Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин
– Наполним бокалы! – весело сказал он. – Содвинем их разом!
– Прекрасный тост! – воскликнул Здор с чувством облегчения – он опасался, что если сейчас, за столом, начнут делить деньги, то его наверняка обойдут. – Спиши слова!
– И так запомнишь! – отмахнулся Выговский. – О делах продолжим завтра утром. Заметано?
– Пусть так, – кивнул Усошин.
– Тогда закажем еще шампанского. – Подняв руку над головой, Выговский звонко щелкнул пальцами, привлекая внимание официанта. А тот уж и так торопился, увидев, что последняя бутылка выпита.
И веселье продолжалось.
Все так же с радостной возбужденностью звучали голоса, но прежней легкости, беззаботности и отчаянной открытости уже не было. Словно какое–то облако подозрительности и опаски опустилось над столом, невидимое, но всеми ощущаемое облако. Все так же радостно взмахивал руками Агапов, блистал тонкими анекдотами Гущин, но Здор был насторожен и выглядел отрезвевшим. Мандрыка улыбался, кивал головой, пил и закусывал, но помалкивал. Прошло совсем немного времени, и замкнулся Усошин, стал украдкой поглядывать на часы, а когда кто–нибудь в компании поглядывает на часы украдкой и, как ему кажется, совершенно незаметно, это мгновенно видят все. И тоже смотрят на свои часы. Незаметно приближается и занимает исходную позицию официант – и стол сразу превращается в какое–то умирающее существо. Оно, это существо, еще посверкивает глазками, оно еще лязгает железными зубами вилок и ножей, бьет чешуйчатым хвостом, позвякивая бокалами, но все понимают – существо доживает последние свои минуты.
– Вы меня извините, как человек северный, живущий среди зэков… – Усошин помялся. – Я бы кое–что со стола захватил в гостиницу. – Он потянулся было к салфеткам, но Выговский его остановил.
– Завернут, – сказал он холодновато. – Упакуют наилучшим образом, сложат в корзинку и отнесут в машину.
– Даже так?! – восхитился Усошин. – Теперь я понимаю, почему люди стремятся жить в столице.
Наутро, в гостинице, почти не обмениваясь словами, в легкой угнетенности после вчерашнего перебора поделили деньги. Не сговариваясь, будто все было решено заранее, Выговский каждому отсчитал по семь тысяч.
– Возражения есть?
– Я доволен, – легкомысленно брякнул Здор.
– А почему бы тебе не быть довольным, – пожал плечами Гущин. – На твоем месте я бы тоже был доволен.
– Согласен! – нервно бросил Здор. – Меняемся местами.
– Остановитесь, – поморщился Выговский. – У вас еще будет время и будет повод. Более достойный. Это я вам обещаю.
– Дождаться бы! – все не мог успокоиться Здор.
– Через месяц. Когда получим не по семь, а по семьдесят тысяч долларов. А пока я предлагаю Гущину, Агапову и Горожанинову выдать премиальные. По три тысячи. Им надо кое с кем расплатиться. Я правильно понимаю положение?
– Мне придется расплатиться не только этими тремя тысячами, но и свои основные затронуть, – проворчал Гущин.
– Твои проблемы, – опять возник Здор.
– Не надо бы тебе этого говорить, – сказал Усошин. – Лишнее болтаешь.
– А ты откуда знаешь?
– Пообщаешься с зэками лет десять–двадцать… Начнешь кое–что соображать в жизни.
– А я общался!
– Чувствую – маловато, – усмехнулся Усошин.
Поезд на Север уходил вечером, пора было расходиться. Хотелось отдохнуть, похмелиться, купить гостинцы, просто пошататься и обдумать события последних дней. Была, все–таки была какая–то неопределенность, может быть, даже нервозность. Все понимали, что происходит нечто существенное, необратимое. Да, так будет точнее – именно необратимое.
Второй оборот ключа мне дался с трудом, как обычно. Но я его все–таки провернул и, толкнув дверь, некоторое время стоял неподвижно, стараясь запустить в действие все свои чувства – слух, зрение, обоняние, даже интуицию – и ощутить нечто неощущаемое. Но нет, ничто во мне не дрогнуло, не напряглось, не предсказалось.
Осторожно, стараясь не производить никаких звуков, я вошел в комнату и сразу увидел главное – дверь на лоджию была открыта, крючок висел безвольно и даже как–то обесчещенно. В таком положении я его никогда не оставлял. Дело в том, что врезанный в дверь замок был когда–то безжалостно вывернут, и теперь дверь запиралась только на корявый, изогнутый крючок, который тем не менее был достаточно надежен. Уйти, оставив дверь незапертой, я не мог, это исключено.
Бывает в нашей жизни, полной опасностей и всевозможных неожиданностей, что щеколда в замке проворачивается на два шага даже при одном повороте ключа. Второй поворот при этом не требуется, да он и невозможен. А бывает, что щеколда ведет себя, как и положено, – при одном повороте ключа проворачивается на один шаг, при втором – еще на один шаг.
Это нормально, это правильно и естественно.
И ни у кого не вызывает дурных предчувствий.
Хорошо, подумал я, допустим, щеколда решила со мной пошалить и при двух поворотах ключа продвинулась всего на один шаг. Бывает. И тогда мои подозрения глупы и безосновательны.
Но кривой, ржавый крючок из толстой проволоки все ставил на свои места – в номере кто–то побывал. И не уборщица, поскольку мусор остался в ведре. Он оставался нетронутым уже несколько дней, но напомнить об этом я не смел – уж больно гордая и самолюбивая уборщица мне досталась. Над ведром уже кружила мошкара, иногда с ревом бомбардировщика комнату пересекала муха с перламутровым зеленоватым брюхом – это было уже серьезное предупреждение.
Продолжим.
Человек, который побывал здесь, должен быть заинтересован в том, чтобы я не догадался о его посещении. Если же он не успел или не смог закрыть дверь на два оборота, если он оставил крючок болтаться в петле, значит… Что это может означать?
Первое – он уходил спешно.
Второе – через лоджию.
Третье – в те самые секунды, когда я поднимался по лестнице со своим ключом на изготовке. Не исключено, совсем даже не исключено, что какое–то недолгое время мы с ним оба находились в номере. Но я – в прихожей возле туалета, а он на лоджии, уже перебрасывая ногу через перила.
Не придумав ничего лучшего, я спустился вниз и у крыльца, у какого–то густого куста попытался найти хотя бы отпечатки подошв. Ничего. Вокруг всего дома была сделана отмостка из мелкой гальки с бетоном, и отпечататься там не смогла бы даже кувалда, сброшенная с крыши.
Но я нашел, нашел наконец то, что искал. Дело в том, что над крыльцом был сделан жестяной навес – он покрыт потеками смолы с крыши, опавшими листьями, персиковыми косточками и прочими отходами южной жизни. Подпирался навес с каждой стороны двумя железными, выкрашенными маслянной краской трубами – они веером расходились от крыльца. Чтобы уйти из моего номера через лоджию, достаточно был спрыгнуть на навес, а уже с него, скользя вдоль труб, спуститься на землю. На все это вряд ли требуется больше десяти секунд.
И вот
