Юрай Ваг - Катастрофа на шоссе
Когда пришло сообщение о даче, Шимчик был на совещании. Извинившись, он вышел и поспешно позвонил Гаверле. Едва «победа» затормозила у ворот завода, подбежали Стеглик и Бренч, все расселись по машинам, Лазинский и Шимчик в одну, Бренч со Стегликом в другую.
В голубой «победе» царило молчание, которое наконец нарушил Шимчик:
– Ну, довольно триумфов, Бренч ничего не напутал? Давайте, докладывайте!
– Я разговаривал с вахтером. Этот человек подходил к нему позавчера днем: Шнирке, собственной персоной.
– Грассирует?
– Нет, но сходство с фотографиями большое. Лет тридцати пяти, среднего роста, невыразительная, моложавая физиономия. Шатен, глаза карие. Портфель, плащ. Часа два просидел на скамейке и смотрел на ворота. Вахтеру сказал, что у него свидание с Боженой, фамилии не знает. По его поведению можно судить, что Голиана он не ждал, просто хотел, чтоб инженер его увидел. Так оно и получилось, Стеглик при этом случайно присутствовал, говорил, что с Голианом произошло нечто вроде шока, после чего он попросил ключ от дачи, но ключ был у Сикоры. Инженер пошел к Сикоре и ключ взял. Вчера утром он ключа не вернул, не мог, Шнирке еще оставался на даче… Вот и все. Стеглик лишь подтверждает то, что вчера утром вам говорил Сага. Извините, теперь-то вы верите?
Шимчик долго молчал, потом спросил:
– Кому? Официантке из эспрессо или вам?
– В существование господина Шнирке ив то, что на сей раз полковник Вондра не ошибся?
Шимчик, не говоря ни слова, смотрел вперед, он не замечал ни людей, ни магазинов, ни идущей впереди зеленой «победы», в которой сидели водитель и лейтенант и позади – невысокий узкоплечий инженер Стеглик. На окне лежал портфель, который захватил Бренч, в нем что-то погромыхивало, должно быть, молоток или отвертка… Чтобы попасть в дом… «Попасть в дом, – повторял про себя Шимчик, словно заклинание. – Может быть, сейчас все подтвердится, может быть, там…» – Он нагнулся и через силу, явно принуждая себя, заговорил:
– Далма Штаглова – она же Верона – и Донат отрицают встречу с Сагой, сгущенное молоко и девочку…
Город остался позади, дорога шла вверх, впереди вставали горы.
– Любопытно, – спокойно заметил Лазинский. – Нам теперь практически ясна вся картина, судя по всему, мы напали на целую сеть, это подтверждают факты; телеграмма Голиана уведомляла Штаглову о прибытии Шнирке, срочный разговор с Михалянами был, очевидно, заранее договоренной уловкой, Штаглова знала, где искать Голиана, и ждала лишь приказа, где и когда встретиться… – Он усмехнулся. – Инженер Голиан не думал об ампуле с газом. Более того, забыл многое, что обязан был помнить, растерялся… Запил! Шнирке выбил его из колеи, все случившееся оказалось выше его сил…
– Нет, может быть, все совсем не так, – заметил Шимчик. – Что-то слишком уж гладко, без сучка без задоринки, на практике обычно так не бывает – меньше стройности, меньше порядка. – Он стиснул зубы и спросил: – Вам такое известно?
– Что именно, товарищ капитан? – словно милостыню бросил ему вопрос Лазинский.
Или, может быть, Шимчику это показалось? И Шимчик, овладев собой, продолжал:
– Я все время думаю о человеке, что торчал около завода, и о том, в эспрессо. По описанию, нами полученному: портфель, плащ, не картавит – все это удивительно банально, подойдет к кому угодно. На вашем месте я прикинул бы, не о разных ли двух людях говорят свидетели? Того, у завода, я, предположим, принимаю, хотя почти убежден, что это не Шнирке. Человека в эспрессо – исключаю. Он, я уверен, к нашему делу не относится, это не агент, потому что агент уже…
– Неужели ушел? – ехидно засмеялся Лазинский.
– Да.
– Куда же, товарищ капитан?
Зеленая «победа» свернула на проселок.
– Далеко. Я бы сказал за реку.
– За какую еще реку?
Шимчик не ответил, зеленая машина остановилась, Стеглик и Бренч вышли и дожидались остальных. Метрах в ста начинался лес. Через пять минут они уже были на полянке. Вот и дача. Все двинулись к дому. Стеглик впереди, Лазинский – замыкая шествие. Они подошли к дверям, капитан Шимчик, с бледным, напряженным лицом, остановился и, переведя дыхание, словно после большого физического напряжения, приказал:
– Товарищ лейтенант, приступайте!
Бренч достал инструмент. Где-то неподалеку свистела сойка, дятел стучал по дереву. Молоток ударил по долоту, замок не поддавался. Вспотевший лейтенант еще долго возился, но вот наконец сказал:
– Готово! – И распахнул дверь.
Шимчик взглянул на Лазинского, пригнулся и переступил порог. В полумраке можно было разглядеть двухъярусные нары, плиту, стол, полку. На столе стояла керосиновая лампа. Он зажег ее.
– Там! – бросил Шимчик.
Под нижними нарами лежало тело, прикрытое плащом. Из вишневого портфеля, лежащего рядом, выглядывала пижама. По сосновому дощатому полу расползлось засохшее темное пятно.
Губы Стеглика беззвучно шевелились.
– Что вы сказали? – спросил его Бренч.
– Кровь, – прошептал Стеглик и поспешно выскочил из дома.
– Вот он, ваш Баранок, – покачал головой капитан Шимчик, – о Шнирке не печальтесь. Он жив и здоров.
Лазинский молча застыл на месте, пытаясь овладеть собой. Не удалось. Оп повернулся и, не говоря ни слова, вышел вон.
14
В первом часу обе «победы» уже возвращались в город. Шимчик и Лазинский свое дело на даче закончили, там остались срочно вызванные врач и два криминалиста; они собирали отпечатки пальцев и делали опись. Стеглик и Бренч опять ехали в первой машине; инженер сидел, обхватив лицо ладонями. Во второй машине скорчился Лазинский. Он был смущен и молчалив. Изредка поглядывая на Шимчика, Лазинский думал: «Не страшно, что во мне кипит желчь и разыгрались нервы, страшно, что я завидую ему, что я не заметил его вчерашней, кажущейся апатии. Он не уделял никакого внимания химзаводу, хотя каждый на его месте бегал бы туда и допрашивал директора, сотрудников, шоферов, кого придется, всякого, с кем Голиан сказал хоть слово. Он этого делать не стал, Он сидел над открыткой из Швейцарии, над бумагами из портфеля Голиана, колдовал над горстью земли в коробочке, изучал, казалось бы, не имеющую значения телеграмму неизвестной Вероне, короче – он видел только Голиана, те пункты, где его поступки становились противоречивыми… А я, безумец, искал только Баранка, гонялся за призраком. Гаверла выдвинул теорию, и я готов был тогда же поклясться, что Шнирке – убийца, а Шнирке оказался жертвой. Если убитый (Лазинский уже сомневался) действительно Баранок. Когда старику все это пришло в голову? Вчера вечером он лишь намекал, а утром, приехав на завод, уже был уверен, знал, что мы найдем в этой халупе. Говорил о реке, ждал своего триумфа и забавлялся моей трепотней. И сейчас забавляется моим молчанием. Я для него молокосос и шляпа!»
Машины остановились перед опущенным шлагбаумом. Приближался товарняк. Шимчик подошел к первой «победе», попрощался с инженером и велел Бренчу пересесть к Лазинскому. Шлагбаум подняли, он вернулся и сказал шоферу:
– На маленькой площади сверните направо. На Боттовой остановитесь. Поехали.
Анна Голианова гладила на кухне. Двери в квартиру не были заперты, они вошли, и капитан Шимчик громко поздоровался:
– Добрый день. Это мы. Женщина вздрогнула и обернулась.
Было заметно, что она плакала. За ее спиной – настежь распахнутое окно, за окном большое старое дерево, под тяжестью крупной спелой черешни сгибаются книзу ветки. Анна сказала:
– Готовлю ему костюм. Он у него был единственный. Недавно купил, он хотел, хотел…
Шимчик кивнул и спросил:
– Где у вас ванная? Покажите. – Она не двигалась. – Поскорее, пожалуйста, мы спешим, – поторопил он.
Женщина послушалась, они очутились в тесной темной комнате, капитан наклонился и, отворив дверцу топки, осветил ее нутро фонариком. Там лежали щепки, скомканная газета и небольшое поленце. Он осмотрел раковину и ванну.
– Вы говорили, что не спали, когда ваш брат вернулся от Бачовой. Он умывался не дольше, чем обычно?
– Как всегда.
– Да или нет? – перебил ее капитан Шимчик.
– Нет, по-моему, не дольше.
– Вы с тех пор не убирали в ванной комнате?
– Нет.
– А он?
– Нет, ведь уже… ведь он уже не мог…
– Он позавчера не приносил грязную рубашку? Анна Голианова молча покачала головой.
– Грязную, испачканную кровью рубашку?
– Нет.
Шимчик смотрел на Голианову, Бренч и Лазинский с удивлением заметили печаль в его глазах и поняли, что ему жаль эту несчастную одинокую женщину.
– Так, а теперь зайдем в его комнату, – нарушил он тягостное молчание.
В комнате инженера горела высокая свеча. В полумраке зашторенной комнаты отрешенно и смиренно взирали со стены Юдифь и Христос.
Сестра погибшего стояла посреди комнаты. Шимчик просил ее повторить вчерашние показания, действительно ли эти картины оставил предыдущий жилец Ульрих. Она не колеблясь подтвердила.
