Андреа Камиллери - Телефон

Ваш

Лейтенанту Иларио Ланца-Скокка,

Часть Королевских Карабинеров.

Вигата.

Палермо, 10 июня 1892 г.

Лейтенант!

По причинам, мне неизвестным, которые, однако, будут установлены в результате расследования, начатого сегодня по моему указанию, Вы не только совершили необдуманный поступок в отношении Префекта Монтелузы, но и спровоцировали насмешки в адрес высокопоставленных Представителей Государственной Власти.

Ваше недостойное поведение дает мне основание применить к Вам следующие меры:

Объявление строгого выговора с занесением в Личное дело.

Арест на 20 (двадцать) суток.

Перевод не позднее 30 августа с.г. в Ористано (Сардиния), в распоряжение Командира местной Части Королевских Карабинеров.

Командующий Округом

Говорят (6)

…и, стало быть, мне остается извиниться за эту преамбулу, не имеющую прямого касательства к данному процессу… Боже мой! Неужели я только что сам это произнес? Господин председатель! Господа судьи! Прошу вас, помогите мне! Неужели я сам так сказал: «не имеющее прямого касательства»? Признаю, я ошибся, господа! Никогда еще адвокату Орацио Русотто не приходилось во всеуслышание признавать, что он ошибся, что он допустил грубейшую ошибку! Ибо все, сказанное мною до настоящей минуты, имеет к данному процессу прямое, самое прямое отношение. Ибо, как мой подзащитный из-за простой путаницы в именах превратился в крамольника, в смутьяна, для которого не существует ни Бога, ни Родины, ни Семьи, точно так же, повторяю и подчеркиваю, мы рискуем здесь превратить благородный альтруистический поступок Дженуарди в преступное деяние.

Опасность судебной ошибки, господа, грозит любому процессу. Вопрос, который в мыслях, в сердце, в душе задает себе каждый человек, отправляющий правосудие, и который делает бессонными его ночи, всегда один и тот же: не ошибаюсь ли я?

Посему, дабы избежать малейшей ошибки, я собираюсь строго придерживаться твердых фактов.

Свидетель Патанэ Джованни, торгующий с лотка овощами и фруктами рядом с подъездом дома, где проживает господин Ла Ферлита, показал под присягой, что видел, как Дженуарди достал револьвер и выстрелил в воздух.

Свидетельница Каннистрелло Паскуалина, бродячая торговка, показала под присягой, что видела Дженуарди, когда тот «бабахнул в пташек», как она колоритно выразилась, желая сказать, что он выстрелил в воздух.

Должен ли я испытывать ваше терпение, утомляя списком еще из семи свидетелей, единодушно показавших под присягой то же самое? Неужели все эти люди, кем бы они ни были, нарушили присягу? В таком случае я официально призываю вас, господин прокурор, привлечь их к ответственности за дачу ложных показаний.

Коль скоро вы этого не делаете, значит, свидетели сказали правду и мой подзащитный действительно выстрелил в воздух.

Перейдем теперь к показаниям тюремного стражника, задержавшего Дженуарди. Стражник показал под присягой, что в момент выстрела он выбирал груши на прилавке свидетеля Патанэ и обернулся только после того, как услышал выстрел.

Дженуарди он увидел, когда тот — привожу его точные слова — «опускал руку, в которой был револьвер», и посему не может сказать, стрелял ли Дженуарди в воздух или в Ла Ферлиту. Из его показаний явствует также, что при задержании стрелявший не только не оказал сопротивления (а ведь в руке у него еще дымился револьвер, тогда как стражник не имел при себе оружия), но выглядел совершенно безучастным, будто свалился с неба.

Поведем итог: среди свидетелей происшествия не нашлось ни одного, кто видел бы, что Дженуарди нацеливал револьвер в сторону Ла Ферлиты.

Господин председатель! Господа судьи!

Представляя вниманию вашему действительные факты, я изложу их бесхитростными словами в том виде, в каком открыл мне истину сбивчивый, трогательно-безутешный рассказ Дженуарди, человека, которого унизили, оскорбив его достоинство, человека, с которым циничная судьба вознамерилась, судя по всему, сыграть злую шутку! Но хочу, чтобы вы знали: его рассказ я проверил пункт за пунктом, дабы никто в этом зале и за стенами этого зала не мог сказать, что адвокат Орацио Русотто способен взять на себя защиту того, в чьей полной невиновности он не уверен на сто процентов!

Несколько времени назад дела побудили Филиппо Дженуарди переехать из родной Вигаты в Палермо, где однажды он случайно узнает адрес своего земляка и ближайшего друга Розарио Ла Ферлиты, которого давно потерял из виду. Дженуарди и Ла Ферлита, дружа с детских лет, не один год сидели за одной партой, были рядом в пору первых любовных увлечений, переживали вместе первые разочарования, поверяя один другому свои задушевные тайны. Они были неразлучными, водой не разольешь, в Вигате их называли Кастор и Полидевк.[8] Они всегда были готовы защищать друг друга, всегда готовы были друг с другом поделиться хлебом, деньгами, счастьем. Когда Дженуарди женился, Ла Ферлита влез по уши в долги, чтобы сделать молодым дорогой свадебный подарок. Когда Ла Ферлита заболел, Дженуарди день и ночь не отходил от его постели. Дружба! Это божественный дар, пользоваться которым на земле могут, по милости Создателя, только люди! Помните Цицерона, великого Цицерона? «Quid dulcius quam habere, quicum omnia audeas sic loqui ut tecum?»[9] Хватит! Я боюсь расплакаться и заставить плакать вас! Итак, с учетом всего сказанного желание моего подзащитного навестить друга, которого он так давно не видел, было более чем естественным. Он уже подходил к дому Ла Ферлиты, когда тот выбежал из подъезда. Почему Ла Ферлита бежал? Разумеется, не потому, что не хотел встречаться с Дженуарди (на бегу он его даже не заметил), а потому, что значительно опаздывал на встречу с господином Гальварузо Амилькаре, встретиться с которым условился накануне. Сам Гальварузо подтвердил под присягой, что это правда.

К сожалению, я вынужден отвлечься в сторону. Репортер местной газеты, рассказывая о происшествии, написал, будто Ла Ферлита бросился бежать при виде Дженуарди, стоявшего на месте. Вот вам, господа, типичный случай подтасовки фактов! Вот как печать искажает правду, пуская людям пыль в глаза и навязывая общественному мнению версию о виновности до выяснения фактов! И эта вопиющая безответственность подготавливает плодородную почву для судебной ошибки. Позвольте мимоходом напомнить вам, что человек, выступающий сейчас перед вами, сам дважды сделался жертвой судебной ошибки, испытал на собственном опыте, на собственной шкуре, что такое тюрьма, но правосудие в конечном счете сумело восстановить справедливость, и теперь я, в свое время невинно обвиненный, защищаю здесь от судебной ошибки другого невинного, я, кто знает не понаслышке, что падает на долю человека, коего отказались признать невиновным.

Итак, прежде чем позволить себе отклониться в сторону, я остановился на том, что Дженуарди подходил к дому своего друга, когда тот выбежал из подъезда. Дженуарди хотел было окликнуть его, но в эту минуту — о, ужас! — увидел, как обезумевшая лошадь, впряженная в тяжелую подводу, мчится в направлении Ла Ферлиты, который только что, споткнувшись, упал на мостовую. В надежде предотвратить трагедию, заставив лошадь свернуть в сторону, Дженуарди, недолго думая, выхватил револьвер и произвел выстрел в воздух. К величайшему сожалению, выстрел не помог, и лошадь продолжила свой роковой путь.

Это все. Это чистая правда, непреложная истина. Понимаю, кто-то из вас с трудом сдерживает улыбку. Понимаю. Догадываюсь, что кто-то из вас мысленно возражает мне: «Э, нет, дорогой адвокат Русотто, ты рассказываешь нам сказки. Нашел дураков! Интересно, как пуля могла попасть в ногу лежащего на мостовой Ла Ферлиты, если Дженуарди стрелял в воздух?»

Поверьте, господа, вы задаете мне вопрос, который я первый тысячу раз сам себе задавал мучительно долгими бессонными ночами. И тот же тяжелый вопрос тысячу раз задавал себе Дженуарди.

Господин председатель! Господа судьи!

Однозначный ответ на этот головоломный вопрос я получил лишь позавчера благодаря проницательности и учености профессора Аристиде Кузумано-Вито, выдающегося специалиста по баллистике. Как все вы знаете, две недели назад профессор Кузумано-Вито покинул этот мир, скончавшись от цирроза печени. Но он нашел в себе силы лично составить протокол экспертизы. При этом из-за нестерпимой боли у него дрожала рука, что в отдельных местах изменило почерк профессора до неузнаваемости. Протокол в бумагах отца обнаружил сын профессора; он и передал его мне, когда я уже потерял надежду получить этот документ. После того как вы ознакомитесь с ним, прошу приобщить протокол к делу.