Павел Шестаков - Рапорт инспектора

— Возможно. А если существует, то подтвердит, что играл с Горбуновым.

— И тем докажет. — начал было Трофимов, но Мазин прервал его:

— К сожалению, ничего не докажет, потому что Горбунов в клубе был и, несомненно, играл. Не знаю только, для собственного удовольствия или для видимости за доской помаячил. И, конечно же, «северянин» часы эти и минуты не фиксировал.

— Значит, старуху вы все-таки со счетов не сбрасываете?

— И на старуху бывает проруха, — отшутился Мазин.

Они вышли к реке. Солнце скрылось за надвинувшимися темными тучами, которые уже теряли первые пушистые, еще не собравшиеся в тяжелые хлопья снежинки.

— Знаешь, Трофимыч, начало зимы — прекрасное время. Несколько лет назад мне об этом комиссар Скворцов сказал. Я тогда не понял, а теперь понимаю. Всякое время прекрасно, когда стареешь.

Трофимов удивился немного, хотел сказать как положено — «рано вам о старости.», но перехватил задумчивый взгляд Мазина и смолчал.

А Мазин, и не ожидая ответа, смотрел на темную реку и остров, на глазах покрывавшийся белой пеленой, на ворон, что нахохлились на берегу, изредка перескакивая с места на место, оставляя на снегу недолговечные следы, на трудно различимые вдали серые пятна городских зданий, и мысли его возвращались постепенно в привычное русло после маленькой невеселой паузы.

— Как все было, Трофимыч? Скажем, Горбунов и Крюков замыслили нападение. Крюков сделал ключ. Горбунов крутится какое-то время в клубе, двигает пешки и слонов, выходит незаметно. Едут, берут деньги, бросают машину. Горбунов появляется в клубе и начинает весьма натурально изображать, что обнаружил пропажу машины. «Помогите!» Так?

— Наверно.

— Вот именно, наверно, но не наверняка. Как мог Горбунов появиться возле машины не из дверей клуба, а с противоположной стороны? Обошел квартал с целью маскировки? Не верится. Наоборот, больше риск, что увидят, обратят внимание. Да и время ему было дорого, каждая минута. Вот где проруха! Старухе-то за восемьдесят. Напутать могла.

— У таких стариков, между прочим, бывает цепкая память на детали.

— Бывает. Но исходить нужно из проверенных реальностей. К сожалению, их меньше, чем хотелось бы. Например, смерть Крюкова — это факт, а обстоятельства ее — тоже одни догадки. Кто он? Сообщник Горбунова или просто мальчишка-ревнивец, стащивший горбуновский брелок и никакого отношения к нападению на кассира не имевший?

— Горбунов все запутал.

— Да, выдал две взаимоисключающих версии. Первая — брелок был украден из машины во время угона. Вторая — пропал при неизвестных обстоятельствах после угона. Но мне сейчас важно даже не то, какая из них верна, а другое: в каком случае Горбунов был искренен Тут уж целых три варианта. Сначала сказал правду, а потом наврал. Или сначала наврал, а потом сказал правду! Или, наконец, добросовестно напутал и был искренен и в том и другом случае?

— Врал, конечно, — уверенно сказал Трофимов.

— Тогда с какой целью? И почему? Что толкнуло его на ложь? Страх? Анонимное письмо? Страха он не скрывал, но трус ли Горбунов?

— Судя по тому, что мы знаем.

— Нет. Оставь наши знания. Боюсь, что немногого они пока стоят. Скажи впечатление. Какое впечатление производит на тебя Горбунов?

— Изворотливый, как ужака.

— Хитрец?

— Скользкий тип, я же говорю.

— А храбрецом он тебе не показался?

— Храбрецом? — переспросил Трофимов.

— Ну да! Отчаянным парнем, которому море по колено.

— Шутите?

— Ничуть. Горбунов, которого мы знаем — трус, хитрец и пролаза, а Горбунов, которого подозреваем — дерзкий налетчик. Подумай, он настолько осторожен и предусмотрителен, что позаботился отпереть собственную машину чужим ключей и одновременно не удосужился прикрыть лысину. Из осторожности обходит целый квартал возле шахматного клуба, а на месте преступления размахивает пистолетом с открытым лицом? Так кого же прикажешь брать — хитреца или храбреца?

— Преступника, — ответил Трофимов дипломатично.

— Двуликого Януса?

— Встречаются и такие.

— Еще бы! Но как они друг друга находят? Я смотрел армейские характеристики Крюкова. «Решительный, отважный…». Понимаешь что-нибудь? Решительный Крюков закутывается, как человек-невидимка, а трусоватый Горбунов сам выхватывает сумку с деньгами. Оба действуют в полном противоречии со своими характерами. Не слишком ли, Трофимыч?

С этими словами Мазин взялся за дверцу машину, потому что, разговаривая, они вышли из лесу и стояли теперь недалеко от ресторана, откуда заметно тянуло вкусным шашлычным дымком. Капитан был не прочь отдаться соблазну, но Мазин уже сел за руль.

Машина двинулась не спеша, подчиняясь погоде. Теплело. Снегу прибавлялось с каждой минутой, большие крылья «Мельницы» сразу исчезли позади, на стекла густо валились влажные хлопья, их сгребали медлительные «дворники».

— Так кто же он — храбрец или трус?

— Довел он вас, Игорь Николаевич.

— Ты прав. Мне хочется рискнуть, Трофимыч, потому что, не получив ответа на этот вопрос, я не могу продвинуться вперед. Придется пойти на риск, если разрешишь.

— Разрешу, если скажете, что задумали.

— Скажу. Одну небольшую игру, хотя такие игры и не в моем вкусе. Но не вижу другого выхода. Предлагаю заехать в институт, где работает Горбунов, и пригласить его прогуляться с нами.

— Прогуляться?

— Именно. Пусть понимает приглашение, как хочет. В меру своей храбрости.

— Блеск! — понял и одобрил Трофимов.

— Посмотрим. Блеск или пустой треск, — заметил Мазин осторожно.

«Волга» уже включилась в поток машин, который перемешивая колесами непрочный снег, катился магистральной дорогой к высоко натянутому над рекой мосту. Справа, в искусственной гавани-ковше выстроились на зиму в ряд «ракеты» и «метеоры» местных линии, слева начинался городской пляж с покрытыми белыми шапками «грибками» и легкими, давно опустевшими павильонами.

Институт поднимался над рекой на противоположной стороне — затянутое в стеклянные обручи бетонное здание этажей на двенадцать с выдвинутым вперед вестибюлем, освещенным в этот пасмурный день электрическими лампами.

— Поднимись, пожалуйста, Трофимыч, — попросил Мазин. — Если потребуется, согласуй с администрацией. Я думаю, отпустят Горбунова. И никакого нажима, конечно. Максимум корректности. Пугать мы его не будем. Лишь бы сам не испугался.

Трофимов усмехнулся:

— Будет сделано, Игорь Николаевич.

Ждать пришлось недолго. Инженер вышел первым. Капитан придержал дверь, пропуская его. Горбунов был растерян:

— Как я должен понимать?

— Садитесь, пожалуйста, — сказал вместо ответа Мазин.

Некоторое время ехали молча. Наконец, Горбунов решился:

— Куда мы едем?

— В управление.

— Это… арест?

Мазину приходилось видеть, как страх охватывает людей, но редко в такой классической форме. У побелевшего как мел, Горбунова дрожали пальцы, и он тщетно пытался унять дрожь.

— Вам страшно, Владислав Борисович? — спросил Мазин пересевший назад. Наблюдая за Горбуновым, он ждал все-таки вспышки возмущения, каких-то резких слов вроде «вы не имеете права» или «это произвол», но Горбунов ответил так, как позволили ему физические возможности. Едва слышно он шепнул:

— Да.

Трофимов за рулем крякнул.

Мазину стало не по себе, но он уже убедился, что поступил правильно.

— Скажите прямо, Владислав Борисович, вы храбрый человек?

— Я не храбрый человек, — вымолвил Горбунов почти по складам, как читают букварь.

— Хорошо, что вы откровенны. Мне бы не хотелось перегружать вашу нервную систему. Если предпочитаете, мы можем побеседовать и в неофициальной обстановке. Скажем, у вас дома.

— Значит… я не арестован? — чуть громче спросил Горбунов, оживая, будто вдохнув глоток кислорода.

— Нет, вы не арестованы, ваше будущее зависит только от вас. Но если вы из людей, которые успокаиваются так же легко, как и бросаются в панику, учтите — полной безопасности я вам гарантировать не могу.

— Что же я должен сделать?

— Сказать нам правду.

И Мазин замолчал, давая Горбунову возможность прийти немного в себя. Заговорил он только, когда все трое расположились в квартире инженера, сели по-деловому вокруг маленького столика, гладкого и пустого, хотя Горбунову не помешала бы рюмка коньяку. Он не понимал своего положения, не понимал, в чем цель Мазина и что за разговор ему предстоит — лучше он или хуже прямого допроса.

— Простите, Владислав Борисович, мои не совсем обычные вопросы. Вы, конечно, вправе не отвечать на них, но лучше ответить, поверьте, лучше ответить.

— Я готов, — заверил Горбунов, хотя готов не был и вопроса, который последовал, не ждал.