Наталья Саморукова - Капкан для белой вороны
– Да вроде. А причем же здесь паранормальные способности?
– То же самое я спрашивала и у Алексея. Тут нет загадки, а есть одна лишь рациональная справедливость природы. Лишая чего-то, она старается искупить своей грех, и дает человеку возможность выжить альтернативным способом. Но у Алексея было несколько случаев, которыми он очень увлекся. И я помогала искать ему новые примеры.
– Что за случаи?
– На мой взгляд, он слишком уж передергивал, но суть в том, что у некоторых женщин, скажем так, с признаками психических расстройств он обнаруживал особый дар – умение управлять окружающими, своего рода особые гипнотические способности.
– Правда?
– Не знаю, мне кажется, все это он выдумал. Но Алексею свойственно увлекаться. Тут ничего не поделаешь, – вздохнула она.
Ларисино признание поставило меня в тупик. Мне то казалось, я знаю о Лешке все. Я и про работу его знала очень много. Вся его практика последних лет была как на ладони. В его клинике, которой он лишился, большой упор делался на психотерапию, другую значительную часть пациентов составляли богатые алкоголики и наркоманы. Было небольшое отделение, где проходили курс реабилитации дети с аномалиями в психическом развитии. Про паранормальных женщин я никогда ничего не слышала. Последние же полгода Лешка вел прием в частном кабинете, как обычный психотерапевт. И тут тоже все проистекало почти на что на моих глазах. Около месяца он делил помещение с нашим бюро, а потом арендовал небольшой офис, стал постепенно расширять практику. Все шло к тому, что он снова крепко встанет на ноги. Он мечтал о новой клинике, но насколько я была в курсе, собирался ограничиться исключительно детской проблематикой. Это направление он считал перспективным, оно соответствовало каким-то его внутренним убеждениям, давно зревшим и вылившимся в почти готовый бизнес-план.
Женщины? Способность управлять? Что-то совсем новенькое. Куда же пристроить эту информацию, что с ней делать?
* * *– Глухо, как в танке, – устало сказала я Гришке, повесив трубку.
Еще вчера Гришка дал сведения об Алексее во все нужные инстанции. Его каналы связи работали как всегда бесперебойно, но ни один не добавил в картину дня ничего нового. Лешка не попадал в больницы, не было его и там, куда звонить мы боялись больше всего. Он просто исчез. Среди белого дня растворился в городе. Справедливости ради, надо сказать, что раствориться в Москве особого труда не составляет. Было бы желание. Но у Лешки такого желания не было! Или, может быть, было?
– Гриш, а может, он решил таким образом обрубить все концы? Может он не нашел в себе сил сказать, что бросает меня и бросил вот так, тихо?
– И машину?
– Ты циник, причем здесь машина, когда речь идет о важном решении всей жизни?
– Ну машина то ему что с тобой, что без тебя, не помешала бы. Нет, Насть, не по своей он воле это затеял. Тут к врачу не надо ходить – похитили его. Элину бы найти… Странная история, скажу я тебе, с этой Элиной.
– Лариса обещала разузнать про нее.
– Ну ну, это хорошо конечно. Может ей повезет больше, чем мне.
– А что такое?
– Да не могу никакую Элину найти. Под этим именем никто в том потоке не числится. Скажу больше, за всю историю университета была лишь одна девушка с именем Элина, но ей сейчас около шестидесяти лет. Это нас устраивает?
– Едва ли, – задумчиво почесала я голову, – послушай, но ведь могло быть какое то другое имя? Она могла быть, скажем, Еленой, но ради благозвучности представлялась Элиной.
– Могло быть конечно. И как, на твой взгляд, это упрощает нашу задачу?
– Никак… К тому же Лариса говорила, что имя Элина той девушке не нравилось. Зачем же она представлялась тогда именно так?
– Ну может ее настоящее имя Ефросинья. И оно ей нравилось еще меньше. Женская душа потемки.
– Ты тоже так полагаешь? Знаешь, Гришк, у меня есть очень сильное внутреннее ощущение, что мы стучимся не в ту дверь. Что мы правильно нашли адрес, но перепутали город.
– Просто кино какое-то. Откуда у тебя это ощущение? А?
– У тебя есть интуиция? Есть?
– Моя интуиция – это факты и еще раз факты. Это аналитическая работа, непрерывно идущая в моей голове. Что такое твоя интуиция? На чем основаны твои ощущения?
– Ни на чем. Точнее я думаю, что ни на чем. Я не вижу того камушка, на котором я стою. Но кругом болото, а камень держит.
– Опять камень? Ты стала как-то слишком образно мыслить, Настюха. Я отказываюсь тебя понимать.
– Не веришь?
– Не верю. У тебя стресс, шок. Ты сейчас малость не в себе. А насчет того, что мы стучим в дверь, насчет там адреса и города… Ничего мы пока не нашли. У нас пока телефонная книга толщиной в полметра, в которой надо методом тыка найти единственно верный телефонный номер.
– Ты, Гриш, тоже стал рассуждать как-то очень образно. Не пугай меня.
* * *Как-то раз в нашу контору заявился удивительный клиент. Это по первому времени, когда чужие срастишки еще не набили оскомину, стыдное любопытство овладевало нами при встрече с каждым посетителям. Постепенно все они слились в один искаженный ревностью человеческий образ, мало приглядный и просчитываемый на раз два три. Мы точно знали, что потребует тот или иной заказчик, мы даже заранее, с вероятностью в девяносто пять процентов, могли предсказать, реальны ли подозрения, которые нам предстояло проверять. Но тут встали в тупик.
Человек, робко постучавшийся в дверь был похож на художника Сальвадора Дали, только сильно поиздержавшегося. Усы его висели понуро, глаза смотрели на мир кисло. Казалось, ему давно было наплевать и на себя, и на все, что его окружает. Лет ему было что-то в районе пятидесяти, но глаза смотрели на все сто. Мы долго не могли понять, что он от нас хочет. Он раз десять принимался рассказывать историю своей жизни, но всякий раз останавливался, замолкал с таким видом, как если бы ему было мучительно скучно. И тем не менее снова собирался с духом.
Когда он был совсем еще юным, его отец завел на стороне роман. Мать так сильно переживала, что буквально сходила с ума. Она ревновала отца бешено, с маниакальным безумством. Она находила признаки его неверности во всем – в случайно брошенной фразе, в чужой мелочи, затесавшийся в его портфель. Она подслушивала все его разговоры, вскрывала все его письма над чайником, она не давала ему ступить ни шага, если он подробно не отчитывался. Леонид, так звали нашего клиента, в какой то миг даже усомнился в том, что подозрения имеют под собой почву. Но он был слишком мал, чтобы не верить матери. Постепенно атмосфера в доме стала совершенно невыносимой, отец ушел. Мать, не выдержав предательства, пыталась наложить на себя руки. В самый последний момент ее удалось вытащить из петли. Но момент этот был все-таки чуть запоздалым, ровно настолько, чтобы приковать ее на всю оставшуюся жизнь к постели. Вместо того, чтобы поступать в институт, получать образование, Леонид был вынужден ухаживать за больной, выносить за ней горшки, стирать белье, кормить ее почти что с ложечки и много работать, чтобы хватало на бесконечные лекарства.
Когда Леонид, спустя несколько лет после трагичного случая, попробовал с ним связаться с отцом, он нашел опустившегося на самое дно человека, спившегося, мало что соображающего. Через два года он умер, попав в пьяном угаре под машину.
Его же собственная жизнь шла наперекосяк. Он не сделал карьеру, не обзавелся семьей. Когда тяжело больная мать умерла, ему было уже сорок шесть лет, начинать что-то заново не было не сил, ни желания.
Чего он хотел от нас? Он хотел, чтобы мы выяснили, был ли у отца роман на самом деле или мать все придумала, вообразила себе невесть что и заставила в это поверить не только себя, но и сына, и даже мужа.
– Вот это да, – помнится, удивилась тогда я, – да зачем же вам это?
– Меня это мучает. Я хочу понять – на каком основании моя жизнь так сложилась. Реально ли то, из-за чего пришлось похоронить себя, из-за чего сломались мои родители.
– Вас это успокоит? – спросил, как всегда, цинично смотрящий на вещи Гришка.
– Да, я думаю, мне будет проще. Я хочу попытаться вырваться из этого круга, начать все с чистого лица.
– Что же мешает? Неужели эта информация что-то изменит?
– Вы не понимаете, не понимаете, – упрямо твердил клиент.
Мы отказали ему тогда. На этом настоял Гришка. Мне Леонида был жаль, но коллега жестким, не предполагающим возражений голосом ответил мужчине:
– Нет. Мы не возьмемся.
На мои возмущенные охи и ахи, которые я обрушила на Гришкину голову уже после того, как за расстроенным и кажется еще более сгорбившимся, поникшим посетителем, закрылась дверь, Гришка примиряющим тоном сказал:
– Не кипятись. Ему не важно, какой будет результат. А мы тут все ноги собьем, ища то, не знаю что. Господи, да какая разница, был ли мальчик? В нашем случае, романчик. Разницы то никакой?
– То есть как?
