кати, он где-то на Украине. Оттуда родом. От алиментов мать отказалась. Клим не сомневался, что, будь она жива, наверняка не пустила бы его сюда. Это, пожалуй, было хуже всего — чувствовать, что поступает против ее воли, и все-таки каждому человеку должно знать своего отца, ведь иной раз сходство судеб объясняется чисто генетически. Яблочко от яблони, как обронил сержант Станевич. Клим стиснул зубы.
Итак, книжка. Под ледериновым переплетом изнутри был кармашек из затертого до непрозрачности целлулоидного листка, под ним находился проездной билет на электричку, на три летних месяца, с полуотклеенной серой фотографией. Ярчук впервые видел фото своего отца; он долго всматривался в его черты, не находя особого сходства ни с собой, ни с Катей. А может, они вообще не были детьми этого человека? Может, именно поэтому и распался брак родителей?
На первой страничке — расписание поездов, неизвестно за какой год, скорей всего оно исправлялось от года к году, многие цифры были перечеркнуты. Телефоны. Не так уж много, но обозначены только инициалы. Клим удивился — трудно держать в памяти людей по паре букв. Записи с какими-то сложными финансовыми выкладками, впрочем, как мог судить Ярчук, на весьма скромные суммы, перемежались техническими схемами, эскизами каких-то конструкций. Две странички занимал черновик не то письма, не то заявления — насчет какого-то рацпредложения, очевидно. Старые лотерейные билеты, марки, из них одна довольно экзотическая, с видом Торонто. Возможно, отец был филателистом?.. Несколько адресов — опять же, инициалами. Выписки откуда-то, большей частью технического характера, сделанные карандашом, фломастером, шариковой ручкой. Одна выписка, обведенная красным, не имела отношения к технике. Вот что счел нужным выписать Никандр Ярчук, скорее всего, из какой-то книги по биологии:
«Личинка муравьиного льва вырывает в песке воронкообразную ямку резкими движениями лопатовидной головы, она зарывается в землю; наружу торчат лишь длинные челюсти. Мелкие насекомые, главным образом муравьи, пробегая по осыпающему краю воронки, скатываются на дно и пытаются выбраться из нее по склону ямки. Тем временем сидящий в засаде „лев“ бомбардирует их песком, пока они не соскользнут на самое дно кратера, прямо в ядовитую пасть коварного убийцы. Минуту спустя высосанное тело муравья выбрасывается из ямки, и личинка поджидает новую добычу».
Занятная цитата. Под ней был рисованый чертеж — схемка, паутинные линии образовывали четкий контур в форме сердечка. Наверное, еще одна прикидка технического устройства. Ярчук перевернул страницу и привстал от удивления — среди череды анонимных адресов вдруг возникли знакомые до неправдоподобия слова — старый адрес Нилы, полузабытый теперь даже им самим.
Вот как!
Клим отложил книжку и всмотрелся в фотографии у диванного зеркала. Так и есть — в углу малозаметный снимок его и Катюши, на школьном утреннике… Потер лоб, вспоминая, когда же мог быть сделан этот снимок — году, этак, в 69-м. Странно, матери тогда уже не было, как же мог он попасть сюда?
Тут на глаза Ярчуку опять попался зловещий меловой контур на полу — распластанный, с выброшенной вперед рукой. Из стены, словно щупальца, торчали оборванные провода, виновники несчастья. Клим встал и внимательно обследовал проводку. Затем вышел на кухню, взял ведро с половой тряпкой и стал тщательно вытирать следы меловой линии. За этим занятием он не сразу услышал стук.
