Алла Полянская - Прогулки по чужим ночам
— Вы еще легко отделались.
— Я знаю. Если бы хотели, то нашли бы. А на поселении я встретил бывшего политзаключенного, и он объяснил, что мне просто попался хороший следователь, который спас мою шкуру.
— Вы помните имя этого следователя?
— Да, еще бы. Позже, когда Союз распался, я нашел его. Мы до сих пор общаемся. Это полковник Корбут Семен Васильевич, замечательный человек.
Корбут. Где-то я встречала эту фамилию, конечно же! В документах, собранных Стариком, был запрос на разрешение изменить данные воспитанницы Климковской. На имя майора Корбута. И подпись размашистая в уголке запроса: «Отказать».
— А вы не могли бы дать нам его координаты?
— Я сейчас позвоню ему, подождите. Если он согласится с вами встретиться, охотно дам вам его адрес.
Такие люди, как Семен Васильевич Корбут, встречаются очень редко. Это особая порода — весь он небольшой, аккуратный, даже дома одет в серый отглаженный костюм и белую рубашку. У него небольшая квартира, в которой все сверкает чистотой. И сам хозяин — с морщинистым, чисто выбритым лицом, с густым, коротко стриженным ежиком седых волос — кажется частью квартиры. И представить его рассерженным или выведенным из равновесия просто невозможно. Темные внимательные глаза смотрят приветливо и немного вопросительно.
— Заходите. Мой друг просил принять вас. Что, Элиза, пришло время найти родню?
— Я не понимаю... мы знакомы?
Где я могла видеть его? Какое-то давнее воспоминание, словно эхо, никак не вспомню... или вспомню?! Осенний день, танк в елках, зеленые стены двухэтажного дома — интернат в Березани. Меня вел туда за руку какой-то человек Я не помню его лица, но общее впечатление...
— Так это вы?!
— Ну, наконец вспомнила. — Он смеется совсем не по-стариковски. — Я знал, что увижу тебя, и рад, что не ошибся — ты выросла красавицей, упрямая девочка Элиза Климковская. А вы, молодой человек, не иначе как Вадим Якоб.
— Да, но...
— Друг детства — лучший друг. А иногда — и самый удобный враг, потому что знаешь его как облупленного.
— Но откуда вы...
— Долгое время я следил за твоей судьбой, Лиза, так что поневоле знаю всех, кто был рядом с тобой все эти годы. А ты решила, что следствие об убийстве двух уволенных милиционеров закрылось, потому что следователь поверил показаниям Петровой? Ну, формально, конечно, так оно и было. — Он весело подмигивает. — Прошу в комнату, будем обедать. Все разговоры потом, на голодный желудок о неприятных вещах лучше не говорить.
Сопротивляться его настойчивости было бесполезно, и мы, сняв обувь, проходим в комнату. Я не думала, что у бывшего сотрудника КГБ может быть столько книг! Интересно, как соотносятся теории Карлоса Кастанеды с его деятельностью?
— Врага надо знать в лицо? — Не знаю, как это вырвалось у меня, но я немного не в своей тарелке.
— Нет. Просто интересно, как люди видят мир. — Корбут улыбается. — Лиза, а ты выросла злой девочкой.
— Ну, насколько я понимаю, у меня впечатляющая наследственность.
— А, ты о дедушке Василии Алексеевиче? Тебе уже рассказали о старом крокодиле? Но никто из тех, кто говорил с тобой, не сказал правды — потому что правды никто не знает.
— А вы в курсе?
— Именно. И пришло время поведать эту правду тебе. Но сейчас — обедать, все разговоры после.
Бывший следователь знает толк в стряпне. Так готовить даже Рыжий не умеет, о себе я и вовсе молчу.
— Посуду вымоем потом. — Корбут перебирает бумаги. — Значит, у тебя неприятности. Я понял это, когда услышал о смерти Клауса.
— Ну, мы в растерянности...
— Это естественно. Что ты хочешь знать?
— Все, что имеет ко мне отношение. Все, что вам известно о событиях, произошедших незадолго до моего рождения, — и тогда, возможно, я пойму, что происходит сейчас.
— Да, ни один скелет в шкафу не стоит вечно, а иной раз вываливается именно тогда, когда это совершенно не нужно. Тебе уже известно, кем были твои родственники?
— Ну, дедушка у меня, похоже, просто уникальный.
— Да. Но в семейном дуэте первую скрипку вела именно Ольга Андреевна. А этого никто, кроме меня, не знал. Они познакомились в отряде СМЕРШ в середине войны, Ольга была достаточно опытным агентом, Василий — молодым восторженным парнем, полным желания разоблачать врагов. Они и поженились по идейным соображениям, ни о какой любви речи там, конечно, не было изначально. Они вместе заседали в трибунале, но главенствовала всегда Ольга. Вот такая пара: муж всегда на виду, открыто борется со всем и всеми, а жена словно и отношения ни к чему не имеет. Но именно Ольга была более ценным агентом. Когда родилась Люба, ее сразу же отдали бабушке, матери Василия, и там она росла до совершеннолетия. Люба практически не виделась с родителями, которые жили своей привычной жизнью. Я ведь еще в войну знал обоих и цену им знал тоже. Солдаты на передовой, а эти — в заградотрядах, у них за спинами. А когда боя нет — тоже тут как тут, прислушиваются к разговорам и доносы строчат. Многих солдат расстреливали во время атак — поди знай, чья пуля в него попала! А вот после войны такая возможность исчезла, к сожалению...
— Странные вещи вы говорите.
— Почему? Я попал в КГБ сразу после войны, меня сначала в милицию направили, а через год предложили более ответственный участок работы. Я пытался оправдать доверие, да и гадов разных тогда немало было — диверсанты, перебежчики... А потом «оттепель», все верили, что настал конец этому сумасшествию. Но все оказалось сложнее. Открытых репрессий не стало, но Климковские все равно остались при деле. Правда, расстрелы не проводили, но не одного и не двух хороших людей с их подачи отправили туда, откуда они уже не вернулись. А потому, получив дело Чабанчука, я увидел возможность насолить Климковскому. Талантливого парня обвиняли в антисоветской деятельности. Изучив материалы, я доказал, что обвинения притянуты за уши. Чабанчук был совершенно растерян, никак не мог понять, как могло случиться так, что все по отдельности вроде бы правда, а если собрать вместе, то ложь? Да, он курит импортные сигареты, да, любит поэзию Бернса и Китса, знаком с Клаусом Вернером, и письма — ну что в них такого, что тянет на обвинение в антисоветчине? Отказ подписать письмо в осуждение какого-то поэта? Глупости.
Я доказал начальству, что парень никакой не враг, а Климковский просто сводит с ним счеты. Чабанчуку было предписано на четыре года покинуть институт и поселиться в указанном месте под негласным надзором КГБ. Совсем отпустить его я не мог, у Климковского было достаточно связей, чтобы досаждать ему снова. А потом случилось то, что случилось: их дочь Люба забеременела, и когда стало известно, кто отец будущего ребенка, Климковским стало не до козней. Они проглядели врага в собственном доме — так они считали.
Дочь они не любили. Я не хочу вдаваться в причины этой нелюбви, но Люба платила им тем же. Она выросла у бабушки в деревне, среди простых людей, старушка очень любила внучку, а невестку боялась и ненавидела. Но бабушка умерла, когда Любе исполнилось восемнадцать лет, и Климковские были вынуждены заняться ее судьбой. После института пристроили ее в отдел технического перевода, где Люба увидела, как относятся к ее родителям другие сотрудники. А вот Любу все любили, она была очень славной девочкой — простой, доброй, солнечной. Возможно, это и подтолкнуло к ней Клауса, и у них случился роман. Клаусу нужно было возвращаться в ГДР, а он хотел жениться на Любе и увезти ее к себе. Но случилось так, что больше он Любу не видел, его не пустили в Союз, а Люба пропала.
Климковские заперли дочь под надзор — до родов. А когда ты родилась, Любе пришлось написать отказ, но она дала тебе имя. Она надеялась, что Клаус сможет найти и забрать тебя. Несколько раз она навещала тебя в доме малютки, но разве можно что-то делать у нас тайком? Тебя перевезли в другой город, а Любу отправили в психушку — мать донесла на нее, надавила на все рычаги, началось следствие, и у Любы произошел нервный срыв — она попала в дурдом. Ведь у нее из-за отказа от дочери была сильная депрессия. А тут еще допросы...
Клаус все время присылал запросы о ребенке, но бесполезно. Когда Любу выпустили и она сделала запрос о своей дочери, ей ответили, что ребенка отдали приемным родителям. Это придумал я, знал, что ей с таким диагнозом дочь не отдадут, и решил избавить ее от борьбы с опекой. Тем временем Ольга потребовала поменять тебе имя и фамилию, чтобы Клаус не смог отыскать тебя и попросить свидания. На то время он уже жил в Федеративной Германии, и как раз тогда твое дело попало ко мне. Когда я изучал все подробности, меня передергивало. Такое сотворить с единственной дочерью! Я решил во что бы то ни стало сохранить тебя. Сначала мне просто хотелось в очередной раз насолить Климковским. К тому времени мое звание и объем полномочий позволяли прекратить их деятельность, что я сразу же и сделал. Климковские вышли на пенсию. А я нашел тебя и сделал все, чтобы ты попала в Березань. Я сам отвез тебя туда. Маленький городок, далеко от Новопокровска, небольшой интернат с отличными условиями — никому и в голову не пришло бы искать тебя там, а документы я засекретил.
