Наталья Саморукова - Капкан для белой вороны
– Нууу… – разочарованно протянул Гришка, – да это каждая баба умеет.
– Не каждая, – резко возразил Наум, – совсем не каждая. А так как Ира, так никто не умел. Вот вам простой пример. Хотите?
Мы дружно кивнули.
– Она никогда не говорила человеку прямо, что от него хочет. Ни-ког-да. Но она всегда получала то, что хочет. Скажете, обычные женские приемы? Нет, уверяю вас. Я веду речь не о личном, не о мужчинах и женщинах. У нее была конкурентка, молоденькая певичка. Так и наступала Ирочке на пятки. И что вы думаете? Ира не стала плести интриги, не стала пакостить той, как обычно бывает в такой среде. Ну вы знаете…
Мы не знали, но опять дружно кивнули.
– Так вот, певичка ушла сама. Без всяких казалось бы поводов. Директор кабаре пытался ее удержать, но та словно обезумевшая в полчаса собрала свои вещи, и только ее и видели.
– Это еще не статистика, – лениво попыхивая сигареткой, Гришка выжидающе уставился на Наума.
– Это показательный пример, – не сдавался декоратор, – я знаком… точнее был знаком с Ирой достаточно давно для того, чтобы ощутить ее силу на себе. Много раз я давал себе слово уйти от нее, порвать эту связь, но она словно держала меня, не отпускала. Сложно объяснить, но это не обычные женские чары. Это… – Наум закатил глаза, как если бы пытался разглядеть что-то внутри своей головы, – это какая-то магия.
– Ох, – расстроилась я, думала Наум что-то толковое нам поведает, – а зачем вы от нее уйти хотели? Вы же сами мне несколько дней назад говорили, как были привязаны, как Ира вам помогала.
– Своих слов назад не беру. Однако, были кое-какие обстоятельства, – Наум смутился и виновато заерзал на стуле.
– Какие же? – почти в один голос спросили мы с Гришей.
– Она, она… – мужик чуть не плакал, – она меня не любила… Она меня использовала. Она знакомилась с моей помощью с кошельками.
– С кем?
– С богатыми мужиками, которые интерьеры в моей фирме заказывали, – Наум скорбно помолчал и добавил, – до денег больно жадная была.
Рядом с нами по правую руку за маленьким столиком в нише сидела пожилая пара. По ходу беседы я то и дело косила на них глазом, уж больно непривычно было видеть в интерьере демократичного кафе убеленного сединами статного старика и такую же седенькую, морщинистую, но невероятно элегантную старушку. Пока ее спутник тянул пестрый, по внешнему виду какой то детский коктейль, бабулечка сердито ковырялась в десерте. Кажется, они были в ссоре, возможно мы пришли в тот самый момент, когда они окончательно обидевшись друг на друга спрятались в скорлупки своих претензий и упорно испытывали друг на друга на прочность.
Так могли бы вести себя подростки или очень юная пара, между тем нашим соседям по кафе было за восемьдесят, ну или около того. Я почему-то очень порадовалась за них. Если в таком возрасте еще хватает пыла, чтобы ссориться, вот так надменно поджимать сухие бледные губы, с такой ненавистью стрелять глазами, то жизнь однозначно удалась. Я не могла бы представить на месте этой пары своих родителей или любую другую знакомую пару, которым еще далеко до восьмидесяти, но которые уже благополучно обо всем договорились и в ближайшие лет …дцать ни о чем спорить не будут.
– Pourquoi tu discutes? Cela stupidement, – грозно набычившись, в конце-концов изрек старичок.
Его подруга покрутила пальчиков и еще более презрительно скривила губы.
– Эт он чего ей сказал? – толкнул меня локтем Гришка.
– Сказал, что спорить с ним глупо.
– Во дают, – искренне восхитился Гришка, – французы, чего с них взять.
– А вот Ира, – пел о своем Наум, – никогда не спорила.
– Такая смиренная была? – уточнила я.
– Нет, просто ей это было не надо. Настоящая женщина никогда не спорит. Она так уверена в себе, что ей ни-чего-го ни-ко-му доказывать не надо.
– Эта ваша Ира, – с раздражением бросила я, – просто какая то королева среди всех, даже честно сказать, затрудняюсь предположить, что она делала в столь заурядном месте, как Москва. Как это она умудрялась ходить по земле, а не летать?
– Зачем вы так, – грустно прошептал Наум, – Иры больше нет, но она и правда была королевой. Ей самой судьбой была уготована особенная, выдающаяся участь, но она упорно противилась этому. Она сама не замечала своей особости, своей уникальности. Она просто пользовалась этим даром природы в каких то совершенно пошлых целях.
– Господи, что вы несете?
– Я говорю то, что знаю, то, что было и остается моей болью, моей ошибкой. Не убедил ее, не доказал ей.
– Что? Что вы были должны ей доказать?
– Что ей не стоит размениваться, не стоит водиться с такими людьми, с какими она водилась. Это же все… мусор! Это все было недостойно ее.
– А что же было достойно ее?
– Она могла стать кем угодно, кем угодно! Она, а не Галина, могла быть настоящей художницей, она могла и петь, но не в кабаре, не среди этих дешевых людишек. Она была… Знаете, вы можете мне не верить, – понизил голос Наум, – но она обладала… у нее были определенные способности. Сейчас это пошло называют экстросенсорикой, колдовством. А это просто другие люди. Гораздо более другие, чем мы можем представить в рамках нашего ограниченного классической наукой мировосприятия.
– Как-то больно мудрено, – Гришка икнул и смущенно полез в карман за платком. Но еще больше смутился, когда его достал и тут же воровато запихнул обратно.
– Вот я и говорю, ВАМ это сложно вообразить!
– А вам?
– И мне, но по роду своей деятельности я привык иметь дело с другими материями, я человек творческий и я хотя бы могу принять на веру, что подобное существует.
– Ну нам то куда, мы то конечно понять не можем, – идиотским голосом протянул Гришка, – намутили вы тут. Извините, Наум Лукич, но мы уж по простому тут… Мы привыкли доверять фактам. Уликам, так сказать. Вы ведь хотите, чтобы мы нашли убийцу Иры и Гали?
– Конечно.
– И как вы думаете, где мы должны ловить злодея? В ваших этих непонятных материях? Он призрак, дух? Тогда к чему городить огород?
– Нет, уверен, что это обычный человек, возможно, самый заурядный из многих.
– Тогда вынужден вам огорчить – он ходит по земле, он оставляет вполне конкретные, а не метафизические следы, он совершает реальные злодеяния. И искать мы его будет с помощью вполне конкретных приемов. Творчества тут никакого нет. Даже и не надейтесь. Вы то сами, отчего так заинтересованы в нас? Ведь Иру уже не вернуть.
– Я… – побледнел вдруг Наум, – я боюсь.
– Что? – вскинулся Гришка, – чего вы боитесь? Вы что-то знаете?
– Нет, я ничего не знаю. Но я боюсь. Ира, понимаете, мы с ней обшались далеко не на равных, она не всегда ставила меня в известность о том, как живет, чем живет. Я занимал место скорее в ее быте, нежели в бытии. Но по некоторым фразам, по некоторым случайно брошенным словам, отрывкам воспоминаний, я понял, что в ее прошлом было нечто такое, что она тщательно скрывает, я бы даже сказал, оберегает от посторонних глаз.
– Намекните хотя бы, что вы имеете в виду?
– Ох, мне сложно, сложно сказать что-то более конкретное. Но один раз, это было примерно за месяц до трагедии, один раз Ира сказала, что чувствует опасность. Я спросил ее в чем дело, но она отмахнулась, сказала что, скорее всего, это несерьезно. Но она была очень напряжена. Я тогда подумал, что это имеет отношение к ее делам с одним высокопоставленным знакомом, с хозяином Петровска.
– А что, у них были дела?
– Да, у них были какие то дела, но не спрашивайте деталей, я их просто не знаю. Так вот, буквально через пару дней Ира опять коснулась этой темы и обмолвилась, что могут пострадать люди из ее окружения. Что это как-то связано с прошлым.
– Очень интересно, – подал голос Гришка и даже отодвинул от себя недопитый кофе, так его распирало любопытство, – а что вы молчали об этом? Вы, Наум Лукич, как-то странно выдаете информацию. Частями. Что еще от вас ждать?
Наум сморщился, словно проглотил лимон, откинулся на высокую спинку стула и положив руку на тяжелый литой подсвечник, покачал головой:
– В этом нет умысла. Я был очень растерян после смерти Иры. Она меня… подкосила.
– Вспомните, – настаивал Гришка, – в каких именно словах она говорила вам об этой опасности, что именно?
– Довольно трудно вспомнить дословно. Я ведь мыслю скорее образами. Кажется, она сказала, что призраки прошлого стучатся в ее дверь.
– Так и сказала?
– Возможно, что не так, но я запомнил именно это. Так осталось в памяти.
– А еще что в вашей памяти осталось? Ну же, сосредоточьтесь!
– Что прошлое снова сталкивает их вместе.
– Кого?
– Не знаю. Не знаю, честное слово. Она сказала, что прошлое заставляет ее вспоминать о тех людях, о которых она не хочет больше ничего знать. И что это опасно для всех.
– Для всех?
– Да, я ее переспросил, для кого опасно, в чем дело, что ее тревожит? Но Ира только крепче запряталась в свою броню, она умела это, о, как никто другой умела.
