Дэнни Кинг - Дневник грабителя
Мне до жути хочется выбраться с проклятого чердака, но с окровавленными руками и ногами сделать это тем же путем, каким я сюда залез, я просто не в силах. Мне представляется, что за мной приезжают дуболомы Соболя, и по спине бегут мурашки.
Я схожу с двери и приподнимаю стекловолокно между двумя балками. Под ним отштукатуренный потолок, пробить который, наверное, легче, чем дверь. Я с силой бью по этому месту ногой, и она до середины лодыжки исчезает из виду. Я втаскиваю ее обратно и еще раз ударяю по полу-потолку.
Пару минут спустя передо мной уже чернеет довольно большая дыра. Прежде чем пролезть в нее, свечу фонариком во тьму внизу. Сюрпризов с меня на сегодня достаточно, свалиться отсюда в шахту лестницы я не желаю.
Подо мной ковер. Я прыгаю сквозь дыру, обдирая при этом спину и ощущая новый приступ боли.
Когда я наконец открываю парадную дверь, из фургона выскакивает и опрометью бежит ко мне Джерри.
— Что, черт возьми, с тобой произошло? — спрашивает он.
— А ты как думаешь? — огрызаюсь я. — Я провалился сквозь это долбаное окно в крыше!
— Твои ноги! Ты только взгляни на них!
Большое спасибо, доктор, злобно думаю я.
— Дай-ка мне руку, и пошли найдем ванную. Хочу посмотреть, насколько серьезно я покалечился.
Мы приходим в ванную, Джерри помогает мне стянуть с себя джинсы и смывает кровь с моих ног душем.
Большинство порезов на них — обычные царапины, но есть и раны посерьезнее. Здесь же, в ванной, в небольшом шкафчике Джерри находит «деттол» и бинты и приступает к оказанию мне первой медицинской помощи. Лезвием карманного ножа вытаскивает кусок стекла из моей руки, отпускает едкое замечание по поводу того, как громко я ору (а я вовсе и не орал, вскрикнул, может, но не более того; хотя это не столь важно, я чувствую такую адскую боль, что едва не теряю сознание), и обрабатывает раны.
Проходит двадцать минут, а мне кажется — несколько часов. В любом случае время поджимает, давно пора приниматься за дело. Я натягиваю джинсы и на не сгибающихся ногах выхожу из ванной и из дома, отыскиваю в цветочной клумбе рацию и стеклорез и отдаю их Джерри. Задерживаться здесь более чем на десять минут для нас опасно.
— За работу, — говорю я. — Надо поторапливаться.
Мы проходим в гостиную, Джерри тут же замечает маленький зеленый огонек в одном из углов и останавливает меня. Я свечу на огонек фонарем. Оказывается, горит лампочка в автоответчике.
— Я подумал, это какой-нибудь датчик, — говорит Джерри. — В таких, как этот, старых здоровых домах бывает по нескольку сигнализаций.
Я киваю, будто знаю, о чем он, черт побери, ведет речь.
Мы начинаем осматриваться по сторонам и обнаруживаем, что здесь почти ничего нет, что комната полупуста. Есть ковер, есть стулья, есть стол и книги, а телека, видака, стереосистемы и след простыл. В тех местах, где они находились, валяются только провода. Тот же сюрприз поджидает нас и в кухне: микроволновка исчезла, а разные склянки стоят на местах. Наверху — та же картина.
По всей вероятности, в этом гнездышке уже кто-то побывал до нас.
Одна дверь на втором этаже заперта. Все остальные комнаты здесь — спальни, значит, эта должна оказаться кабинетом.
— Может, сначала постучим? — спрашиваю я.
Джерри исследует замок.
— Не-а, мы и так наделали достаточно шума. У тебя есть кредитная карта?
— «Американ Экспресс», естественно, нет. Только банкоматовская. Такая пойдет?
— Пойдет, — отвечает Джерри. — У меня, например, никакой нет. Я ничего не покупаю. Давай ее сюда и внимательно смотри, что я буду делать. Этому научил меня один приятель.
Он берет мою карту, просовывает ее между дверью и косяком и начинает водить туда-сюда. Несколько мгновений спустя раздается щелчок, и Джерри возвращает мне две половинки карты.
— Прошу прощения, — говорит он.
— Отойди-ка в сторону. Приключениями я сыт по горло.
Я дважды ударяю по двери, она растворяется, мы входим в комнату и видим, что и здесь нет ни компьютера, ни факса — ничего.
Джерри смотрит на меня. Я смотрю на Джерри. Мы оба смотрим по сторонам. И не верим своим глазам.
— Пойдем.
Джерри спускается вниз, я иду за ним. Он еще раз входит в гостиную и нажимает кнопку воспроизведения на автоответчике.
— Роберт, — произносит женский голос. — Звоню, чтобы все объяснить. Я забрала из дома все, что принадлежит мне. Мой юрист свяжется с тобой в течение ближайшей пары дней. Я сказала ему, что желаю продать дом по той цене, которую считаю наиболее подходящей.
Щелчок, перемотка.
— Это она все вывезла отсюда, — говорю я.
А Джерри уже идет к выходу.
— Сука!
Позднее местные газеты написали, что миссис Ган проникла в дом, в котором раньше проживала вместе с мужем, разбойным путем и вывезла из него все вещи. На уверения, что она вошла в него при помощи собственного ключа, никто не обратил особого внимания. Но все, что эта дамочка вывезла, действительно принадлежало ей, так что, несмотря на требования мистера Гана, до судебного разбирательства по поводу ограбления дело не дошло. Миссис Ган серьезно оштрафовали только за то, что любимый пес мистера Гана сдох от передозировки подсунутых ему снотворных таблеток.
20
Подонки в нелепых костюмах
Являться в суд мне даже нравится. Мотаться в отделение я, конечно, не особенно люблю — от подобных прогулок настроение портится, бывает, на целую неделю вперед, — но если тебя вызывают в суд и если речь не идет о чем-нибудь серьезном, это даже приятно. Сейчас я все объясню.
День, проведенный в суде, — это нечто нереальное, надеюсь, вы понимаете, о чем я. Ко всем происходящим в такой день событиям неприменимы любые правила. Полиция, и жертвы, и преступники, их семьи и друзья, свидетели, адвокаты, судьи и социальные работники — все собираются в одном и том же месте. Все эти люди прохаживаются по одному и тому же коридору, пьют чай в одном и том же кафе и при этом пристально друг на друга посматривают. Выглядит все довольно странно.
Данная ситуация походит разве что на затишье на поле боя, на временное прекращение огня. Как в старых фильмах про войну, помните? Пулеметы обеих противоборствующих армий на полчаса замолкают, и за этот период доктор Фрэнк Синатра быстро переходит с одной стороны поля на другую, чтобы вырезать аппендикс маленькому потному япошке.
На протяжении какого-то времени все собравшиеся в суде ведут себя как цивилизованные люди, за исключением, быть может, жертв, которые растерянны и не знают, что им делать.
Я давно привык к судам.
А еще мне нравятся такие дни, потому что я встречаюсь с кучей ребят. Серьезно. Когда бы я ни явился в суд, непременно сталкиваюсь с кем-нибудь из своих приятелей, порой с теми из них, кого не видел уже сто лет. А случается и такое, что я знакомлюсь здесь с новыми людьми.
Со Зверем, например, мы впервые повстречались именно в суде. С тех пор прошло уже полдюжины лет, а может, и больше. Меня тогда обвиняли в нанесении ущерба чужому имуществу, а его — в распространении наркоты. Кстати, кличку Зверь ему дали вовсе не потому, что он жестокий или диковатый (в действительности он тощий как шпала), а потому что вечно во что-нибудь ввязывается. Это прозвище закрепилось за ним еще с того момента, когда однажды какая-то его школьная учительница заявилась в столовую, увидела, что его горох, пюре и сладкий крем из яиц и молока размазаны по всему столу, и обозвала его животным. Все остальные дети засмеялись, и вот уже более двадцати лет бедолагу никто не называет иначе, как Зверем.
А ведь, надо заметить, та дура как будто знала, что говорит.
Зверь понравился мне сразу же. В день знакомства мы с ним мгновенно разговорились, пошли в кафе выпить по паре чашек чая и по стакану сока, над чем-то долго смеялись, обменялись парой рассказов, а во время ленча «приняли» по стопочке. После обеда швейцар назвал мое имя, и я пошел в зал заседания.
— Только не приближайся к судье, — шепчет швейцар мне вслед. — Если он учует запах у тебя изо рта, засадит недельки на четыре. Его честь на дух не переносит спиртное.
По-моему, подобные типы — те, кто не в состоянии вынести человеку приговор независимо от личных пристрастий, — не имеют права быть магистратами. А если бы он, предположим, не терпел низкозадых, или людей в синих рубашках, или толстых девиц с химией, или негров, что тогда? Это означало бы, что, предстань они перед ним, он автоматически назначил бы им более суровое наказание, чем светловолосым, голубоглазым?
Что плохого в том, что во время ленча я немного выпил с приятелем? Ведь закона, запрещающего подобное, не существует, верно? Когда меня задерживали, я был трезв как стеклышко, а судить меня собираются за то, что я совершил именно в тот вечер, а не сегодня. При чем здесь нелюбовь судьи к спиртному?
