Вячеслав Денисов - Дело государственной важности
– Не надо загибать лом интегралом, – пробормотал Смагин. – Эка тебя занесло… Не преувеличивай – «реформы»… Занкиева немедленно в розыск. Как фамилия прокурорского из Южного округа?
– Пуштин. Юрист, мать его, второго класса Пуштин.
– Тогда спешу тебя обрадовать. В Замоскворецкой прокуратуре нет сотрудника с такой фамилией.
– Тогда, может, и под судью Харлампиева кто-нибудь прихерился?
– Успокойся, Иван, – попросил Смагин. – И езжай в прокуратуру.
Кряжин выполнил просьбу наоборот. Он спрятал телефон в карман и вошел в здание тюрьмы. Свернул в дежурную часть, чем окончательно разочаровал дежурного, и опять качнул его стол.
– Кто ночью дежурил?
– Власов.
– Где живет Власов?
– В Пыжевском переулке.
– Узнаешь?
– Нет.
– Тогда выйди на улицу, – сказал Кряжин и, не оборачиваясь, стал спускаться по лестнице.
Подполковник Власов подумал, с чем может быть связан приезд такого крупногабаритного незнакомца, накинул поверх спортивной куртки куртку кожаную – на улице моросил зарядивший со вчерашнего вечера дождь, и спустился со своего второго этажа для разговора.
– Документы ваши можно посмотреть? – спросил он.
– А автобиографию на капоте машины не набросать? – вполне серьезно предложил Кряжин. – Нам нужно еще с одним человеком поговорить.
– В смысле? – сменившийся дежурный по «Красной Пресне» Власов настороженно разглядывал тонированную «девятку», внешне менее всего похожую на муровскую.
– В сто восьмидесятой «хате» четвертый месяц гниет Виктор Николаевич Полозков. Он за Генеральной по двести девятой.[10] Надо бы, командир, случку организовать. На прежних условиях.
– Как вас понимать? – мертвыми глазами глядя на Кряжина, пробасил подполковник.
«Не может быть, – подумал советник. – Неужели опознал?»
– Я вас еще раз спрашиваю, – глядя на хорошо знакомого ему дежурного по тюрьме, проворочал языком он, – вы меня помните или нет?
– Впервые вижу, – ничуть не сомневаясь, ответил подполковник. Увидь подполковник Кряжина через решетку дежурной части «Красной Пресни», его озарило бы быстрее, чем Кряжин вспомнил бы фамилию самого дежурного: «Здравствуйте, Иван Дмитриевич!» Сейчас встреча случилась на пороге его дома, разделяющего суточное дежурство с жизнью вне его. Прервалась ассоциативная связь. – Что вы хотите?
– Мило, – похлопал глазами следователь. – Тогда я объясню. Вчера мне нужно было поговорить с Сагидуллой, и мой человек с ним поговорил. Сегодня мне нужен Полоз, но встреча с ним невозможна, потому что Антон Филимонович забыл, что это именно он может ее организовать. Антон Филимонович, если вы недовольны суммой, так вы говорите об этом. Говорите! Только, бля буду, не делайте вид, что я ошибся адресом. Я удвою ее. Мне важен этот разговор. У Полоза начинаются напряги с Генеральной, и целому ряду людей это не нужно. У вас когда отпуск?
– Ну, в ноябре.
«Есть!» – прокричал кто-то в голове Кряжина.
– Я вижу, вы на хорошем счету у руководства. Шутка. Что делать в ноябрьской России? Наматывать на кулак сопли и ждать лета. Но лето рядом. На Кипре в ноябре плюс двадцать пять.
Кряжин в прошлом году был на Кипре в командировке в декабре, и там было плюс двадцать.
– Турне на двоих на три недели.
– На троих, – с хрипотцой поправил Кряжина Власов. – И шведский стол, а не двухразовое питание.
Кряжин задрал подбородок и погладил кадык.
– Разве это в два раза больше, чем за Сагидуллу? По-моему, это в пять раз больше.
– Я рискую, – теперь голос подполковника стал напоминать одышку туберкулезного больного перед залпом влажного кашля. – Очень рискую. С такой периодичностью меня через месяц возьмут за жопу и открутят голову.
– Антон Филимонович, – сказал Кряжин, возлагая на плечо уже бывшего дежурного руку, – вы завышаете сроки. За жопу, как вы фигурально выразились, вы уже взяты.
Он толкнул его в сторону «девятки», и из нее вышел Тоцкий.
– Надень на него наручники моим именем, – дабы задержанный не сомневался в происходящем, Кряжин толкнул его еще раз. – Очень хорошо, что вы плотно позавтракали, Власов. Порядки вы знаете, поэтому знаете и то, что кормить в «красной хате» ИВС Центрального округа сегодня вас уже не будут.
Он сыграл наобум и сорвал куш. Но никогда еще не был так разочарован от этого. Он видывал разные виды и теперь с непонятным сомнением в душе убеждался в их все большей чудовищности. Что за сомнение терзало его душу? Он не мог ответить на этот вопрос. Лишь полчаса спустя, когда перед въездом в ворота изолятора временного содержания ему пришлось предъявить служебное удостоверение, он не спрятал его по привычке в карман, а с удивлением, словно видел его впервые, разглядел.
А дежурный по изолятору даже не взглянул в корочки – он знал Кряжина почти как близкого человека. Ведь дежурный находился на службе. А потому отождествлять фото с личностью ему не было необходимости. Интересно, а узнал бы он Кряжина завтра, если бы тот нагрянул к нему поутру, да после тяжелой смены?
Глава восьмая
Выражаясь бытовым языком – легче всего «колются» «мусора». Этот феномен объяснить трудно, а подчас невозможно.
Власов манерничал минут пятнадцать. Но чем чаще он говорил о «чудовищной провокации» или выражался более демократично – «недоразумении», тем сильнее на глазах грустнел и старел. Когда наконец стало ясно, что дальнейшее упорство унижает его как человека и (как бы то ни было) офицера, он согласился дать показания.
Готовый к такому обороту Кряжин, годами и сотнями допросов наученный к такой «готовности», мысленно добавил к предстоящему разговору пару часов. Только юный и неопытный следователь сейчас может развесить уши и послушно принимать на веру то, что прозвучит в кабинете. Советник этот рубеж перешагнул давно и в тот момент, когда Власов задумчиво произнес «хорошо…», приготовился отделять зерна от плевел и агнцев от козлищ.
Власов промычал, что его обманули, сунув под нос пропуск, а он, слепой и старый дурак, не рассмотрел как следует. Вот и вся вина. Не сажать же за это! – в самом-то деле… Был «чех» в «Пресне», был, он этого не отрицает. Но как только выяснилось, что пропуск липовый, тут же орлом вознесся на третий этаж и выгнал посетителя прочь!
– Ты что, дурак, Власов? – погрустнел Кряжин. – Ты перепутал. Это не тот случай, когда мент врезал в ухо подозреваемому, тот написал заявление, и прокурор вызвал к себе мента, чтобы вместе слепить «шнягу» для «отказухи». Это не тот случай, когда мент и прокурор заодно, Власов. Ты совершил преступление, и моя самая желанная мечта – написать обвинительное заключение таким образом, чтобы общество увидело тебя лет этак через пятьдесят! В виде урны с прахом… Кто был ночью в «Пресне»?!
Власов и не думал набиваться в сообщники к следователю. Он просто выбирал из нескольких зол наименьшее. Но по всему выходило, что наименьшее из зол гарантирует ему реальный срок заключения. Правила он знал, а потому изъявил желание дать полный расклад и написать явку с повинной.
Не получилось. Явки с повинной через час препираний со следователем не пишутся. Такие показания оформляются как вынужденные показания под давлением неопровержимых доказательств. Об этом Кряжин, еще гонимый гневом, бывшему подполковнику и сообщил. Он не раз принимал явки от воров и убийц, и не после часа беседы, а через несколько суток, но сейчас был не тот случай. И Власов, поскрипывая надломленным внутренним стерженьком, стал говорить. В конце концов, в явке с повинной и добровольном сотрудничестве со следствием можно будет убедить суд. А в том, что он состоится, Власов уже не сомневался.
Около десяти месяцев назад подполковник, у которого заболел сын, вышел от лечащего его врача в состоянии шока. У мальчика обнаружили лейкемию в начальной стадии, то есть в той, когда еще не поздно начать биохимическое лечение и уничтожить болезнь на корню. Операция и лечение в Германии стоили около десяти тысяч евро, и с этой цифрой в голове Власов вышел из больницы и приехал домой. Обзвонил родных, близких, знакомых, подсчитал, сколько стоит его машина, помножил на текущий курс и вывел итоговую цифру: ровно десять тысяч евро. И последующие лет десять жизни должны уйти на погашение этой задолженности, а на такую рассрочку не соглашался ни один из близких и знакомых. Власов отчаялся и едва не запил. Помог один из бывших сослуживцев, живущих ныне в Питере. Он сказал, что помочь может, но для этого необходима обратная услуга. При этом забывается сама сумма долга. Просто услуга в ответ.
Власов, когда ему объяснили, к чему сводится обратная связь, сначала едва не отказался (Кряжин в эти слова не поверил сразу). Дело в том, что в «Красной Пресне» содержится один человек, которому нужно помочь.
Как сказал чернявый проситель, чуть ломая русский язык южным акцентом: «Одному сидеть не хочется, другому – умирать от белокровия…» Словом, договорились. В следующее свое дежурство Власов провел в тюрьму человека, который около четверти часа на чеченском языке разговаривал с арестантом.
