Хмельной транзит - Ксения Васильевна Бахарева
Меж тем короткий зимний день приближался к своему логическому завершению, откуда-то изнутри зажиточного дома доносились хриплые звуки радио, протяжно скрипнула и хлопнула входная дверь. Федоров, осторожно ступая, оглядывался, прислушиваясь к каждому шороху чуждой ему жизни. Наконец он добрался до лестницы, вскарабкался и притаился на верхнем этаже, услышав шаги возвращающейся с улицы грушевидной бабы. Предательски скрипнула половица под ногами, и он догадался скрыться за первой межкомнатной дверью. В висках бешеным ритмом отдавался пульс. Затаив дыхание в сумерках небольшой узкой комнаты, парень не сразу приметил около окна кого-то неподвижно сидящего в низком кресле. Однако, вопреки ожиданиям, человек, затылок которого был повернут скорее мимо окна, чем к свету, никак не отреагировал на появление непрошеного гостя.
— Прошу прощения, — прошептал Гришка, — мне бы Ледогорова младшего.
Человек в кресле не отреагировал, и тогда Федоров подкрался поближе, подумав ненароком, что, быть может, он спит или плохо слышит.
— Не может быть! — прошлое настигло Гришу, молниеносно узнал прежнюю знакомую и бросился к ее ногам. Казалось, Верочка была все той же, только коротко стриженной, в черной старческой юбке до пола, накинутом на плечи траурном платке, с абсолютно отсутствующим пустым взглядом, синими губами и уродливым шрамом на лбу. — Верочка, что они с тобой сделали! — всхлипывал потрясенный Федоров. Он в исступлении тряс ее, все еще надеясь заметить проблески сознания, но увидел лишь стеклянный взгляд да цепь, которая была прикована к ее ноге.
— Вот ужас-то… Ты не помнишь меня? Я — Гриша Федоров. Рабочий клуб, танцы, верхний пруд, космос, «Солярис»… Неужели ты ничего не помнишь?
— Нет, она ничего не помнит и ничего не слышит, — с громким смешком оборвал взволнованную речь Гришки ввалившийся в комнату Ледогоров младший. — Это называется посткоммоционный синдром, что обычно заканчивается амнезией, депрессией, апатией, умственной отсталостью и потерей слуха! Все-таки ты нашел меня. И зачем? — прокурорский отпрыск подошел к комоду, на котором нащупал пачку сигарет.
— Ты сделал девчонку инвалидом, зачем она тебе? Гнусно держать на цепи больного человека!
— Ай-ай-ай, какие мы нежные и сердобольные!
— Как и почему она здесь? Кто позволил забрать ее из больницы?
— Эка невидаль! Прокурор забрал и доставил домой, вот и все дела. А вдруг к ней память вернется, и она расскажет, как дело было… А ты что? Мало получил? — великовозрастный сынок в клетчатых брюках подошел к Вере, развернул кресло, расстегнул ширинку, засовывая руки под юбку. — Зачем? Ничто человеческое нам не чуждо! От меня бегала, а вот с первым встречным пошла. Так что я теперь пользуюсь, причем регулярно! Хочешь, терпила, бери, я не жадный, только после меня! Что-то я сегодня игривый!
То ли от того, что самодовольное лицо Ледогорова приблизилось слишком близко к девушке, то ли от того, что наглый отпрыск полез под юбку, Верочка вдруг вся изогнулась, рот ее искривился в страшной гримасе, издавая истошный крик, а тело задергалось в эпилептическом припадке.
— Отвянь, гнида! — не выдержал Гришка, схватив за шкирку Ледогорова младшего.
— Ну что ты, Федоров, наслаждайся, пока я добрый. У нее хоть способность к умственной деятельности отсутствует, зато двигательные рефлексы не утрачены. Слышишь, как орет! Удовольствие и сама получает, и другим доставляет. В тюрьме-то, небось, забыл, что это такое?
— Ты не понял, тварь, ты к ней больше не притронешься!
Федоров в ярости ударил Ледогорова в тот момент, когда тот этого меньше всего ждал… Выше ростом на голову широкоплечий соперник встал, пошатываясь, попытался ответить, но промахнулся. А Гришу было уже не остановить, словно ротвейлер после команды «фас» он вцепился в жертву и бил, завершив месть коронным нокаутирующим кроссом, которому обучил его в колонии Дед Филимон. Ледогоров упал навзничь прямо на массивный деревянный комод с огромным металлическим замком посередине, через минуту на полу образовалась лужа крови.
Все это время Вера продолжала громко кричать, раздался стук в дверь, Федоров быстро накинул на Ледогорова покрывало с кровати.
— Что тут у вас за грохот, случилось чего? — с порога спросила Клавдия.
— Вера нервничает. Сейчас успокоим.
— Ладно, зовите, если надо чего, — поверив, она удалилась, а Гриша быстро совладал с замком на цепи, погладил Веру по коротко стриженной голове, и когда та замолкла, поднял на руки и вынес в коридор.
На первом этаже Федорову вновь попалась на глаза вездесущая помощница по хозяйству, которая, увидев Веру на его руках, спросила:
— Куда ты ее тащишь?
— На двор, пусть подышит, раскричалась, теперь воздуха не хватает.
— Ааа… Ну пусть. А Ленчик-то где?
— Так в комнате, отдыхает, вы его не беспокойте, пусть поспит, перебрал малость.
— Эх, пьет, окаянный, — согласилась Клавдия и удалилась по своим делам.
На дворе, окутанном наступившей темнотой, Гришка с Верой на руках быстро пробрался к калитке, отворил без труда, на одном дыхании пересек улочку и вновь постучался к старушке в бревенчатый дом, что располагался аккурат напротив прокурорского.
— Бог мой, кто это?
— Простите, умоляю, помогите, Ульяна Петровна!
— Привязался на мою голову, чуяла неладное, зря показала дом этот злосчастный, — пробубнила она, но в дом пустила.
— Ульяна Петровна, это Вера, этот гад ее инвалидом сделал, а теперь на цепь посадил. Не могу я с ней, мне бежать надо, а Веру врачам показать некому. Вы спрячьте пока ее у себя, под самым носом искать не станут, а я что-нибудь придумаю.
— Что ж ты, милок, придумаешь, коли бежать надо?
— Не знаю… Но не мог
