Дэвид Гудис - Медвежатник
— Моя рука, — сказала она.
Он понял, что сжимает ее руку слишком сильно. Он отпустил ее. Перед ними, в миле от них, горели огни Стального пирса и слепили глаза. Он почти ослеп и лишь смутно осознавал, что шагает у самого края набережной и Глэдден идет рядом с ним. Люди шли им навстречу, и было приятно видеть их, вышедших на набережную, чтобы вдохнуть вечерний бриз.
Глэдден забежала на полшага вперед, чтобы взглянуть ему в лицо.
— Почему ты вернулся?
Он затянулся сигаретой, а потом — голос его звучал легко и без напряжения — рассказал Глэдден, почему он вернулся. Он рассказал это так технически точно, как только мог, описывая все детали. Когда он окончил, они уже прошли половину пути до Стального пирса. Харбин удовлетворенно улыбнулся всем этим огням и людям, которые находились между ними и пирсом, и он ждал, когда раздастся голос Глэдден.
Она ничего не говорила. Ее голова склонилась, и она смотрела на блестящее дерево набережной, которое мелькало под ее ногами.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за то, что ты вернулся.
Ее голос был серым и мрачным, и тяжесть его шла вразрез со смыслом сказанного. Он нахмурился:
— Что с тобой?
— У меня предчувствие. Может быть, было бы лучше сделать все по-другому. — И до того, как он смог ответить, она пробормотала: — Нэт, я устала!
Поблизости оказался павильон, и он повел ее туда. Павильон был заполнен больше чем наполовину, в основном людьми среднего возраста, которые сидели с ничего не выражающими лицами. Несколько детей без устали носились между скамеек, человек в белой морской фуражке продавал брикеты мороженого.
Скамейка, которую выбрал Харбин, была в середине павильона, под навесом над пляжем. Он уселся на скамью и посмотрел на Глэдден. Он увидел, что она закинула голову далеко назад, закрыла глаза, а рот ее вытянулся в тугую линию. Он сказал:
— Ты купила хорошенькую шляпку.
Она не ответила. Ее лицо не изменилось.
— Действительно элегантная шляпка, — сказал он. — У тебя хороший вкус.
Глэдден открыла глаза и посмотрела на него:
— Зря ты вернулся.
— Перестань говорить глупости. — Его губы скривились в снисходительной улыбке. — Сейчас нет времени для глупых разговоров. Мы должны составить план. Мы сделали первый шаг, и теперь нам следует извлечь из него пользу.
— Для чего?
— Для того, чтобы остаться в живых.
— Я не уверена, что хочу остаться в живых.
Харбин уставился на набережную перед собой, где люди двигались, образуя поток перемешанных пастельных красок. Он медленно покачал головой и тяжело вздохнул.
— Ничего не могу поделать, — сказала Глэдден. — Так я чувствую. — Она прикрыла глаза рукой. — Я устала. Я так устала быть в деле, возвращаться в него. Вот что я чувствую. — Она начала дышать, как марафонец, который наконец добежал до финиша. — Я больше не могу этого выносить. Мы ничего не выиграем.
— Давай сделаем что-нибудь приятное. Давай прокатимся.
— Прокатимся куда? — спросила она и потом сама себе ответила: — Некуда. — Она взяла его за руку, для того чтобы он внимательно ее слушал. — Получилось нехорошо. Прошлой ночью, — теперь она словно задыхалась, — я выгнала тебя из своей комнаты. Я обзывала тебя, потому что не могла тебе сказать, что на самом деле чувствую. Я никогда не была способна сказать тебе, что я чувствую. До сегодняшнего дня. Потому что теперь, похоже, время пришло. Как в рассказе, который я однажды прочитала. Там был морж, и он сказал, что время пришло.
Он очень крепко сжал ее руки, но он знал, что она — не в его руках.
— Так что, — сказала она, — время пришло. Я люблю тебя, Нэт. Я люблю тебя так сильно, что хочу умереть. Я действительно хочу умереть, и пусть я умру от руки Чарли, или не важно как. Мне все равно — я просто хочу умереть.
Он попытался избавиться от большого тяжелого комка в горле:
— Не говори так.
— Это не твоя вина. Здесь нет ни капли твоей вины. — Она забрала у него руку. — Я знала, что я не нужна, но что мне оставалось делать? Я присосалась к вам. Как пиявка. — Ее глаза, осуждающие себя самое, были печальными и желтыми. — Это все, чем я была. Пиявкой. — А потом ее губы чуть-чуть дрогнули. — Пиявка нужна только тогда, когда она вот-вот умрет.
Одно мгновение он был не в силах двинуться, дышать, думать. Это была полная неподвижность. И тогда нечто прорезало ночное небо и разорвало темноту на части. Он сказал себе, что он влюблен.
— Тебе не надо уходить, — сказал он. — Я никогда не позволю тебе уйти.
Ее глаза нашли глаза Харбина.
— Это правда? — Она продолжала впиваться в него глазами. — Это правда. Тебе есть, тебе есть до меня дело, я знаю — есть.
— Есть.
Только теперь он понял, кто послал знамение на небе, кто заставлял его говорить эти слова. Он знал это точно. Джеральд. И именно Джеральд приказал ему произнести:
— Я люблю тебя, Глэдден.
Глава 18
Бриз, дувший с океана, теперь был сильнее, и новость о том, что он подул, должно быть, достигла дальних улиц города, поскольку все больше народа выходило на набережную с видимым удовольствием на лицах. Между огнями фонарей, магазинов, кафе и отелей, во множестве цветов и звуков набережная сверкала и переливалась.
Все больше людей заходило в павильон, и наконец он заполнился почти до отказа. Мужчина, продававший мороженое, преуспевал. Его конкурент с набережной заметил это и тоже переместился в павильон. Люди сидели, покупали мороженое и наслаждались бризом, вдыхая его соленый воздух.
В павильоне разговаривали очень мало, а Харбину хотелось, чтобы здесь было больше звуков, больше шума. Пришло время выработать план, а он не мог в такой тишине хорошенько обсудить этот план с Глэдден. Он повернул голову и посмотрел в глубь павильона. Там была одна пустая скамья. Она стояла в последнем ряду, близко к перилам и в некотором отдалении от других скамеек. Край ее упирался в ступени, ведущие вниз, к пляжу.
Он поднялся, взял в руки чемодан. Глэдден последовала за ним, и они заняли эту скамью. Вокруг слегка суетились люди, поскольку несколько человек тоже спешили к свободной скамье. Началась небольшая толкотня. Голоса становились выше. Молодая женщина нехорошо отозвалась о другой женщине и получила точно такое же определение в ответ. Потом дело более или менее разрешилось, и в павильоне снова установилась тишина.
— Давай обдумаем все это.
Он зажег сигарету. Глэдден прислонилась к его плечу, и у него перед глазами растеклось бледное золото ее волос, рассыпавшихся у него на груди. По ним скользил бриз.
— Деньги, — сказала Глэдден. — Вся моя наличность осталась в комнате. Нам нужно вернуться.
— Нет. — Он представлял себе шахматную доску и намечал план действий, но тут немного отвлекся. — Я взял с собой достаточно. Почти семь кусков.
— Крупными купюрами?
— По большей части.
— Это проблема.
— Но она возникнет позже. У меня достаточно десяти— и пятидолларовых купюр, чтобы мы могли двигаться дальше. — Он глубоко затянулся сигаретой. — Что меня беспокоит, так это транспорт.
Он посмотрел на небо. Оно ярко сияло, усыпанное звездами. Было полнолуние. Между звездами и луной он прочертил план путешествия, создал там карту и уже видел, как он и Глэдден передвигаются по этой карте, уезжая куда-то. Он думал, как много времени им понадобится, чтобы туда попасть, и попадут ли они туда когда-нибудь. Небесная карта становилась все мрачнее, и он приказал себе перестать на нее смотреть. Карта не могла натолкнуть его на какую-нибудь идею. Ему нужны были идеи, а они не приходили. Он устал подгонять их, да и в насилии над мыслями не было ничего хорошего. Он знал, что в этом нет ничего хорошего, и позволил мыслям течь плавно, в согласии с самими собой.
— Автобусы, — сказала Глэдден. — Я не думаю, что они станут следить за автобусами.
— Если возьмутся следить, то ничего не забудут.
Глэдден вздохнула:
— Не слушай меня. Я в этом деле новичок.
— Так же как и я. — Он посмотрел на чемодан, стоявший на краю скамейки.
— Ты боишься?
— Разумеется.
— Мы выкарабкаемся.
— Но пока я боюсь. Не хочу тебе врать. Я действительно очень боюсь.
— Я знаю, каково это, — сказала Глэдден.
Он медленно кивнул:
— Я боюсь с прошлой ночи на шоссе. Я боюсь с сегодняшнего дня, после того, что случилось с Бэйлоком. — Он заговорил немного жестче. — Одно я знаю точно. Мы этого не делали. Я хотел, чтобы те трое копов остались живы. Я хотел, чтобы Доомер остался жив. Я хотел, чтобы остался жив Бэйлок. Ради Бога, — произнес он и увидел, как она жестом показывает ему, чтобы он говорил тише, — я не хотел, чтобы кто-то умирал. — Он посмотрел перед собой, на людей, сидящих в павильоне, на людей на набережной и, показав на них, произнес: — Клянусь, я не имею ничего против них. Ничего. Посмотри на них. На них на всех. Они мне нравятся. Они мне по-настоящему нравятся, даже если они ненавидят меня вместе с моими потрохами. — Его голос стал очень тихим. — И с твоими тоже.
