Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

«Ерунда, — думал он, — отпустит. Просто я переработал, когда мы готовили машину. Но не мог же я стоять в сторонке, пока ребята выбивались из сил. Это было бы нечестно. Я — мэтр, а они — мои рабы, что ли? А не можешь летать, так не летай. Но я не могу не летать, поэтому я обязан работать вместе с ними. А как же иначе?»

Летели над чистой водой. Облака прижимали самолет к самой воде. Они неслись навстречу — густые и серые, клочковатые, как дым пожарищ. Машину болтало все сильней.

— Геворк, — спросил Струмилин, — сколько еще?

— Через сорок минут мы должны выйти на них.

— Хорошо.

— Вас подменить, Павел Иванович?

— Нет.

— Вам лучше?

— Да.

Струмилин решил принять немного нитроглицерина. Он попросил:

— Дай мне кусок сахару, Паша.

— Может быть, сварить кофе?

— Кофе осталось в нашей машине, ты что, забыл?

— Забыл.

— Дай мне скорее кусок сахару.

Павел достал из портфеля пачку сахару и вытащил Струмилину один кусок.

— Держи штурвал.

Павел взял штурвал.

Струмилин почувствовал во рту острый привкус нитроглицерина. Он улыбнулся Пьянкову и Аветисяну, склонившимся над ним.

— Что надо сделать? — спросил Аветисян.

Струмилин махнул рукой.

— Что?

— Лететь, — сказал он. — А я минуту отдохну.

Он закрыл глаза и стал дышать носом: неглубоко и осторожно. Он представил себе свое сердце. Однажды он видел сердце, сделанное из синтетического материала в натуральную величину и работавшее как настоящее. Это было на какой-то выставке в Москве, и Струмилину тогда показалось, что не надо показывать людям их работающее сердце. Ему тогда показалось это жестокостью и неуважением к великому таинству вечного работника. Вечного человеческой вечностью.

Струмилин подумал, что спутники запускают только для того, чтобы принести из космоса, а потом из других миров новые знания для человечества. Может быть, со временем люди узнают, как сделать сердце вечным. Они могут это узнать, покорив космос и познакомившись с тамошними обитателями. Только искусственное сердце, наверное, совсем иначе гонит кровь, и поэтому люди тоже станут иными, если узнают тайну вечного сердца.

Наум Брок вышел на радиопривод «Науки-9». В наушниках пищало тем громче, чем ближе к ледяной станции приближался самолет Струмилина, который сейчас вел Павел Богачев.

— Они предлагают садиться километрах в трех от них, — сказал Наум, оторвавшись на секунду от приема, — там площадка ровнее.

— Хорошо.

— Только до них потом придется добираться три километра через торосы. Они передают, что там торосы здоровые и идти будет трудно.

— Где у них горючее? — спросил Павел, приподнимаясь в кресле, чтобы лучше видеть лед.

Наум начал быстро выбивать ключом его вопрос.

— Они передают, что горючее в лагере.

— А как же мы будем заправляться? Нам ведь не хватит дойти обратно на нашем горючем.

— Значит передать, что будем садиться прямо в лагере?

— Да.

Радиопривод в наушниках теперь не пищал, а надсадно и монотонно выл, как сирена. Павел смотрел вперед, но не видел палаток «Науки-9».

«Сейчас, Павел Иванович, — думал он, — сейчас, миленький, вы уж потерпите немного. Мы их найдем. Сейчас мы их найдем, вы только не волнуйтесь».

— Где же они?! — закричал Павел. — Геворк Аркадьевич, где они?!

Аветисян стоял у него за спиной и смотрел туда же, куда и он. Но впереди был битый лед, и торосы, и зеленая вода. Лагеря не было видно, хотя радиопривод в наушниках выл зло и монотонно.

— Сейчас, сейчас, — тихо говорил Аветисян. — «Eile mit Weile» — «поспешай с промедлением». Сейчас они появятся.

Павел прибавил оборотов. Самолет шел низко надо льдом. Впереди по льду неслась его маленькая тень, похожая на стрекозу. Мотор ревел захлебно и весело, как первый майский жук. Облака опустились и теперь стали еще гуще и темнее.

— Мы идем очень низко, — сказал Аветисян, когда рев привода стал не таким громким, — мы прошли их. Мы не видим их сверху.

Павел заложил крутой вираж и повернул машину в обратном направлении.

— Возьмите южнее, — сказал Аветисян.

— Хорошо.

Брок крикнул:

— Они нас видят.

— Пусть они командуют! — попросил Богачев. — Пусть они ведут нас!

— Хорошо!

Богачев привстал в кресле, потому что звук снова стал тревожным и громким.

«Где же они? — думал он. — Где же они?!»

Богачев чувствовал себя комком мышц. Ему казалось, что ударься об него сейчас пуля — отскочила бы сплющившись. Лицо его тоже окаменело и стало жестким и хищным. Такое лицо бывает у медвежатника, встретившегося со зверем после охоты, когда в стволе остался один-единственный патрон — последняя надежда на жизнь.

Радиопривод снова стал затухать. Павел выматерился. Он почувствовал, что все тело его стало мокрым и холодным. Он ненавидел себя сейчас.

«Чкалов, — думал Павел, — он говорил, что я будущий Чкалов. Я дерьмо, а не Чкалов. Беспомощный кутенок, который тыркается мордой и не может выйти на радиопривод. У, сволочь какая!» — думал он о себе, ложась на новый вираж.

— Вот они! — заорал Аветисян.

Богачев почувствовал, что вот-вот заплачет. Он сопел носом и закрывал глаза. Он почувствовал, что вот-вот заплачет, но не мог сдержать радостной улыбки, потому что понимал, как это будет хорошо, если сейчас он посадит машину к людям, попавшим в беду.

Богачев увидел, что площадка очень мала, но он не думал, что самолет сюда сажать опасно и трудно, он был уверен в том, что сможет посадить самолет на крохотный ледяной пятачок. Он видел вокруг разводья и трещины и торосы невдалеке, но его это не пугало. Он вел машину на посадку.

— Володя, начали!

— Есть!

Пьянков стал на колени рядом с Богачевым. Он сразу же сросся с приборами.

Самолет пошел на снижение.

— Трещина на льду, — негромко и спокойно сказал Струмилин и положил руки на штурвал.

— Вижу! — так же спокойно ответил Павел.

Самолет рвануло вперед, потому что иначе он мог попасть лыжами в трещину. Самолет повело вперед, и надо было в одну долю секунды решить: уходить ли вверх, чтобы делать новый заход, или сажать машину сейчас, рискуя не удержать ее и врезаться в торосы.

— Садимся! — сказал Павел.

Пьянков убрал газ, и машина коснулась лыжами льда. Машина коснулась льда и заскользила прямо на гряду торосов.

— Тормоз! — крикнул Богачев.

— Есть!

Но несмотря на то, что тормоза были включены, машину несло вперед на торосы. Богачев стал заваливаться на спинку кресла, вытягивая на себя штурвал. Самолет несся вперед, неудержимо и накатисто.

Павел снова почувствовал себя комком мышц, он сморщил лицо, закрыл глаза и, резко опустив штурвал, дал машине свободное движение вперед. Мимо промелькнули лица зимовщиков. Они что-то кричали, но из-за рева мотора не слышно было, что они кричали, хотя можно было догадаться, о чем они сейчас должны были кричать.

Павел отпустил на мгновенье штурвал, а потом взял его на себя что есть силы и сразу же ощутил, что машина останавливается. Теперь торосы уже не неслись на него, а медленно наползали, как в панорамно-видовом фильме.

Он остановил самолет в двух метрах от торосов. Бросив штурвал и не став разворачиваться, Павел поднялся с кресла, секунду постоял, приходя в себя, а потом обернулся к Струмилину.

— Павел Иванович, — позвал он командира.

Струмилин смотрел на него и молчал.

— Павел Иванович…

— Очень плохо быть пассажиром, — прошептал Струмилин, — сильно трясет. А ты — молодец… Помоги мне выйти на лед.

Струмилин сейчас говорил странным голосом, совсем не похожим на его обычный басок. Он говорил фальцетом, будто мальчик, у которого ломается голос.

— Не надо вам выходить, — сказал Павел, — мы сейчас быстро загрузим людей и пойдем обратно.