Виктор Пронин - Зомби идет по городу
Все дальнейшие действия Халандовского в этот день были выверены и безошибочны. Будто всю жизнь ему приходилось быть провокатором, будто не впервой ему сажать людей влиятельных и всемогущих. Он не стал бриться в это утро, отчего лицо его, и без того пухловатое, стало еще более несчастным, а выражение лица приобрело какую-то убогость и бесконечную покорность. В шкафу из-под старой обуви он выдернул лежалые штаны неопределенного цвета, надел растянутый и штопаный свитер, а поверх него плащ, темный, еще, кажется, прорезиненный. Когда он надевал этот плащ или снимал, он скрипел и скрежетал, а иногда из его складок доносился даже слабый грохот. И шляпа. Халандовский надел шляпу, чего не делал никогда. От долгого хранения у шляпы, подаренной кем-то бестолковым и насмешливым, широкие поля повело, сверху она была сдавлена и напоминала нечищеный сапог с пропыленными складками. Но, помяв ее, потрепав, сунув несколько раз в глубину шляпы кулак, Халандовский все-таки вернул ей вид, хотя бы отдаленно напоминающий головной убор.
Когда он подошел к зеркалу, из глубины зазеркалья на него взглянул человек, которого можно было заподозрить в чем угодно, но только не в лукавстве. Это было какое-то печальное существо, покорное и даже, откровенно говоря, глуповатое.
Именно к этому Халандовский и стремился.
В карман плаща, вызвав несильный грохот, он сунул пачку с пятью миллионами рублей, прощальным взглядом окинул свое неприбранное жилище, тяжко вздохнул и вышел на площадку. Спустившись вниз, Халандовский поднял воротник и ступил на мокрую, усыпанную бледными листьями тропу, ведущую к трамвайной остановке.
Халандовский вышел раньше, чем требовалось, но не было сил уже находиться дома, бродить из угла в угол и все время натыкаться в зеркале на неприятного типа с загнанным взглядом подлеца и провокатора. Незамеченный и неузнанный, он несколько раз прошел мимо своего гастронома, и по противоположной стороне улицы прошелся, и возле самого входа. Шагал, прощаясь, молясь и надеясь все-таки вернуться.
В двери входили первые покупатели, и Халандовский, глядя на них, неожиданно растрогался, ощутив к этим бойким старушкам, молодым женщинам, парням нечто вроде признательности и благодарности. Да, несмотря на смертельную опасность, которая нависла над ним, над директором этого магазина, а они наверняка об этой опасности знали, они все-таки пришли, оставаясь верными ему, и поддерживали его одним только своим присутствием в торговом зале. Старушки медленно проходили перед застекленными дороговатыми витринами, и лица их были значительны и скорбны, будто проходили в мавзолее мимо желтоватого ссохшегося трупика.
* * *Халандовский и в прокуратуру пришел раньше времени. Хотелось осмотреться, привыкнуть, освоиться с тем местом, где вскоре должны были развернуться события. Он сел в угол, смешавшись с толпой жалобщиков, просителей, истцов и ответчиков. Намокшую свою шляпу, с которой время от времени падали на пол тяжелые капли влаги, он снял, несколько раз встряхнул ее и сунул под мышку. Вся одежда, которая была на Халандовском, заставляла его как бы съежиться, сжаться, ссутулиться, и он сидел в самом углу, посверкивая из темноты большими выпуклыми, бесконечно печальными глазами.
Несколько раз по своим делам прошел по коридору Пафнутьев, встретился с Халандовским глазами, но, видимо, не узнал, потому что не остановился и приветствовать его не стал. И Халандовский тоже никак не проявил себя. Если Павел Николаевич проходит мимо и ничего не говорит, значит, ничего не отменяется, все остается в силе и его истязания продолжаются.
Через некоторое время Халандовский заметил среди посетителей прокуратуры подмокшего человека, который приходил сегодня утром к нему метить деньги и пересыпать их порошком. Заметил Халандовский и то, что тот был не один, с кем-то перемигнулся, с кем-то словечком перебросился. Вид его был настолько невыразительный, что Халандовскому каждый раз приходилось делать над собой усилие, чтобы его узнать, увидеть, выделить среди других посетителей. Наверно, это неплохое качество – уметь вот так растворяться в толпе, подумал он. Значит, кольцо вокруг Анцыферова сжималось, значит, скоро тебе, Аркаша, выходить на сцену.
Показался в конце коридора Анцыферов – легкий, стремительный, нарядный. Он на ходу кому-то махнул рукой, кому-то улыбнулся, бросил ободряющее слово, и жалобщики расступились перед ним, склоняя головы покорно и даже с каким-то благоговением. Сердце Халандовского при приближении прокурора дрогнуло, ударило несколько раз мягко и тяжело. Он приподнялся, но неловко, не до конца, оставаясь в полусогнутом состоянии и при этом стараясь поймать неуловимый взгляд Анцыферова – тот ни на кого не смотрел, хотя, кажется, всех видел, улыбался в пространство рассеянно и озабоченно.
– Я к вам, Леонард Леонидович, – пробормотал Халандовский из темноты своего преступного угла.
– Вы? – Анцыферов остановился на секунду, узнал директора гастронома, узнал все-таки. Вскинул удивленно брови, осматривая Халандовского с головы до ног.
– Что у вас?
– Хотел вот зайти...
– Ко мне? – спросил Анцыферов, удаляясь.
– Да, ведь мы договаривались...
– С вами? – Анцыферов остановился, подумал, обернулся. – Минут через пятнадцать. Вас пригласят, – и скрылся за дверью, обитой клеенкой, под которую напихали чего-то мягкого.
Халандовский опустился на свое еще не остывшее место с чувством облегчения. Сердце его колотилось, на лбу выступил пот. Он был даже счастлив оттого, что Анцыферов не сразу потащил его в кабинет, а дал передышку. Халандовский нашел взглядом своего утреннего гостя, тот подмигнул ему – все, дескать, в порядке. Он все слышал. Халандовский поднялся и направился за угол, к туалетам. Утренний гость шел следом.
– У вас все в порядке? – спросил он мимоходом, ковыряясь в ширинке.
– Вроде... А у вас?
– И у нас. Вы напрасно так волнуетесь... На расстоянии видно. Это настораживает. Знаете, для него это такие будни, такие будни... Уже сегодня несколько человек проделали то, что вы только собираетесь.
– Не может быть! – удивился Халандовский.
– Уверяю вас, – человек звонко застегнул «молнию» ширинки и первым вышел из туалета.
Потоптавшись, вышел вслед за ним и Халандовский. Ему стало легче. Действительно, стоит ли так волноваться, если здесь у каждого в кармане такой же пакет, как и у него, только не меченый... Халандовский вернулся к своему месту, втиснулся в угол и замер. Опять мимо пронесся Анцыферов и, не выдержав напряженного взгляда Халандовского, бросил на ходу:
– Помню-помню...
И наконец наступил решающий момент – из дверей приемной выглянула секретарша и, ни на кого не глядя, никого не видя, произнесла в коридорное пространство:
– Халандовский, зайдите!
Халандовский громоздко поднялся, грохоча плащом, выбрался из своего угла и шагнул к приемной, остро ощутив возникшее за его спиной движение – спрятал газету утренний гость, несколько человек, оторвавшись от своих бумаг, переместились поближе к двери приемной, где-то в толпе возникло и исчезло бледное лицо Пафнутьева. Ага, злорадно подумал Халандовский, и тебе нелегко это дается, как я понял, такие вещи никому легко не даются.
– Может быть, вы разденетесь? – спросила секретарша, с подозрением окидывая взглядом его ссохшийся плащ, который, скрежеща, заглушал все звуки в приемной.
– Да нет, чего уж там... Я на минутку, – ответил Халандовский, вовремя вспомнив, что как раз в кармане плаща у него лежал пакет с пятью миллионами.
– Как хотите, – передернула плечами секретарша.
– Я могу зайти?
– Конечно. Леонард Леонидович ждет вас.
Халандовский кивнул, благодаря, подошел к обитой дерматином двери, осторожно приоткрыл ее, но за ней оказалась еще одна, и он, поколебавшись, шагнул в темноту тамбура. Там повозился, нащупал ручку следующей двери, открыл ее, и ему тут же ударил в глаза сильный свет солнечного дня. Анцыферов сидел за столом прямой, подтянутый, во взгляде его была озабоченность и еле заметное нетерпение. Не говоря ни слова, он махнул рукой в сторону стула. Присаживайся, дескать. Халандовский опять благодарно кивнул, сглотнул от волнения слюну.
– Слушаю вас! – сказал Анцыферов напористо. – Я, честно говоря, вас сразу и не узнал... Богатым будете!
– Откуда, Леонард Леонидович... Обложили меня, со всех сторон обложили. Вздохнуть не дают!
– Кто же это с вами так? – насмешливо спросил Анцыферов.
– А! – Халандовский понимал, что жаловаться на кого-то нельзя, хуже будет. – Представляете, мой магазин на аукцион выставляют! При живом-то директоре, при коллективе...
– Простите! Вы же там все проворовались! Как же с вами еще поступать? Пусть аукцион снимет с вашего заведения грех обмана.
– Леонард Леонидович, – простонал Халандовский, – вы же знаете, что это не так! Вы же знаете! Зачем мне воровать в собственном магазине? Зачем мне кого-то обвешивать, если я сам по доброй своей воле могу установить любую цену на товар? Зачем?
