Фридрих Незнанский - Оборотень
Поэтому Ветлугина старалась привлечь к себе рекламщиков, и первой фирмой стала «Пика» Максима Сомова. Рекламы его фирмы были, возможно, и не самого высокого художественного уровня, но ведь не все же могут дотянуть до банка «Империал». Во многих случаях это просто невозможно, например если фирма заказывает тебе рекламу нового сорта туалетной бумаги.
К тому же Максим нравился, ей чисто внешне. Он казался мужественным и романтическим одновременно, правда, иногда он вдруг открывал рот и выдавал что-нибудь такое, что сразу разрушало этот образ. Но Алена, которой Максим казался хорошеньким мальчиком, почти ребенком, думала, что все это наносное, которое пройдет, когда он повзрослеет. А так было очень приятно пойти с ним в кафе, посидеть, помолчать. Он был такой непосредственный.
Кончилось тем, что вчера, проводив Алену домой от Лубенцова, Максим остался до утра. Это была не такая уж неожиданность, но все же, приглашая молодого рекламщика на чашку кофе, Алена вовсе не имела в виду ничего, что выходило бы за рамки этой самой чашки. Ко всему прочему Максим был моложе ее больше чем на десять лет.
Инициатива исходила от Максима, и Алена, которой он вовсе не был неприятен, была даже польщена, что на нее обратил внимание такой молодой и красивый мужчина. Конечно, она сама популярнейшая тележурналистка и могла бы рассчитывать на внимание многих мужчин, но Максим также был не из самых неизвестных. Сколько женщин, сидя перед экранами в самых разных уголках страны, вздыхали: «Какой красивый парень. Достаются же такие кому-то».
И действительно, Максим был красив, как Аполлон. И без одежды даже лучше, чем в самом прекрасном костюме от Версачи. Когда он молча смотрел на нее, ласково улыбался или в изнеможении закрывал глаза, у Алены возникала иллюзия, что она лежит в постели с идеальным человеком, с таким, которого она когда-то искала и так и не смогла найти.
Стоило, правда, Максиму заговорить, и эта иллюзия пропадала.
— Ну ты пышка, так бы тебя и съел, — вдруг начинал он, но Алена только прижимала палец к его губам:
— Тсс, молчи. Не говори ничего.
Утром, когда Алена, завернувшись в большое махровое полотенце, варила на кухне кофе, а Максим курил, сидя на угловом кухонном диване, он вдруг спросил:
— Ну и как там у тебя в Ульяновске? Удалось чего-нибудь надыбать?
— Да так, кое-что. Меньше, чем хотелось бы, — отмахнулась Алена.
Слово «Ульяновск» наводило на воспоминания об этом несчастном интервью с латышом. Крепкий орешек попался. Запретил показ, потребовал пленки. Алена летала в Ригу, пыталась его уговорить, обещала даже достать кое-какие документы в Ульяновске, куда свезли все старые гэбэшные архивы. Но Максиму знать об этом вовсе не обязательно.
— Помнишь, он про какую-то Козочку говорил?— не унимался Максим.
— А у тебя, я вижу, ушки на макушке! — засмеялась Алена.
— Нет, правда, — не отставал Максим, — ты ведь в Ульяновск ездила Козочку искать?
— Ничего подобного! — отмахнулась Алена. — Ездила отдохнуть. Имею же я право на краткосрочный отпуск.
— Ты говорила, там какой-то тип к тебе клеился, — припомнил Максим.
— Да, в ресторане гостиницы. — Алена снова засмеялась. — Прямо не знала, как от него отвязаться. Назвался чуть ли не начальником местного ФСК, это у провинциалов отработанный прием. Любят напустить на себя таинственность. Хотят заинтересовать. Раньше все были каскадеры или альпинисты, теперь следователи по особо важным делам пошли, в крайнем случае, крупные предприниматели.
— Ну и что ты ему сказала? — спросил Максим. — Ты бы назвалась тоже какой-нибудь Мата Хари.
Он встал с дивана и, подойдя к Алене, обнял ее.
— Кто же мне поверит? — засмеялась она, но не оттолкнула его. — Меня-то все знают как облупленную.
— А может быть, он действительно начальник ФСК, а ты пропустила свое счастье. Ты ведь в архивы пыталась пробраться? Вот и повод.
— Да какие архивы! — Алена начинала сердиться, когда Максим лез не в свое дело. — И вообще, он назвался альпинистом.
— И что, он тоже, этот ульяновский альпинист, он тоже узнал тебя, как я? — спросил Максим.
— О чем ты говоришь! — Алена отстранила его. — И вообще, настало утро. Теперь по чашке кофе и за дела. У меня сегодня трудный день.
— У меня тоже, — отозвался Максим.
9.00. Улица Строителей
Утром Турецкий, как и обещал, заехал за Олегом Золотаревым. Олежка смотрел в окно, и ему не верилось, что он снова на знакомых, таких родных московских улицах.
— Олег, ты пойми, наша служба действительно «опасна и трудна», — говорил тем временем шеф. — Слава Богу, что ты отстал от поезда... Ты как, в Бога веришь? — Олег мотнул головой. — Я тоже не верю, к сожалению. Но на всякий случай зашел бы ты в церковь, свечку поставил. Кому в таких делах положено? Николаю Угоднику, наверно. А то в другой раз такого фарта не жди.
Олег Золотарев все равно ощущал себя виноватым и поэтому больше молчал. Турецкий тоже помолчал, что-то обдумывая. На Калужской заставе он опять заговорил:
— Что было в поезде, ты в общих чертах знаешь. Сегодня пойдешь к Нелюбину, он собирается допрашивать побитых. Если они будут в состоянии отвечать.
10.38
Нынешний день вовсе не обещал стать каким-то особенным. Остановившись у родного светофора, Вика посмотрела на дешевенькие непромокаемые часы. Тридцать восемь минут она считала для себя неплохим результатом. Спортсмены, конечно, умерли бы от презрения. Вика спортсменкой не была, просто из тридцати своих лет вот уже пятнадцать она по мере сил убегала от сидячего образа жизни. С тех самых пор, как еще школьницей поняла, что лично ей иначе нельзя. Бегала она обычно во второй половине дня, но жара поневоле заставила переключиться на утро.
Вика вошла в магазин и увидела стоявшего перед прилавком мужчину.
«Господи», — подумала она.
Ему было под сорок, и Вике следовало бы слетать за аппаратом для фотоохоты, чтобы повесить трофей над кроватью, снабдив надписью: «МММ. Мужчина Моей Мечты».
Мужчина был высокий, подтянутый, с гордой осанкой олимпийского чемпиона и красиво посаженной головой. Лицо. Глаза благородного хищника. Взгляд... Когда-то, достаточно давно, Вика сказала своей маме, что, по ее мнению, страстные поцелуи, которые так любят киношники, — штука достаточно тошнотворная. Мама, чему-то мечтательно улыбнувшись, ответила примерно следующее: «Вот это и есть любовь — когда не противно...»
С тех пор Вика два или три раза встречала мужчин, насчет которых ей было внутренне ясно с первого взгляда: вот с этим было бы НЕ ПРОТИВНО. К сожалению, у другой стороны подобной ясности не наблюдалось.
Вика еще раз посмотрела на воплощение своего идеала и в который раз тоскливо подумала, что на личной жизни пора ставить жирный косой крест. Наверняка ведь, подлец, давно и прочно женат. На какой-нибудь фифе, которая мертвой хваткой вцепилась в него еще в начале первого курса. Вика сама видела, как толковых ребят на лету расхватывали такие вот непроходимые дуры. Ну а тех, кто порывался списать у нее курсовую, она за потенциальных женихов не считала. Потому, наверное, и пребывала до сих пор в ангельском чине.
Мужчина стоял перед холодильным прилавком, сцепив за спиной красивые крупные руки, и задумчиво разглядывал слезящийся срез аппетитной розовой шинки. Вика как раз додумывала мысль о том, что вот и с этим человеком они разойдутся, как два корабля в ночи, даже не сказав друг другу ни слова. Кому интересна девка тридцати лет от роду, безбожно толстая и в очках, когда кругом семнадцатилетних цыпочек невпроворот... с ногами от подмышки... И в это самое время надменный олимпийский чемпион вдруг повернулся к ней и вежливо осведомился:
— Извините, девушка, вы эту колбасу пробовали? Как она, ничего? Есть можно?
— Н-ничего,— чуть не поперхнувшись, ответила Вика. — Вполне. Только эта, наверное, жирноватая. Бывает попостней и более сочная.
— Я, понимаете, раньше редко по магазинам ходил, — зачем-то пояснил мужчина. — Теперь вот пришлось, ну и стою дурак дураком.
«Развелся! — подумала Вика. — Ну да, держи карман шире. До сих пор его, наверное, специальный диетолог по часам с ложки кормил...»
Она так и спросила:
— Вы спортом занимались, наверное?..
— Спортом? — улыбнулся мужчина.
Он хотел еще что-то сказать, но не сказал. Вика увидела, как внезапно остановились у него глаза, он резко вздохнул, и она успела понять, что он силился напряжением воли отогнать дурноту. А потом стало некогда думать, потому что он начал валиться. Каким-то образом Вика вовремя сграбастала его поперек тела и, хотя удержать не смогла — слишком тяжелый,— падение на каменный пол все же смягчила. Мужчина растянулся в неудобной, беспомощной позе. Не врут, видно, люди, что под сорок лет мужики становятся подвержены всяким напастям. Вот так падают и помирают прямо на улице.
