Элизабет Джордж - Обман
— Мне жаль, что я причинил тебе беспокойство и боль, наверное, мне надо было заранее предупредить тебя, что мы собираемся появиться в зале заседаний совета…
— Ты так думаешь? — спросил Акрам. — То, что произошло на заседании, нельзя назвать просто появлением.
— Ты прав. Возможно, я не совсем верно оценил ситуацию.
— Возможно?
Салах видела, как напряглось тело брата. Нет, сейчас он уже не был тем мальчишкой, который швырял камни в стену, да и деревья, стволы которых можно было пинать ногами, в комнате не росли. Его лицо покрылось крупными каплями пота, и тут Салах впервые поняла, насколько важно, чтобы кто-то вроде Таймуллы Ажара исполнял роль посредника в предстоящих контактах семьи с полицией. Напускное спокойствие — это не для Муханнада. Запугивание, угрозы — вот на чем, по его мнению, должны основываться взаимоотношения.
— Отец, ты только посмотри, что мы получили в результате этой демонстрации: встречу с инспектором полиции, отвечающим за расследование. И признание, что это было убийство!
— Это я вижу, — согласился Акрам. — Ну а теперь ты должен поблагодарить своего двоюродного брата за советы и выпроводить его из нашего дома.
— Да что, черт возьми, с вами происходит! — Муханнад взмахнул рукой, и три рамки с фотографиями слетели с камина на пол. — Чего вы боитесь? Вы что, связаны такими сильными узами с этими проклятыми европейцами, что не можете даже подумать о том…
— Хватит! — Акраму изменила обычная выдержка: он повысил голос.
— Нет! Не хватит. Ты боишься того, что Хайтама убил англичанин. И если окажется, что это именно так, ты должен будешь изменить свое отношение к ним. Но ты не можешь смотреть правде в глаза, а все потому, что все эти двадцать семь лет ты тужился изо всех сил, изображая из себя благочестивого англичанина!
Акрам вскочил со стула и рванулся к сыну; Салах растерялась, не понимая, что происходит, и только после того, как отец со всего размаху ударил Муханнада по лицу, она невольно вскрикнула:
— Не надо! — Ей было страшно. Страшно за них обоих; они могли покалечить друг друга, и это может стать началом крушения семьи. — Муни! Абби-джан! Папочка! Не надо!
Мужчины стояли лицом к лицу в напряженных позах; Акрам, предостерегающе подняв вверх палец, покачивал им перед глазами Муханнада. К этому приему он нередко прибегал, когда сын был ребенком, но теперь все было не так, как тогда. Теперь ему надо было тянуть вверх руку с поднятым пальцем, потому что сын на два с лишним дюйма превосходил отца в росте.
— Мы же все стремимся к одному и тому же, — обратилась к ним Салах. — Мы хотим выяснить, что случилось с Хайтамом. И почему. — Она не была уверена, что сказанное ею — правда, но все-таки сказала это, потому что сейчас для нее мир между отцом и братом был важнее, чем истина. — О чем вы спорите? Разве не самое лучшее — идти по пути, который скорее всего приведет нас к правде? Разве не этого все мы хотим?
Мужчины молчали. Сверху донесся плач Анаса, и сразу же послышался топот ног Юмн, обутых в дорогие сандалии.
— Я хочу именно этого, — спокойным голосом произнесла Салах, ничего не добавив к этим словам, поскольку не было нужды повторять: я ведь тоже заинтересованная сторона, ведь он должен был стать моим мужем.
Таймулла Ажар поднялся с дивана. И в росте и в весе он уступал обоим мужчинам, но говорил с ними как ровня — в его табели о рангах физические преимущества не давали одному человеку преимущества над другим.
— Чачья, — начал он.
Акрам вздрогнул, услышав такое обращение к себе. Брат отца, дядя. Это было напоминание об узах крови, которые их связывали, хотя он и не признавал их.
— Я не хочу стать причиной раздора в вашем доме, — произнес Ажар и жестом остановил Муханнада, намеревавшегося с обычной горячностью прервать его. — Позвольте мне сделать хоть что-то для семьи. Вы увидите меня только в том случае, если я вам понадоблюсь. Я буду находиться в другом месте, так что вам не надо будет нарушать обет, данный моему отцу. Когда возникнет необходимость, я смогу помочь, ведь я помогаю нашим людям в Лондоне, когда у них случаются неприятности с полицией или с правительственными чиновниками. У меня есть опыт общения с англичанами…
— И нам известно, к чему привел его этот опыт, — язвительно изрек Акрам.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ажара.
— …Который может быть нам полезен в сложившейся ситуации. Я всего лишь прошу разрешить мне помочь вам. Ведь я не имею непосредственного отношения ни к этому человеку, ни к его смерти, и я менее эмоционально воспринимаю случившееся. А поэтому я могу думать более спокойно и видеть все более ясно.
— Он опозорил нашу фамилию, — объявил Акрам.
— Поэтому я ее более не ношу, — ответил Ажар. — У меня не было другого способа выразить свое сожаление по этому поводу.
— Он должен был исполнить свой долг.
— Я делал все, что мог.
Оставив реплику Ажара без ответа, Акрам устремил пристальный взгляд на Муханнада. Он, казалось, оценивал своего сына. Затем, тяжело повернувшись, посмотрел на Салах — она сидела, примостившись на кончике стула, — и сказал:
— Я многое дал бы за то, чтобы тебе не пришлось пройти через это, Салах. Я вижу, как ты переживаешь. Я хочу только довести все это до конца.
— Тогда позволь Ажару…
Акрам, подняв руку, приказал Муханнаду молчать.
— Только ради твоей сестры, — произнес он, обращаясь к сыну. — Но так, чтобы я его не видел. И чтобы он не говорил со мной. И снова не бесчестил и не позорил фамилию, которую носит наша семья.
Сказав это, Акрам вышел из комнаты. Было слышно, как он тяжело поднимается по лестнице.
— Старый пердун! — не в силах сдержаться прошипел Муханнад. — Глупый, злобный, одержимый старый пердун.
Таймулла Ажар покачал головой:
— Он хочет сделать все возможное для своей семьи. И я, в отличие от вас, это понимаю.
Покончив с приготовленным Эмили салатом, подруги собрались перейти в сад позади дома, но тут раздался телефонный звонок. Звонил теперешний возлюбленный Эмили. До того, как она успела подойти к телефону и выключить автоответчик, он успел сказать: «Не могу поверить, что ты и вправду не хочешь видеть меня сегодня после того, что было на прошлой неделе. Ну когда еще тебе довелось испытать столько…»
— Привет. Я дома, Гарри, — сказала Эмили, поворачиваясь спиной к Барбаре. — Нет… Да ничего подобного… Ты же говорил, что у нее мигрень, и я тебе поверила… Тебе это кажется… Ничего подобного… Гарри, ты же знаешь, я не терплю, когда ты меня перебиваешь… Да, так оно и есть, сейчас у меня гость, и я не могу долго обсуждать с тобой… Ой, ради бога, не смеши меня! Ну даже если и так, какое это имеет значение? Мы ведь с самого начала договорились, что все будет… Да дело не в контроле. Сегодня вечером я работаю… И вот что, дорогой, тебя это не касается.
Она швырнула трубку на рычаг и проговорила:
— Мужчины… Господи боже мой! Если они способны только раздражать, то стоит ли вообще иметь с ними дело?
Барбара молчала, не зная, что сказать для поддержания разговора. Ее опыт в отношении того, на что способны мужчины, был слишком ограниченным и подсказал ей лишь закатить глаза в надежде, что Эмили воспримет это как вопрос: «Ты думаешь?»
Эмили, судя по всему, удовлетворила ее реакция. Она, захватив миску с фруктами и бутылку бренди, скомандовала:
— Пошли на воздух, — и повела Барбару в сад.
В саду было не больше порядка, чем в доме, однако почти все сорняки были выполоты; высоченный конский каштан огибала аккуратная дорожка, выложенная камнем. Под ним и расположились Барбара с Эмили, усевшись в низкие складные стулья с парусиновыми сиденьями. Перед ними стояла миска с фруктами и два стакана бренди, за наполнением которых следила Эмили; где-то в ветвях над их головами пел соловей. Эмили жевала сливу, Барбара ощипывала виноградную кисть.
В саду было чуть прохладнее, чем на кухне, да и вид был несравненно лучше. По Балфорд-роуд проносились машины; сквозь ветви деревьев пробивались лучики света из окон стоящих в отдалении летних домиков. Барбара гадала, почему подруга не догадалась вынести в сад раскладушку со спальным мешком, торшер и «Краткую историю времени».
Ее размышления нарушила Эмили:
— Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь, Барб?
— Я?
Вопрос показался ей нелепым. У Эмили не было проблем со зрением, а потому она могла знать ответ наперед. Да ты посмотри на меня, хотела сказать Барбара, у меня же тело как у шимпанзе. С кем, по-твоему, я могу встречаться? Но вместо этого она пробормотала:
— С тем, у кого есть время, — надеясь, что после такого легкомысленного ответа вопрос будет исчерпан.
На Кресенте зажглись фонари и, поскольку дом Эмили был последним на этой улице, их свет проникал в сад. Барбара почувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд Эмили.