Бродячие псы - Ридли Джон
– Это правда? Я имею в виду про меня?
– А зачем я пришел к тебе сегодня утром, Грейс? О сейфе, набитом долларами, я тогда понятия не имел и все-таки вернулся, хотя Джейк весьма доходчиво мне объяснил, что этого делать не следует. Ты – вот что мне нужно.
Грейс промолчала.
– А сбежал я, – продолжил Джон, – потому, что ты уговаривала меня убить Джейка. Но потом я все время думал – о тебе, обо мне, о нас… представлял, как мы уедем отсюда. – Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Только для этого нужны деньги, крошка. Будут деньги, я заберу машину, и мы свалим из этого гребаного города к чертям собачьим.
– Ты же говорил, что не можешь убить человека.
– Нам и не придется никого убивать. Просто вырубим его и свяжем. Пока он очухается, мы уже будем далеко.
В трубке Джон слышал, как Грейс постукивает ногтем по зубам.
– Грейс? Это ведь твоя идея, помнишь? Я решился на это ради тебя. И я сделаю это, чтобы ты смогла летать.
Грейс по-прежнему молчала.
Ну, давай же, давай, думал Джон. Утром она готова была убить Джейка. Чего же теперь, когда ей предлагают помощь, вдруг начала набивать себе цену?
Наконец послышалось учащенное дыхание:
– Как стемнеет. Черный ход будет не заперт.
Щелчок и короткие гудки.
Джон повесил трубку. В задумчивости прикусил губу. Издали это могло сойти за улыбку.
Грейс отключила телефон и ладонью загнала в него антенну. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться, открыть кухонную дверь и как ни в чем не бывало вернуться в гостиную. Будто в мире ничего не изменилось с той секунды, когда она ответила на телефонный звонок.
Джейк сидел в мягком кресле и читал газету, заслонявшую от Грейс его лицо. Время от времени над газетой поднимались струйки дыма – Джейк курил трубку, – собиравшиеся под потолком в темное облако. Примерно так из-за скопления газов выглядит к полудню небо над Лос-Анджелесом.
Грейс прислонилась к стене; тело напряжено, руки крест-накрест.
– Кто это звонил? – недовольно проворчал Джейк.
– Ошиблись номером.
Извергнув очередную порцию дыма, Джейк не удержался от сарказма:
– Да? Долго же ты разговаривала, если просто ошиблись номером. Хотя ты всегда отличалась способностью с легкостью заводить новые знакомства, не так ли, Грейс?
Грейс оставила его реплику без внимания.
– Джейк?
Из-за газеты раздалось невнятное бормотание.
– Я повесила новые шторы, Джейк.
– Мне это известно. Я был здесь, когда ты наставляла своего помощника.
– Хоть бы раз ты что-то сказал.
– О шторах или о помощнике?
Грейс чуть не прикусила язык:
– О шторах.
– О да, они великолепны.
– Но ведь ты их не видел.
Джейк сложил газету и посмотрел на окно. Глаза его были пустыми, как у рыбы на рыночном прилавке.
– Они великолепны, – повторил он и снова спрятался за газету.
Грейс буквально жгла его взглядом. Представила лицо Джейка – там, за газетой. Цепочку у него на шее. И наконец – висевший на цепочке ключ.
Джейк опустил газету. Такой взгляд не почувствовать было невозможно.
– На что ты пялишься?
Грейс постаралась ответить как можно спокойнее:
– Ни на что, Джейк. Ни на что.
* * *Солнце ударилось в горизонт и взорвалось. Небо было охвачено красно-оранжевым пламенем. Воздух остыл, успокоился, нежным своим дыханием лаская истерзанные души.
– Ну вот. Солнце заходит. – Слепой старик по-прежнему сидел на углу. Его лучший друг по-прежнему лежал рядом. Жужжали мухи. – Люди расходятся по домам, чтобы обменяться за ужином новостями. Они будут рассказывать о прошедшем дне, о жаре, о работе, будут смеяться над своими глупыми поступками. А потом займутся любовью, пока их не сморит сон, но пройдет всего несколько часов, и они побредут по новому кругу, делая все то же самое.
Джон возразил:
– Денек выдался не таким уж плохим. И мы прожили его как надо.
Старик засмеялся:
– День еще не закончился. Ночь – это тоже часть дня. Двадцать четыре часа. Они не похожи друг на друга, но равны. Просто ночью ты отпускаешь свою охрану; ночью ты видишь все в полумраке и прислушиваешься к темноте.
– Да ты отъявленный пессимист, старик, – заметил Джон, поглядывая по сторонам. Ничего. По крайней мере, ни одного «таун-кара».
– Ночь – это когда хочется спать, но духота и непонятные звуки не дают тебе забыться и ты мечешься и ворочаешься в постели. И думаешь: лучше бы уж палило солнце – мог бы хотя бы увидеть то, что пугает тебя в темноте.
Джон рассматривал свое отражение в зеркальных стеклах солнцезащитных очков старика.
– Ты боишься темноты?
– Темноты? Парень, я живу в темноте. Люди боятся того, чего не могут увидеть. Я же ничего не вижу, так что мне все равно: чмокнет ли меня красивая девчонка в щеку, лизнет ли собака, поцелует ли смерть. Мне все едино.
– Ты не боишься смерти?
Старик покачал головой:
– Мы приходим в этот мир, чтобы умереть. Ты делаешь первый вдох и получаешь смертный приговор, который будет висеть над тобой до последнего выдоха. Только ты не знаешь, когда, где и как это случится. О таких пустяках нет смысла беспокоиться.
Джон наблюдал, как солнце потихоньку уступало под натиском ночи.
– Мы несемся в потоке жизни, словно веточки в бурной реке. Нужно просто уметь наслаждаться движением. Я не прав?
Старик как-то сразу сник после этих слов.
– В общем и целом прав.
– А я так не думаю, приятель. Я не веточка. И у меня есть планы.
Старик усмехнулся:
– У всех есть какие-то планы. Я вот планировал видеть до конца моих дней. Да и ты, насколько я знаю, вовсе не собирался застревать в этом городе. Жизнь, черт бы ее побрал, зачастую вносит в наши планы свои коррективы.
– Сомневаюсь. Хотя в данном случае ты попал в точку: чего уж я действительно не планировал, так это болтаться тут столько времени. – Джон встал. – Не думаю, что мы когда-нибудь еще увидимся. Будь проще, старина.
– И тебе того же, – откликнулся старик, повернувшись на звук его голоса.
– Может, скажешь пару мудрых слов на прощание?
Старик кивнул:
– Вещи не всегда таковы, какими кажутся, – тоном ученого мужа он словно изрекал незыблемую истину. – Иногда полезно спросить себя: а стоит ли того твое дело?
Его слова подействовали на Джона гнетуще; будто на спину плеснули холодной воды. Губы разомкнулись сами собой:
– Ты много болтаешь, старик.
Джон бросил монетку в оловянную кружку слепого философа и направился в сторону городской окраины, к дому Грейс, посматривая через плечо, не едет ли «таун-кар».
Старик выждал немного, его солнцезащитные очки съехали на нос. Потом достал из кружки монетку Джона, высоко поднял и стал рассматривать в мареве заката. Двадцать пять центов. Он искоса бросил вслед Джону сердитый взгляд. Целый день нести околесицу за какой-то гребаный двадцатипятицентовик!
– Вот жмот! Дерьмо! Козел скурвленный! – Отведя душу, старик сплюнул.
Затем разбудил собаку и направился восвояси.
Грейс стояла у черного хода, тупо уставившись на неподвижный засов, словно вела с ним немой разговор.
Из глубины дома послышался крик Джейка:
– Ты чем занята, девочка? Идешь спать наконец или нет?
Грейс в нерешительности подняла руку. Стала вытягивать ее к двери и тут же отдернула, чтобы уже в следующее мгновение резко выбросить вперед – щелчок засова, дело сделано. Примерно так змея охотится за полевой мышью.
– Иду, Джейк.
Выключив свет, она растворилась в темноте.
В окне спальни, то приближаясь, то удаляясь, мелькали туманные силуэты. С улицы казалось, будто они кружатся в спонтанном сентиментальном танце. Скрытый зарослями полыни, Джон стоял напротив дома, напевая песенку: «Come On, Come On».[35]
