Татьяна Степанова - Предсказание – End
В коридоре хлопнула дверь. Мещерский, погруженный в свои мысли, сначала на это не отреагировал. А потом его как током ударило – это же Фома куда-то намылился. Один.
Пока он закрывал номер, пока спускался в холл, Фома уже покинул гостиницу. Быстрым шагом он пересекал площадь. Мещерский увидел его в окно: все в том же лучшем своем костюме от «Харродс», в белоснежной сорочке Фома – руки в брюки – шел прямо к салону красоты. Мещерский подумал, что он отправился к той рыжей жар-птице по имени Кассиопея. Он вспомнил их встречу, их лица. Черт знает что это, если не… «Ты замужем?» – спросил ее Фома, спросил таким тоном. Черт знает что это, если не первая, самая сильная, плохо зарубцевавшаяся, как глубокая рана, любовь. Но что осталось от нее после того убийства? Что, кроме шрама?
Фома не позвонил в двери салона. Он обогнул голубенький особнячок с геранями в цветочных ящиках и двинул куда-то по улице, круто уходившей вверх. Мещерский бросил ключ от номера на стойку ресепшен и поспешил за ним.
Запыхавшись от быстрой ходьбы, он увидел Фому уже в самом конце улицы, возле… Ба, это место, это здание показалось ему до боли знакомым. Сколько раз он видел по телевизору это строение с вывеской «Ресторан „Чайка“», когда шли репортажи о событиях в карельской Кондопоге. Тихогородский ресторан «Чайка» был как две капли воды похож на тот, где крушили стулья и били стекла по национальному признаку, где потом стало отполированное бульдозером «место пусто», а затем на развалинах воздвигся какой-то там развлекательный, какой-то там молодежный центр, чего-то там не пойми чего.
«Чайка» Тихого Городка – это сразу же понял Мещерский, как увидел этот зеленый злачный теремок, – существовала искони, во все времена, при всех режимах и строях. Здесь любили собираться местные, любили сидеть чин чинарем, практически без баб, без «любвей» и зазноб, любили душевно выпивать, с огоньком. Фома пришел сюда, потому что ничто здесь не напоминало охотничий бар при отеле-новоделе, а было местом таким знакомым, насиженным, неизменным. Точкой отсчета из пятнадцатилетнего далека.
В дверях «Чайки» Мещерский наконец окликнул приятеля. В зал ресторана они вошли плечо к плечу. Вместе сели за стол у самой эстрады, с которой встречали посетителей аккордеонист, пианист и барабанщик. «Я исполнен страсти, жаркого огня. Не видала счастья – полюби меня!» – в стиле Гарика Сукачева грянул аккордеонист, растягивая свою клавишную бандуру. У Мещерского защипало глаза от сигаретного дыма – в зале было не продохнуть, хотя посетителей не так уж и много. У стены за сдвинутыми столами сидела компания кавказцев – ели шашлыки, пили коньяк. Напротив за сдвинутыми столами гуляли дальнобойщики. И никто никого не бил по ушам, не мочил в сортире по национальному признаку. Мещерский заметил, что их разглядывают, как обычно – чужаков, не местных. Но изучают без какого-либо местечкового пафоса.
Он глянул на Фому – надо же, тот был трезв! Что же тогда он делал взаперти столько времени? Это было совсем на него не похоже.
– Послушай, я понимаю, тебе не до меня сейчас, – начал Мещерский осторожно, – но нам надо поговорить. Пора поговорить.
– Пора? – Фома махнул официантке. – Еще не пора, Сережа. – Он смотрел в сторону лестницы, по которой они, как и прочие посетители, поднялись в зал.
– Ты что же, знал, что этот тип… Герман появится в городе?
– Нет, этого я не знал.
– Но тогда как же…
– Помнишь, я говорил – это как будто тебя позвали.
– Сюда?
– Наверное, сюда, – Фома опустил глаза. – А чем плохое место?
Аккордеонист, пианист и барабанщик заиграли «Белла чао».
Мещерский собрался с духом, чтобы задать свой главный вопрос. Но «Белла чао» под разлив аккордеона звучала так бандитски, что было очень трудно, почти невозможно под этот разухабистый аккомпанемент спрашивать: «Как он убил твою сестру и вышел сухим из воды?» Внезапно что-то в мелодии оборвалось. Пианино бренчало, отбивал ритм и барабанщик на своих ударных. А вот аккордеон смолк. Мещерский глянул на эстраду. Аккордеонист, седой мужчина в кожаной жилетке, держал аккордеон так, словно это был щит. Вытянув тощую шею, он смотрел в сторону лестницы, и в его глазах было что-то такое, от чего Мещерский невольно похолодел. И быстро обернулся. Ничего такого ужасного – просто новый гость пожаловал в «Чайку». Высокий брюнет, чем-то напоминающий американского актера Хоакина Феникса. На первый взгляд очень породистый парень, очень красивый какой-то нездешней экзотической красотой. Только через мгновение Мещерский понял, узнал. Звякнули на скатерти приборы – это медленно, тяжело восстал из-за стола Фома. Он тоже увидел.
А в зале ничего не изменилось – все так же гудели голоса, витал сигаретный дым. И если не считать застывшего в ступоре аккордеониста (Мещерский понял, что и он, старожил, тоже узнал, вспомнил, несмотря на пятнадцать долгих лет), приятный вечер в ресторане «Чайка» продолжался.
Герман, которого в городе знали как сына инженера Либлинга, оглядел зал и увидел Фому. Поднял руку, как будто снова, вторично уже приветствовал старого приятеля. Этот жест еще больше добавил ему сходства с актером Фениксом в фильме «Гладиатор», где тот играл римского императора, посылавшего бойцов на арену цирка.
– Ну вот. Вот и все. – Фома оттолкнул стул и направился к пришедшему.
Мещерского снова как током ударило – если он не вмешается сейчас, вот прямо сейчас, произойдет непоправимое.
– Привет, – услышал он. Голос у Германа Либлинга был мужественный и звучный.
Фома шел на него, как бык идет на тореадора. Гул в зале стих – посетители смекнули, что за этим, возможно, последует. Головы посетителей повернулись. И в глазах некоторых мелькнуло сначала удивление, а потом… Но никто не выказывал своих чувств так явно, как пожилой аккордеонист на эстраде.
– Дядя Паша, – громко окликнул его Герман.
Аккордеонист вздрогнул, аккордеон в его руке с тягучим звуком свесился до пола. Умолк и пианист. Только барабанщик, как дятел, все еще продолжал стучать. Ритм, ритм, ритм…
– Ну, здравствуй, – сказал Фома, подходя все ближе.
Мещерский выскочил из-за стола.
Герман наклонил голову. Это был жест приветствия.
– В знакомые места потянуло?
Нет ответа. Герман просто ждал, когда он подойдет.
– Крысу помнишь? – внезапно спросил Фома. Он задыхался.
– Крысу… А, это… Это была твоя идея. Я ж тебе только тогда помог, показал.
– Моя идея? Показал? А сестру мою помнишь?
Словно и не было пятнадцати лет. Этот разговор был из какого-то хорошо обоим известного «вчера».
– Я помню, что с крысой была твоя идея, – усмехнулся Герман. – И зажигалку ты достал, и спицы. «В одном переулке стояли дома, в одном из домов жил упрямый Фома. Не верил, не верил Фома ничему…»
– Ирму помнишь? – повторил Фома.
– Как крысу.
Щелк – это щелкнуло выкидное лезвие. Потрясенный Мещерский увидел в руках Фомы нож. (Фома – этот европейский яппи, в костюмчике от «Харродс», как отмороженный урка с финкой – можно было не верить глазам своим, а можно было действовать, но вот только Мещерский – разиня, как всегда опоздал, переживая, осознавая, врубаясь.) Фома ринулся на своего противника. В зале заорали. Герман ударил Фому кулаком в лицо, отбросил. Но тот снова ринулся на него, размахивая ножом – молча, страшно. Полоснул и достал – на белой рубашке Германа пониже плеча расплылось алое пятно.
– Фома, что ты делаешь, опомнись! – завопил Мещерский, пытаясь удержать приятеля. Но разве можно было удержать камень, сорвавшийся с откоса?
– Прекратите сейчас же! – В рев мужских глоток внезапно вплелся женский истошный крик. Мещерскому в горячке показалось, что это голосит официантка. Только потом он с тупым изумлением увидел какую-то женщину – крупную, черноволосую, в сером деловом костюме, в кружевном жабо (по виду типичную служащую из офиса или школьную директрису). Вместе с каким-то дюжим мужчиной в шоферской куртке она пыталась остановить драку. Но остановить эту драку, как и ту, кондопожскую, было ой как трудно! Ресторан «Чайка», видно, желал поддержать славу своего карельского клона.
– Убью тебя здесь, сейчас, убью, прикончу! – Фома, размахивая ножом, кидался на своего противника. Но тот, сильный, тренированный, не желал быть зарезанным вот так, как жертвенное животное. Удар – и Фома упал, ударившись спиной о стол.
Мещерский навалился на него, одновременно закрывая собой и мешая подняться. Краем глаза он узрел, как здоровяк в шоферской куртке, подбадриваемый криками своей спутницы, вместе с группой других посетителей оттеснили Германа к выходу из ресторана.
– От-т-тдай мне ножжж. – Мещерский, пыхтя, пытался отобрать у приятеля его оружие.
Фома отшвырнул Сергея, поднялся на ноги. Но его врага уже не было в зале ресторана.
– Нож, быстро! – Мещерский, разозленный толчком, болью в груди, уже почти орал. – Придурок, а если бы ты его зарезал?! Что было бы? Отдай нож, говорю, сию же минуту!
