Татьяна Степанова - Флердоранж — аромат траура
Но никаких следов животных на влажной черной земле под кустами Катя не нашла. Да и если хорошенько вспомнить — то, что она видела вчера, светилось не внизу, у земли, а вверху — примерно на уровне… глаз человека среднего роста. Катя остановилась. Густой кустарник окружал ее со всех сторон. Солнце припекало. Нудно гудела мошкара. Среди кустов росла молодая березка. Катя продралась сквозь заросли к ней поближе. Тонкие ветви березки расходились как раз на уровне среднего человеческого роста. Если предположить, что вчера вечером здесь, на этой самой развилке, сидела все та же чертова кошка, то… Катя ощупала ствол — возможно, на нем сохранились царапины от кошачьих когтей. Там, где ветви расходились, кора была шероховатой, и Катины пальцы наткнулись на какое-то подобие бороздок. Однако ниже белый молодой ствол был чистым и гладким.
Катя вернулась на дорогу к забору. Еще раз оглянулась — нет, самые обычные кусты. Пройдя берегом реки мимо места, где вчера купалась, она свернула в поле. Достала из кармана джинсов карту, но от карты толку было мало. На бумаге чередовались скучные линии, желто-зеленые квадраты, какие-то непонятные значки, а здесь…
Здесь все было просто и очень красиво — живой золотистый ковер колосьев, волнуемый ветром. Темная полоса Лигушина леса. Невысокий, поросший травой холм. Катя вспомнила, что Трубников называл его Черным курганом. У подножия кургана мирно паслась привязанная за колышек коза. Катя посмотрела назад, на Татарский хутор. Нет, даже и намека не сохранилось в округе на сад помещиков Волковых, и от усадьбы их не осталось ничего. Вдали в густой зелени утопали крыши новых усадеб: черепичная — дачи Саввы Бранковича, крытая новым гофрированным железом — дома Павловского.
Катя неторопливо шла вдоль края поля, размышляя о том, что заповедная тишина недолго будет царствовать в этих местах: скоро на поле придут комбайны, машины. Начнется жатва. Жатву Катя раньше видела только по телевизору в новостях. И сейчас ей было отчего-то досадно, словно она упустила что-то важное, что не следовало упускать.
Мимо протарахтел на стареньком мопеде мальчишка с удочками. За ним, захлебываясь счастливым лаем, бежал лохматый, весь в репьях щенок. Мопед трещал где-то среди высокой ржи — узкая наезженная колея рассекала поле. До места убийства было совсем недалеко.
Внезапно Катя остановилась. Напротив того участка, где дорога резко сворачивала, на краю поля росла старая груша. Остальные деревья ветрозащитной полосы были на вид гораздо моложе ее. Груша выделялась на их фоне своим серебристым узловатым стволом, толстыми корявыми ветвями, клонившимися низко к земле, густой тенистой кроной. Катя обошла дерево кругом. Интересно, как долго живут груши? Вот бы у кого спросить. Не является ли это дерево последним могиканином того самого старого сада, вымерзшего и вырубленного более полувека назад?
Судя по словам Островской, сад Волковых примыкал к этому полю вплотную. Где-то под фруктовыми деревьями были и могилы. Однако от Татарского хутора расстояние порядочное. Может, сад был — этакой настоящей фруктовой плантацией? Или — это скорее всего — это совсем не то место. Мало ли где на поля могут расти старые-престарые груши? Катя прислонилась спиной к нагретому солнцем стволу. Постаралась на глаз прикинуть расстояние от груши до дома учительницы Брусникиной. Случайно взгляд ее скользнул по гребню холма и…
Она замерла от неожиданности. Надо же… Совпадение Кили просто редкая удача? Сколько раз за эти дни она представляла себе эту встречу. Ломала голову, как это лучше сделать — снова ли ехать вместе с Трубниковым в тот печальный на берегу реки или искать какие-то иные подходы, а тут вдруг…
На холме стояла Полина Чибисова. Совершенно одна. Легкий ветерок трепал ее темное летнее платье, распущенные по плечам волосы. Полина стояла к Кате спиной, неотрывно смотря на колышущееся у подножия холма море ржи. Раздумывать, медлить, разглядывать старые деревья, ища под ними несуществующие следы зловещих могил, — было некогда. Катя вихрем сорвалась с места. В ее голове роились тысячи самых разных предположений о том, что случилось и почему Полина Чибисова, недоступная, недосягаемая для следствия Полина — главный свидетель по делу, покинула стены отцовского особняка и стоит здесь, на холме, одна-одинешенька, вглядываясь пристально в то самое место, где свершилось убийство.
— Полина! — крикнула на бегу Катя, боясь, что девушка растает в прозрачном воздухе, как мираж. — Полина, пожалуйста, подождите!
Полина вздрогнула и обернулась. Катя на одном дыхании преодолела невысокий, некрутой подъем. Привязанная за колышек у подножия холма коза прекратила пастись и проводила ее недоуменным взглядом. В желтых глупых глазах козы застыл немой вопрос: ну что ты тут носишься в это тихое летнее утро? Чего кричишь, мешая другим степенно кормиться на сочной траве? Чего вообще тебе, чужой и приезжей, надо здесь — на этом древнем поле, на этом холме?
— Полина, постойте не уходите! Не бойтесь, это я — вы помните меня? Я была у вас дома с участковым Трубниковым! — воскликнула Катя.
Напоминать Полине об обстоятельствах их первой встречи она совсем не хотела. Но так уж вышло — слово не воробей…
— Не ожидала увидеть вас здесь одну, — Катя подошла к девушке. — Здравствуйте, Полина. Рада, что вы уже… совсем здоровы. Только, пожалуйста, не бойтесь меня!
— Я вас не боюсь. Я знаю, кто вы, помню, — Полина смотрели на Катю совершенно спокойно и безучастно. — Я вас увидела, еще когда вы шли по дороге и стояли поддеревом. Вспомнила сразу… Трудно забыть человека, который орет на тебя, когда ты… — Полина потупилась. — Потом… после я спросила у папы, кто вы такая. Он сказал, что вы из милиции.
— Меня Екатериной зовут, можешь звать меня просто Катя. Я вчера из Москвы приехала специально, чтобы встретиться с вами… с тобой, — Катя улыбнулась. — Давай присядем?
Полина послушно опустилась на траву, села, обняв руками голые загорелые колени. Кто знал ее раньше, тот сразу бы сказал, что за эти дни она сильно изменилась — похудела, осунулась. Лицо ее стало совсем детским, но в детскости этой не было ни свежих красок, ни бьющей через край юной энергии — только болезненная хрупкость и странная застылость, Неподвижность черт. Лицо Полины было бесцветным-непокойным, неестественно спокойным.
— Как чувствуешь себя? — спросила Катя.
— Ничего, спасибо.
— Из дома сегодня впервые вышла?
— Да. Захотелось.
— А до этого было страшно выходить?
— Не знаю, не помню, — сказала Полина тихо. — Я ничего не помню, что со мной было…
—Ну, как же ничего? Ты даже помнишь, кто я такая, — сказала Катя. — И что я кричала на тебя… Тоже нашла что кричать, идиотка, в такой момент…
Полина повернула голову в ее сторону.
— Вы, наверное, тоже испугались, — сказала она. — Знаете, а дома со мной об этом не говорят. Совсем.
— Пожалуйста, давай на ты, а? Я тебя хоть и старше, но все же не настолько, чтобы ты ко мне как к строгой тете из милиции обращалась. Дома, Полина, с тобой об этом не говорят, потому что не хотят тебя тревожить воспоминаниями. Боятся за тебя, оберегают.
— Я больше такого никогда не сделаю. Это было как во сне, — сказала Полина тихо, — И не потому, что повеситься гадко, неэстетично. Есть смерти гораздо хуже, страшнее. А вы… ты приехала, чтобы тоже меня допрашивать?
— А ты хочешь про это говорить?
— Я не хочу, чтобы меня допрашивали.
— А если просто поговорить? Пусть не со мной, с кем-нибудь?
Полина подумала.
— С мамой, может быть… — произнесла она очень тихо. — Но она не спросит, она у меня умерла. А со следователем, что приезжал, с врачами не хочу. Ни за что!
— Может быть, тогда с отцом? — осторожно спросила Катя.
Полина судорожно замотала головой — нет, нет. В темных глазах ее мелькнул животный испуг.
— А с Артемом, будь он жив, ты бы смогла об этом говорить?
Полина снова замолчала. Покачала головой — нет, потом кивнула — да. И вдруг всхлипнула, плечи ее затряслись.
— Вы любили друг друга? — спросила Катя. Полина взглянула на нее сквозь слезы:
— Я виновата. Ужасно виновата перед ним, ужасно…
— Ну что ты? Почему?
— Я виновата. — Голос Полины дрожал. — Мне не надо было соглашаться, не надо было выходить за него, не надо этой свадьбы… Не было бы ее, он был бы сейчас жив.
— Никто не знает своей судьбы, Полина.
— Вы не понимаете — это не судьба, это я! Я одна во всем виновата, Когда мы за столом сидели, когда танцевали, я все время думала… все думала про себя: теперь конец, все погибло и ничего уже нельзя поправить… Только одно может меня спасти…
Катя взяла девушку за руку, крепко сжала ее холодную влажную ладонь.
— Полина, прежде чем ты сейчас что-то еще мне скажешь — подумай хорошенько. И успокойся.
— Но я должна сказать хоть кому-нибудь… Хоть вам… Мы танцевали, был фейерверк… Артем был со мной, он так радовался… А я… Я смотрела на него и думала: все погибло, все, и ничего уже не поправишь. Вот если бы он, Артем, вдруг исчез… если бы его вообще не было на свете… Или если бы он вдруг умер внезапно, то я бы… я была бы спасена. Я хотела, чтобы он умер, понимаете? Я очень сильно этого хотела. И тогда, когда нас в церкви венчали, и в загсе, и когда мы за столом сидели, и когда на машине в Москву ехали — всегда! Я желала ему смерти.
