Андрей Федоров - Зомби
В карманах почти соскочившего, легкого и еще теплого халатика — ничего.
В прихожей капитан сшиб тумбочку. На балконе свистел ветер.
Наружная дверь… закрыта.
Опять гостиная. Лопнуло стекло в книжной полке (налетел плечом), Любкины осиротевшие платья запорхали как привидения, щелкая по столу и полу деревянными «плечиками». Опять разлеглась торжественно на полу каракулевая шуба.
Капитан ударил в стену флаконом, осколки флакона (горлышко с пробкой — длинный, как кинжал, обломок) засветил в окно.
Вернулся на кухню.
Любка лежала серьезная и спокойная, так же как при жизни, не скрывая своей наготы. Изо рта натекла постепенно небольшая лужица слюны и крови.
Где-то капитан слышал или прочитал где, что слух у мертвых «умирает последним».
— Что же ты? — спросил Роальд у Любки. — Так и не успела имя назвать! Кто мне его назовет, Любка?! Кто тебя убил, Любка?!
— Вы, Роальд Василич! — пролепетал сдавленный голосок в прихожей.
Он стремительно осмотрелся, левой рукой ухватил за ножку табуретку, правой — выхватил из тела Любки нож.
Вышел в прихожую. В гостиную. В спальню.
Вернулся в прихожую.
И наконец все понял.
Глава 12
На звонки сто шестьдесят пятая квартира уже минут пятнадцать не отвечала (а раньше-то не звонили — боялись потревожить прежде времени). Из шестого корпуса «наружник» по рации докладывал ежеминутно, что свет «на всю катушку» горит во всех трех окнах квартиры и что капитан Малышев Роальд в квартире вроде бы один-одинешенек и сперва бегал по гостиной, сорвал там окончательно гардины, «делал жесты» (которые «наружник» обозначил почему-то как «провоцирующие», а потом как «имитирующие»), а потом капитан Малышев из «полей зрения» пропал, и что он делает, если делает, и что «имитирует» на кухне или в спальне, «наружнику» теперь мешали видеть плотные занавески, и он сам делал только очень эмоциональные, но неопределенные предположения: например, вдруг сообщал, что «в спальне отмечается смещение света» или что в кухне «тень якобы холодильника достает до тени горшка». Кроме того, «тень цветка обнаружила дрожь», а «тень торшера ушла вправо». Получалась зловещая картина, почти шабаш духов, теней и самостоятельно живущих и активно действующих предметов Любкиной обстановки, вроде поглощающего горшок холодильника, но, скорее, это все было плодом взбудораженного воображения «наружника», главное же — отсутствовала тень капитана или его любовницы: эти двое что-то ничего о себе не оставили «в полях зрения».
— Пошли! — решил Макагонов («Макдональдс»). — Там небось уже невесть чего он натворил. Все ж девку жалко. Хоть и тоже сволочь.
Они (Макагонов, Магницкий, Соловьев и Борис Николевич) стояли на площадке девятого этажа, то есть этажом ниже Любкиной квартиры; в лифте, никого туда из жильцов не впуская, катались еще трое; а у самой двери в сто шестьдесят пятую скучал всем незнакомый, усатый (похожий отдаленно на Сталина) тип с блуждающей страшноватой улыбкой, в кепке. Борис и Андрюша Соловьев видели, как этот тип ни с того ни с сего ударил ногой собаку-овчарку во дворе, когда шли к подъезду, хозяина же собаки, сунувшегося с протестом, ловко сшиб в сугроб, причем оба, собака и хозяин, ошеломленно промолчали, да и тип промолчал. Что-то в нем было безжалостное. Борис, например, был уверен почему-то, что тип в кепке с удовольствием и без повода пристрелит кого угодно, даже папу родного. Правда, и сам этот тип сразу вызывал какую-то брезгливую ненависть и его самого хотелось быстро уничтожить и тут же быстро и глубоко закопать. Откуда его такого прислали, Магницкий не успел узнать. Кроме усатого «в деле», точнее, сейчас в лифте катались еще трое незнакомых, очень друг на друга похожих.
— Товарищи контролируют, — кивнул в их сторону Макагонов, — на подозрении теперь наше РУВД. Отличились!
— Это какая-то омонизация или хуже, — сказал по этому же случаю Магницкий.
Теперь все (и товарищи из лифта) сошлись у двери в квартиру. Усатый «Сталин», усмехнувшись, заметил, что знающие люди по всей стране понаделали дверей, открывающихся внутрь, чтобы легче было вышибать, но трудно — сбежать из квартиры. Тут же «Сталин» кивком головы дал указание Андрюше и с ним вместе проиллюстрировал свой тезис — дверь за секунду вышибли с коротким «кряком» и веером щепок.
— Сейчас. Один момент, — сказал капитан Роальд.
Он оказался в другом конце прихожей. Сидел на полу и, кажется, чинил телефонный аппарат. На грохот и топот он как-то мало обратил внимание. Вид у него был апатичный, чуть ли не сонный.
— Это вы? Андрюша? Борька? Магницкий? — кивал он, коротко поднимая и опуская глаза, игнорируя «Сталина», Макагонова и троих из лифта, — постучали бы, я бы открыл. Правильно, хорошо, что пришли. Только припозднились. Минут бы сорок назад…
— Встать! — приказал Макагонов. — Руки за голову! — И оглянулся на усатого «Сталина». — Пройди вон туда!
«Сталин» же ничего не сказал, прошел быстро в прихожую, отодвинув Макагонова (гигант «Макдональдс» с трудом устоял, ткнувшись рукой в стену), и ударил Роальда ногой в голень. Капитан, сидевший на корточках, упал было на спину, но, охнув, вскочил. Тут же Соловьев ударил капитана по щеке и демонстративно вытер ладонь о брюки. Капитан же молча смотрел в лицо «Сталину», показывавшему пальцем в сторону гостиной.
Роальд прошел туда, постоял, наблюдая за положением «сталинского» пальца. Понял. Сел в кресло. «Сталин» поманил, усмехаясь, стоявших ближе всех Магницкого и Соловьева:
— Пусть сидит! Стоять как на часах! Как говорится — шаг влево, шаг вправо! Все расслышали? Выполнять!
Магницкий и Соловьев прошли в гостиную и встали у подлокотников, как придворные у трона. Прошел было к подножию кресла и Макагонов, но его «Сталин» забран на кухню, где уже что-то рушилось и шелестело.
— Ну он и дает! — поднял белое лицо к Магницкому капитан. — Я даже не ожидал. Такая ерунда!
— Я его не знаю, — пожал плечами Магницкий, — из прокуратуры, что ли, они. Все так поспешно вышло.
— Да я не про него. Я про того жреца. Про Маркина Илью. Вот его тетрадку только потерял я. Надо же мне было, дураку, до конца ее не дочитать. Там небось вся суть…
Один из тех, что только что катались в лифте, прошел в гостиную, приказал капитану встать, ловко охлопал ему карманы, толчком бросил обратно в кресло.
По всей квартире топали, щелкали дверцами, грохали дверями, шелестели и шаркали. Слышались, переплетаясь, незнакомые голоса, рявкал «Сталин».
Опять появился тот, из лифта:
— Где твое табельное оружие?!
— Было, наверное, у Любки в кармане. В халате. Она меня траванула и связала.
— Бедный! Эх ты, сучонок! — улыбнулся человек из лифта. — Жаль, что бывший свой! Я б тебя!..
— Ты, браток, спешишь, — сказал капитан, глядя мимо, в окно, — а ты бы не спешил, не терял лица.
— Я тебя!..
— Тихо! — окликнули из прихожей. — Не тряси языком! Работай!
— Тут не в этом дело, — сказал капитан Магницкому, — я же почти все уже понял. Крутится вот только одна деталь. Если дойдет сейчас до меня…
— А что, ты говоришь, с оружием? — вошел Борис Николаевич. — В твоей куртке нет. Может, еще куда сунул?
— Любка куда-то сунула.
— В твоей куртке вообще ничего нет. Деньги, удостоверение.
— Там еще должно быть анонимное письмо. Или я его дома оставил?
— Видать, тоже Любка куда-то сунула. Хулиганка Любка-то покойная была. Да, дорогой, настриг ты купонов на всю оставшуюся жизнь.
Борис зашел спереди, приблизился, и его круглая голова как планета, заслонила люстру.
— Алик! Что же все-таки происходит? Зачем тебе все это? Ты же… чего тебе не хватало? Я это даже не воспринимаю, честно говоря, не знаю, что тебе сказать!
— Нечего! — сказали из прихожей. — Отставить разговорчики!
Борис стоял сейчас совсем рядом. Наклонился.
— Мы знаем друг друга с училища! Уже пятнадцать лет! Как же так?!
Он навис над капитаном крышей. Шепнул Магницкому:
— От двери прикрой!
Магницкий сместился, как кулиса.
Капитан видел над собой близко черноглазое аккуратное личико. Кожа у Бориса гладкая, свежая. Кремы, что ли, употребляет?
— Как-то надо выкручиваться! Что тебе терять?! А если ты в чем-то прав… тогда… смотри сам. Упекут. Тут «вышка» светит! Чуешь хоть?
— Что-то я не пойму, — сказал Соловьев, — что тут происходит. Ты чего, Борис?
Что-то тяжелое, твердое ударило капитана по бедру. Он дернул ногой, и это «что-то» провалилось между бедром и подлокотником.
— А ты, — сказал Борис Соловьеву, выпрямляясь, — если чего не понял, выйди, проветрись!
— Я-то выйду… только я этих позову.
— У меня, Борис, во внутреннем кармане куртки.
— Нет там ничего! Я сам смотрел.
Вошел «Сталин»:
— Что здесь у вас, дружки?! Из одной, говорите, все лавки? Встать! — приказал он капитану.
