Сергей Белошников - Палач
Я выглянул. Светка уже подходила к своему дому.
В подъезд старого кирпичного дома я влетел почти сразу же за ней. Проскользнул внутрь, бесшумно прикрыв за собой дверь. Светка, отряхивая намокший под дождем плащ, поднималась по короткому лестничному маршу к сетчатой шахте лифта. Ткнула пальцем в кнопку. Наверху загудело и перед Светкой, опустившись следом за сосисочными гирляндами кабелей, остановилась кабина лифта. Светка с натугой открыла тяжелую дверь с запыленным стеклом.
Я почувствовал, как меня охватывает первобытная, животная ярость. Я пулей взлетел по ступеням и мы одновременно очутились перед распахнутой дверью — я и она.
Светка обернулась, но не успела даже пикнуть. Я буквально вбил ее всем телом внутрь кабины. Одной рукой я мгновенно сжал ей горло, а другой захлопнул за собой дверь первого этажа и дверцы лифта. И тут же ударил кулаком по кнопке — кажется, последнего этажа. Кабина дернулась и покачиваясь, пошла вверх.
Я смотрел прямо в ее выпученные глаза и смутно чувствовал, что испытываю почти сатанинское наслаждение: я мягко, ласково шептал:
— Это была она?.. Она? Говори, паскудина, или я тебя прямо здесь и придушу…Это она сидела с тобой в машине?
Лицо у нее посинело, язык вывалился из широко открытого рта. Она, судорожно царапая ногтями по грубой шершавой ткани моей куртки, захрипела, еще больше выкатывая глаза. Я немного ослабил хватку.
— Говори!..
По ее потемневшему лицу быстро проплывали пятна света, исчерченного сеткой шахты.
— Да, — почти беззвучно выдохнула она. — Да, Сашенька, милый… Она меня заставила… Я не хотела, Сашенька, милый, больно, отпусти, больно…
— Адрес! Адрес ее! Говори!..
Кабина дернулась и остановилась. Я не глядя ткнул в кнопку какого-то нижнего этажа. Кабина тут же, поскрипывая, послушно заскользила вниз.
— Я сейчас… Я забыла… Я сейчас, сейчас вспомню, — заполошно сипела она.
— Ну!
Я усилил давление на ее тонкое, хрупкое горло. Я почувствовал почти непреодолимое желание сжать его еще сильнее, чтобы хрустнули тонкие хрящики гортани, а потом резко рвануть ее голову вбок и вниз, чтобы раздался сухой треск сломанных шейных позвонков. Она попыталась хватануть воздух разинутым ртом, язык ее мелко затрепетал, тягучим жгутиком из угла рта потекла слюна.
Внезапно я услышал идущий откуда-то снизу непонятный звенящий звук. Я чуть отстранил ее от себя, бросил взгляд вниз и увидел, как тонкая непрерывная струйка мочи тянется вниз, из-под подола ее юбки и разбивается о грязный пол кабины.
Боже милосердный! — она обоссалась от страха, от боли — меня передернуло от омерзения: к ней, ко всему происходящему, к самому себе.
Лифт снова остановился и снова, после того как я нажал кнопку, пошел вверх. Я чуть раздвинул пальцы.
— Она живет на Петроградской стороне, — голос ее был еле слышен:
— улица, улица…
Лифт остановился. И тут откуда-то снизу донесся визгливый женский крик:
— Вы что там опять устроили катанье, паршивцы! Колька, Мишка!.. Я ведь знаю, что это вы! Ну-ка, вылезайте!.. Я кому говорю, а?!
Грохнув дверью лифта, я вытряхнул Светку на площадку. Кажется, это был предпоследний этаж. За моей спиной загудела, уползая вниз, кабина лифта. Ей вторили несмолкающие женские вопли, несущиеся из щелястого лестничного колодца.
По-прежнему сжимая Светке горло, я сволок ее на лестничную площадку между этажами. Втиснул в угол возле высокого, узкого окна.
— Пикнешь или дернешься… Уничтожу. Поняла? — тихо спросил я.
Она конвульсивно задергала головой, — наверное это означало согласие. Я разжал онемевшие пальцы и оттолкнул ее от себя. Она тут же схватилась обеими руками за горло, закашлялась, задышала лихорадочно. Не спуская с нее глаз, я достал из кармана ручку и записную книжку.
— Диктуй ее домашний адрес. Телефон. Настоящую фамилию, имя, отчество. Ты меня слышишь, паскудина?
— Да… Да, Сашенька…
Она смотрела на меня, — жалкая, мокрая, перепуганная досмерти, а я с ужасом думал о том, что еще немного — и минуту тому назад я стал бы убийцей.
Глава 16. ПАЛАЧ.
Я завороженно наблюдала, как из ребристого металлического носика электрического самовара тонкой струйкой льется кипяток в прозрачно-истонченную чашку кузнецовского фарфора, которую держала в руке бабуля. Я посмотрела на бабулю.
Бабуля, почувствовав мой взгляд, ласково мне улыбнулась и сказала, переходя на привычный английский и передавая чашку с чаем:
— It seemes to me you lost a few kilos last week, Лёлечка…
Улыбка очень красила бабулю и ее лицо сразу становились совсем молодым и обаятельным. В нашей семье законы Менделя соблюдаются свято: я, то есть третье поколение, очень похожа на бабулю — разумеется, на бабулю из того, далекого теперь уже прошлого. Это особенно заметно, когда я сравниваю наши фотографии: мои цветные теперешние и ее тогдашние, — пожелтевшие, вылинявшие от сияния прошедших и угасших уже лет, — но по-прежнему таящие в своих коричневато-болотных глубинах невыразимую для меня прелесть и аромат ушедшего в никуда прекрасного времени.
Бабуля, впрочем, как и я — вовсе не красавица. Признанная красавица в нашей семье — мама. Но зато у нас с бабулей, о чем мы обе прекрасно осведомлены, есть во внешности эдакая загадочная чертовщинка, морок, необъяснимая притягательность, которая проявляется неким роковым для мужчин образом только тогда, когда мы с бабулей сами этого хотим. Эту чертовщинку, как я догадываюсь, бабуля отлично умела — теперь уже в незапамятные времена, — использовать в общении с сильной половиной рода человеческого, и в частности с дедулей. Впрочем, дедуля до сих пор немедленно и неотвратимо впадает в медитативный восхищенный транс, стоит только бабуле включить свои таинственные способности.
Вот это самое умение, к счастью, и передалось мне по наследству от бабули. Срабатывает оно безукоризненно, особенно если учесть, что минимум девяносто пять процентов этой самой сильной половины открыто или в глубине души считают нас, женщин, недоумками и существами низшего порядка. Чем-то вроде трахально-носкостирательной полуавтоматической приставки для высшей мужской расы. Kinder, Kirche, Kucher — мы по-прежнему рабыни, нас это устраивает — ничто не меняется в нашем бедном мире, хотя с другой стороны, откровенно говоря, я всегда с неодобрением относилась к феминистическим выходкам своих подруг по угнетаемому мужиками классу.
Так вот, на этом-то — нашем мороке, — мужчины и прокалываются насмерть. Со мной, по крайней мере. Потому что они не знают, по каким правилам я с ними играю. А правила эти достаточно просты и абсолютно действенны, если их тщательно придерживаться. Преподал же мне их папа в день моего восемнадцатилетия — Боже мой, когда это было?..
Давно это было и я помню, как именно.
Летним прохладным утром, на даче, после вручения всех мыслимых и немыслимых подарков, восторгов и поцелуев папа с таинственным видом поманил меня и мы вышли на веранду. Папа уселся в свое любимое кресло-качалку (которое — теперь уже мое любимое — стоит у меня в кабинете), я примостилась на скамеечке у его ног и он, глядя поверх моей головы на еще свежую июньскую зелень сирени, задумчиво произнес:
— Вот ты и вступила в свою эпоху мужчин, Лёля…
От неожиданности этой фразы я отстранилась от папы — разговоры про мужчин?! Ганг повернул вспять свои священные воды? Луна упала на Землю?..
Папа никогда ранее не то что не обсуждал, просто не говорил, как бы и не замечал моих мальчиков-ухажеров, пропускал мимо ушей все мамины рассказы о моих невинных (а если совсем честно говорить, то и не вполне) школьно-дачных романах и прочих девичьих шалостях… И вдруг — «эпоха мужчин»? Я смущенно заулыбалась, не понимая еще, куда он клонит.
Папа вернул мне улыбку:
— Пусть это будет с моей стороны небольшим предательством нас, мужчин, но я хочу дать тебе один, на мой взгляд, хороший совет. Совет мужчины — женщине. Это даже скорее несколько несложных, но достаточно мудрых правил. Правил обращения с сильным полом. И поверь, если даже в небольшой степени ты им будешь следовать, твое существование в дальнейшем будет весьма облегчено…
Папа неторопливо достал сигареты, закурил. Я молчала, ожидая продолжения.
— Правила эти просты… Итак, первое. Живи ради своего дома и своей семьи, даже если эта семья — только ты и твой ребенок… Правило второе. Никогда не доказывай мужчине свою правоту. И, наконец, правило третье… Всегда переходи улицу там, где хочет мужчина…
Тут папа снова улыбнулся, наклонился ко мне и закончил шепотом, щекоча мое ухо теплым табачным дыханием:
— Но всегда веди его туда, куда хочешь ты. Это все.
Я, ответно улыбаясь, обняла папу за шею, что-то смущенно бормоча, по-собачьи понимая лишь одно — я люблю его…
Не всегда в жизни я следовала этим правилам, дура несчастная, ох далеко не всегда…
