Шерриер Кристиан - Не говорите ему о цветах
И внезапно моя память услужливо подсказала: БЕНЗИНГ. ХАНДСШУМАХЕР. ТРОССИНГЕН. Эту надпись я прочел на перчатке, оставленной на клавишах, на перчатке, которую я в какой-то момент принял за отрезанную кисть, — она источала сухой запах пыли, ветхих книг в старинных библиотеках. Я спросил у своего приятеля, где расположен Троссинген. Он ответил, что в этом городе находится очень известная фабрика по производству губных гармошек и аккордеонов самой высшей марки «HOHNEP». Город этот расположен в Вюртемберге, недалеко от Штутгарта и озера Констанс. Я легко отыскал его на карте.
Два дня спустя я был уже в Троссингене. Я долго бродил по гулким и звонким улицам, вдоль здания фабрики музыкальных инструментов и пришел в центр города. Я попал в живописный парк с зелеными лужайками и вековыми елями. Мои легкие наполнялись живительным и пьянящим воздухом. Мне казалось, что я заново родился. Душу переполняли желания, и я был уверен, что они исполнятся. Девушка моей мечты жила здесь, это твердое убеждение окрепло в моей душе. Конечно, она должна была быть здесь, среди этих высоких холмов!
Урсула! Я столько раз произносил это имя за мою долгую одинокую зиму, что оно стало для меня талисманом, далекой и светлой мечтой. Странное дело! Сейчас я не мог вспомнить ее лица. Я видел красивый разрез глаз, подбородок, губы, спокойный высокий лоб и сами глаза, подобные водяной пыли синего океана, но я не мог соединить это все воедино. Я даже разозлился. Без конца вспоминал, извлекал из своей памяти новые штрихи ее портрета, но вырисовывался только смутный силуэт. Призрачная мечта!
Весь день я бродил в поисках Урсулы. Заходил во все кафе и темные мрачные погребки, где за круглым столом сидели ветераны войны и вспоминали времена своей фронтовой юности. Я забрел в протестантский кафедральный собор, пустой и печальный, где единственным украшением было распятие на белой стене, и в огромной дубовой раме перечислены псалмы, предназначавшиеся для будущей службы.
Наступил вечер. Мир окрасился в золото и пурпур. Я шел по центральной аллее городского сада, дошел до лужайки с огромной клумбой в центре и устало сел на скамью. Кроваво-красные цветы так гармонировали с пожаром небес! Кто-то играл на органе в кафедральном соборе, и торжественная и печальная музыка проникала в сад. С приходом вечера все вокруг наполнилось необъяснимым волнением. Со всех сторон таинственные голоса нашептывали мне: Урсула, Урсула… У меня нестерпимо болела голова, и в висках стучало. Мне казалось, что маленькое черное чудовище скрючилось под одеждой у меня на груди, и время от времени его цепкая лапа впивалась в мой мозг. Огромные черные покрывала колыхались перед лицом, иногда они расступались, и я видел мрачный поток, несущий в своих волнах белые трупы. В карканьи ворон мне слышалось лишь одно слово: смерть. Это страшное слово парило над землей, угадывалось в шелесте крон деревьев и тысячекратно повторялось тучей черных птиц, летящих к горизонту.
Я не мог больше этого выносить; мой череп раскалывался. Я упал на колени, лицом уткнувшись в цветы. И постепенно приступ прошел, как будто лепестки и тычинки прогнали мрачную армию теней. Щеки мои были мокрыми — я плакал! Я поднялся и сел на ту же скамью, раздумывая, что мне теперь делать.
На скамейке лежала забытая газета. Я принялся ее машинально перелистывать, и вдруг на одной из страниц мне в глаза бросилась фотография Урсулы. Это было настолько неожиданно, что я не поверил. Я закрыл газету и принялся просматривать ее с первой страницы. Передовая была посвящена политическому обзору отношений Германии с другими странами. Глаза поверхностно скользили по строкам. Я бросил читать и снова стал листать газету. И опять увидел Урсулу. Она была сфотографирована в длинном белом платье, которое я так хорошо знал, — оно открывало ее дивные плечи и позволяло разглядеть выемку груди. На фотографии у Урсулы был слегка испуганный вид, и я вспомнил другой снимок, который когда-то сделал югославский фотограф. Я хранил его, как драгоценность. Под фотографией была подпись: «Троссинген, 15 апреля. Мы счастливы объявить нашим согражданам о помолвке фрейлен Урсулы фон Герренталь с графом Карлом фон Леибевич. Церемония состоится сегодня вечером в фамильном замке». Было как раз 15 апреля. Этим вечером Урсула должна была стать невестой.
Я поднялся, вышел из цветущего парка и попал на центральную улицу. Я спросил сначала у прохожего, потом у лавочника, как мне пройти к замку семьи фон Герренталь. Мне показали маленькую брусчатую улочку, обсаженную деревьями. Пока я шел, мне пришлось несколько раз отпрыгивать на край канавы, чтобы пропускать машины. Спускалась ночь, и когда я дошел до замка, наступила уже Полная темнота. Густой заросший парк окружал его со всех сторон, но темная громада четко вырисовывалась на фоне неба.
Ворота были открыты, и я без колебаний вошел в парк. Все окна нижнего этажа были ярко освещены. За оконными стеклами я видел двигающиеся силуэты. Слышны были приглушенные звуки музыки. Я подошел поближе. Я ступал очень осторожно, чтобы мои подошвы не скрипели по гравию. Я поднялся по ступеням широкой монументальной лестницы, дошел до террасы, проскользнул к окну и прижался лицом к стеклу.
Я увидал огромный зал с высокими сводчатыми потолками и в нем массу людей. Мужчины во фраках, на которых были приколоты военные знаки отличия, танцевали с женщинами в длинных вечерних платьях. На эстраде оркестр из старых седовласых музыкантов играл без перерыва. Было очень много старых людей. У многих приглашенных блестели лысые черепа, а на цепочке висел монокль. Я заметил Урсулу, и меня начала бить дрожь. Она стояла возле буфета и разговаривала с высоким молодым человеком, очень тонким и неподвижным, с печальным и серьезным лицом. Девушка совсем не выглядела счастливой. Мне показалось, что все это торжество было ей скучно, она украдкой поглядывала на свои часы и иногда задумчиво потирала руки, так хорошо знакомым мне жестом.
Но я увидел и другое, что заставило меня содрогнуться. За вереницей соединенных столов, подпирая стену, сидели десять стариков. Их лица были цвета старого пергамента. Изредка они склонялись один к другому и переговаривались. Среди них был один, с вечно открытым ртом, как в непрерывной зевоте, другой, который все время что-то жевал, еще один подносил к носу табак и вдыхал его. И, наконец, я заметил среди них старуху, одетую во все черное, через определенные интервалы она топала ногой по паркету. Я узнал ее. Это было страшное видение, которое грозовой ночью пробралось на нашу виллу. Ее лицо было ужасно. В глубине орбит мрачно горели глаза, а кривой рот, даже когда она улыбалась, походил на злобный оскал. И, все время гримасничая, она напоминала ведьму из моих детских сказок. Вдруг она подозвала Урсулу и цепко схватила за запястье, заставляя нагнуться к себе. Она что-то пробормотала девушке на ухо и показала на печального молодого человека. Урсула вернулась к нему и начала преувеличенно оживленно с ним разговаривать.
Ужасно долго, наверное, больше часа я стоял у окна и наблюдал. Потом у меня возникла идея. Я спустился с террасы, вошел в парк и обошел вокруг замка. Возле гаража стояло около сорока машин с потушенными огнями. Шоферы в ливреях разожгли на лужайке костер. Видно было, как они греют руки. На минуту я остановился и внимательно всмотрелся в пламя. Мне показалось, что языки огня были подобны огненному цветку. Потом я продолжил свой путь.
Позади замка я нашел то, что искал. Ставни подвала были плохо закрыты, я приподнял их и выбил каблуком замок. Осколки стекла со страшным шумом упали на цементный пол. Я испугался, кинулся в кусты и, растянувшись на земле, переждал какое-то время. Так как все было тихо, я вернулся к окну, открыл его, просунув руку в щель, влез внутрь и сразу наткнулся на кучи угля. Я обшаривал стены в поисках двери; пришлось зажечь спичку, чтобы ее отыскать. Сзади был коридор, упирающийся в лестницу, наверху которой была еще одна дверь, я припал к ней ухом. Никаких звуков. Я открыл ее и оказался, должно быть, в буфетной. Узкая лестница вела на этажи замка. Я поднялся, стараясь, чтобы не скрипели ступени, и оказался в широком коридоре, залитом светом люстр. Плотный толстый ковер заглушал мои шаги.
Внезапно послышались голоса, потом быстрые шаги по главной лестнице. Я спрятался в дверном проеме, рискуя быть замеченным из коридора. Это была Урсула. Она плакала, шумно всхлипывая. Она вошла в комнату, пробыла там минут пятнадцать и вышла. Вид у нее был успокоенный, и девушка снова спустилась в праздничный зал. Слышно было, как оркестр играл цыганские мелодии.
Я проскользнул в комнату, из которой только что вышла Урсула. Конечно, это была ее комната: я узнал одежду, книги, вещи, которые у нее были с собой на нашей вилле. Я узнал ее запах: запах юности, нежного и сильного тела. Все в этой комнате было в идеальном порядке… Я спокойно ждал конца праздника. Приглушенные звуки музыки достигали моих ушей, я даже слышал топот танцующих и иногда взрывы грубого германского смеха. Потом музыка стихла. В саду захлопали дверцы машин, стали фырчать моторы. На террасе с кем-то прощались. Я погасил свет, проскользнул в ванную комнату и сел на угол ванны. Мне не пришлось ждать очень долго. Праздник кончился. Черные машины разъезжались одна за другой. Вместо костра на лужайке остались лишь тлеющие угли. В коридоре раздались голоса, потом дверь в комнату открылась. Под легкими шагами слегка скрипнули половицы паркета. Слышно было, что Урсула напевала… Одна, затем вторая туфелька упали на пол, потом шелест снимаемого платья. Звякнули створки шкафа. Что еще? Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.
