Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
— А что кок — не человек, по-твоему, да? — Галениек тяжело уселся. — Черт бы вас всех побрал!
Антон слез с койки.
— Я схожу на камбуз, сварю. Ты не знаешь, где у них кофе?
— Сиди, куда тебя несет? — Галениек загородил ему дорогу ногой. — Ты что, дурында, не соображаешь, что другие времена настали? Чем ты хуже остальных?
Август тоже несколько минут наблюдал поверх страниц за товарищами. Теперь он отложил книгу и подпер голову руками:
— Ей-богу, другой раз жизнь интереснее всякого романа. Еще вчера я тут был распоследним негром. А сегодня… — он соскочил с койки и ткнул пальцем боцмана в грудь, — а сегодня за кофе пойдешь ты! Вот так!
— Видал? Нашли лакея! — запротестовал Зальгабалс. — Теперь я тоже вроде как большевик.
Зигис разинул рот.
— Правда? Так, выходит, и я тоже… И Галениек, и Антон, и Курт…
— Ты помалкивай! — цыкнул на него Галениек. — Как это — немец и вдруг большевик!
— Всем вам до большевика — как отсюда до Риги, — покачал головой Цепуритис.
— Эх, хоть бы домой поскорее! — вздохнул Август. — Дьявольски охота поглядеть, как там сейчас. Расскажи, Цепуритис, ты ведь был в Ленинграде…
— Был, а что толку? Наш капитан никого на берег не пускал, боялся, что не вернемся.
— Ну, а грузчики-то приходили на палубу. Что они за народ? — спросил Зигис.
— Народ, — ухмыльнулся боцман. — Гляди на меня: человек он всегда и есть человек, только власти над ним меняются.
— Нет, там, брат, и люди тоже другими стали, — серьезно заметил Цепуритис. — Они изменили жизнь, а потом жизнь изменила их. Помню, читал я где-то про танкер «Дербент». Новый, а машины отрегулированы плохо, тащился, как старая баржа… Так они там сами взялись, дизели разобрали, пришлифовали подшипники, вкалывали целыми сутками. Вот какие они — советские люди!
— Дурачье, куда они так торопились? — отмахнулся Август. — Меня бы и сам Квиесис не заставил.
— А почему бы и нет? — размышлял Антон вслух. — Если тебе как следует заплатят за сверхурочную.
— Так все дело в том, что никто их не заставлял и никто им ни копейки не приплачивал, — ответил Цепуритис. — Судно свое, сами и решили. И польза от этого не им одним, а всем…
— Тогда меня больше устраивают картишки. От них хоть победителям польза, а не всему миру. — Галениек достал из кармана засаленную колоду. — До вахты недолго осталось, кемарить не стоит. — Увидев в двери Дрезиня, он прищурился: — Ну, комиссар, перекинешься с братвой в картишки? Если нету денег, до Сантаринга поверим в долг.
— Если поверите до Риги — согласен. А если пойдем в Сантаринг, можем продуть весь пароход. Да вот, читай сам! — И Дрезинь кинул на стол телеграмму Квиесиса.
— Ну и что? — прочитав вслух телеграмму, сказал Антон. — Какое нам дело до долгов господина Квиесиса?
— Так он ведь и сам признает, что судно больше не его. Чего же вы боитесь, товарищ комиссар? — спросил Курт.
— Если бы я знал точно, чего боюсь, не пошел бы к вам, а сам повернул бы «Тобаго» обратно. — Дрезинь старался говорить спокойно. — Мне не нравится, что Квиесис заранее предупреждает своих друзей. Мало ли что они могут выкинуть. Сантаринг от Москвы далеко, да и время теперь военное. Они могут даже конфисковать «Тобаго», а ты потом доказывай им…
— А ведь и верно, ребята, чего мы там забыли, в этом Сантаринге, — поддержал его Цепуритис.
— Ты нас не запугивай чертовой бабушкой! — тут же огрызнулся Галениек. — Что они нам могут сделать, судно ведь наше!
— Правильно! — крикнул Август. — Поднимем красный флаг! Пускай только посмеют задержать против нашей воли. Мы у них там все окна повыбиваем, мы…
— Слышь, комиссар, кончай тянуть резину. Садишься играть с нами или нет? Антон! Курт! За дело!
Но Курта уговорить на этот раз не удалось. Одну смену робы он отдал Дрезиню, а та, что оставалась на нем, была уже ни на что не похожа. Если он засядет за карты, то завтра будет нечего надеть.
Дрезинь немного постоял, наблюдая за игрой, потом повернулся и молча вышел.
Квиесис сидел в кают-компании. На своем обычном месте, в обычной позе. Судно шло в Сантаринг. И все-таки на душе было невесело. Не хватало Парупа, шампанского, почтительного голоса капитана Вилсона… Хорошо бы хоть прикрикнуть на Валлию. Но ведь не прикрикнешь. Кто он теперь на судне? Пассажир. Юнга Зигис — и тот теперь более важная персона, чем Квиесис… Да, Паруп… Сидит под замком. Ни коньяка ему, ни шампанского. Жаль. А ведь не дурак! Правильно говорил, что латышами управлять только палкой надо. Стоило чуть распустить их, как все пошло вверх дном, и в Латвии и на корабле. Куда девалось все уважение к порядку! Три слова по радио услышали — и на тебе: вместо улыбок клыки оскаленные. Вилсон первый переметнулся. Старый болван. А кто не болван? Все они болваны! Вообразили, что «Тобаго» принадлежит им, а он, Квиесис, так и будет сидеть сложа руки и улыбаться? Валяйте похозяйничайте до Сантаринга!
Квиесис уже в который раз прикидывал, сколько осталось до Сантаринга. Считая себя морским волком, расстояния он мерил не днями и не часами, а вахтами. За каждую вахту судно проходит шестьдесят миль. Значит, до Сантаринга остается еще…
Квиесис самодовольно улыбнулся. Он представил себе шурина в момент получения радиограммы. Шурин сидит в кресле-качалке на веранде своей виллы. На столе тихо жужжит вентилятор. В тонком бокале с апельсиновым соком тает кубик льда. Негр соскакивает с неоседланного коня. Обнажая в улыбке белоснежные зубы, подает радиограмму. Шурин вскрывает бланк, читает. «Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу. Квиесис». Шурин не понимает, в чем дело. Неторопливо допивает апельсиновый сок. Сплевывает остаток льда. На раскаленном полу он мигом обращается в воду. Еще мгновение, и вода уже испарилась, пропала. Исчезают и складки на лбу шурина. Шурин человек бывалый. Человек, который прочитывает газеты от первой до последней страницы — и биржевые сводки, и информацию о событиях в политике. Не зря его назначили консулом Латвии. Он все поймет. Ему ясно, что надо делать, чтобы спасти судно. Он не теряет ни минуты. Подходит к телефону. Звонит в одно учреждение, в другое. Четким, уверенным голосом отдает распоряжения. Затем садится в автомобиль и едет в Сантаринг… «Тобаго» тоже идет в Сантаринг. Квиесис улыбнулся. Предаваться отчаянию не было ни малейшего основания.
Дрезинь спал беспокойно. Тревожные, отрывочные видения сменяли друг друга. Он видел, как «Тобаго» входит в Рижский порт. На набережной алые знамена, толпа, много знакомых лиц… Нет, это не Рига! Судно ошвартовалось в Сантаринге. Все лица сливаются в одно. В лицо с чертами Квиесиса. Квиесис благодушно улыбается. «Ну вот, дорогой зятек, — говорит он. — Вот мы и в Сантаринге. А ты говорил… А ты не верил…» Кто-то словно молотом вгонял эти слова, как гвозди, в его мозг.
Дрезинь проснулся с головной болью. Долго не мог понять, с чего бы это. Может быть, причина в дурацких сновидениях? Он вышел на палубу. Прохладная свежесть океана быстро проникла под спортивную рубашку и полотняные штаны. Холодок разогнал остатки сна. Дрезинь вспомнил о телеграмме. Он вошел в пустой камбуз, попил и вернулся на палубу. Затем для чего-то спустился в кубрик мотористов. Открыл дверь. Кто-то сладко похрапывал. Ровно вздымались полосатые тельняшки. Дрезинь опять вышел на свежий воздух. Через световой люк заглянул в машинное отделение. Антон неторопливо водил масляной тряпкой по блестящему металлу. Август, подтянув к подбородку колени, взгромоздился с ногами на табурет. На коленях лежала книга. Сверху трудно было понять, читает он или дремлет. Дрезинь пошел дальше. Маршрут ночного обхода вел его наверх. Капитанский мостик был погружен в темноту, лишь в штурманской рубке тускло светила лампочка на компасе. В бледном отсвете вырисовывалась тень человека. По небрежной позе можно было угадать в нем Галениека. Кроме вахтенных, все спали. Спали глубоким, давно заслуженным сном. Лишь Дрезинь в бессоннице слонялся по судну. С бака на ют. С юта опять на бак.
Уже в который раз он проходил мимо кают-компании. Большие иллюминаторы освещены. Дрезинь не придавал этому значения. Наверно, Валлия забыла выключить электричество. Этот свет как-то странно беспокоил и волновал. Дрезинь приподнялся на цыпочках и заглянул в кают-компанию. В кресле сидит Квиесис, удобно откинулся на спинку, шелковая сорочка расстегнута, чтобы струя воздуха от настольного вентилятора освежала тело. Сидит и благодушно улыбается.
Эта улыбка подействовала на Дрезиня как выстрел. Смутное предчувствие опасности стало явным. Приглушенный ритмический стук дизелей превратился в грохочущие точки и тире радиотелеграфа.
«Судно больше не принадлежит мне. Уплатить долги Американо-Сантарингской торговой компании не могу… Уплатить долги не могу! Уплатить долги не могу!» — выколачивают дизели. Буква за буквой. Снова и снова. Каждый удар — оборот винта за кормой. Каждый оборот приближает к Сантарингу.
