Владимир Першанин - Золото прииска «Медвежий»
У меня изменилось настроение, и я даже начал общаться с Захаром, с которым почти никто не разговаривал. Все же нас связывало прошлое…
В знак особого расположения старик тайком подкладывал мне куски получше (конечно только после Марата!). Вспоминал он и «Медвежий», рассказывая мне о дальнейшей судьбе людей, которых я знал. Большинство зеков «Медвежьего» попали в лагерь, начальником которого опять поставили полковника Нехаева. Мой бывший бригадир Олейник прожил недолго. Он работал трактористом и в ноябре пятьдесят девятого провалился вместе с трактором под лед и утонул.
— А семья его? — спросил я.
— Жена с кем-то из охранников сошлась, а что там дальше было — не знаю. Дядьку Нехая как-то встретил. Уже в шестидесятых годах. Совсем не изменился. На улице мороз под тридцать, а он по улице вышагивает — полушубок нараспашку, морда красная. Узнал меня, заулыбался, за руку поздоровался. Поговорили с ним про жизнь. Он уже на пенсии был, начальником охраны на заводе работал. Такой же здоровый и так же водку пьет. Вернее, пил. Сейчас-то он, наверное, умер. Справедливый дядька был…
— Справедливый! И руку тебе, паскуде, пожал, потому что не до конца разгадал сволочную твою натуру. Ты же под рубаху-парня канал, блатного бригадира изображал, которым любую дырку заткнуть можно и которого работяги как отца родного любят. Не знал Нехаев, кто за многими убийствами стоял, а то бы он тебе пожал руку!
— Врача Горинского помнишь? — хихикнул Захар.
— Помню, — ответил я, вспоминая лагерного врача, которого так не любила жена начальника оперчасти Катько.
— Оприходовали его… опустили значит.
Я не спрашивал о Горинском, но Захар поторопился рассказать.
— Его с последней партией вывозили. Он думал: если врач, так его с офицерами в каютах повезут. А его в трюм сунули, вместе со всеми, как обычного зека. Дорога длинная, скучно…
Захар хихикнул, ожидая моей реакции. Горинского в лагере не любили. За холуйство, продажность и презрение к простым работягам. Я тоже не любил его. Но злорадство старика над чужим унижением неприятно меня задело: тебе самому осталось жить всего ничего, а ты хихикаешь, слюни пускаешь, вспоминая, как человека мордовали!
— Горинский ведь вам помогал. Выдавал липовые освобождения от работы. А вы его, значит, отблагодарили?
— Ему за это платили, — с вызовом ответил Захар. — Продуктами, махоркой. Он лучше любого вора в лагере жил.
— Ты мне вот еще что скажи. То, что вы Слайтиса убили, я могу понять. Парень он был с гонором, мог своим прибалтам про Илим рассказать. Но за что остальных убивали? Ведь ты же прекрасно знал: ни Лунек, ни Мишка, ни я никому про золото не расскажем. Время прошло, и вы в этом убедились, а все равно убили и Мишку, и Лунька, и за мной охотились.
— Я убивать никого не хотел. Знал, что вы молчать будете. Но Алдан приказал… с ним не поспоришь.
— Ты хоть сейчас, Захар, не ври. Алдан зря никого не убивал, да и не был он жадным. Твоя это инициатива да Деги. Вам человека пришить легче, чем плюнуть, было.
— Думай как хочешь, — буркнул Захар…
Однажды я спросил про Тимофея Волкова. Помнил, как он спас меня от смерти в бане, а позже, вместе с Олейником, просил полковника Нехаева перевести меня в другой лагерь. Эти люди спасли мне тогда жизнь.
Захар терпеть не мог Волкова за независимость и смелость. Таких людей, которые не боялись Захара и его шоблы, насчитывались в лагере единицы.
— Тимофей долго сидел. Лет шесть или семь. Потом, кажись, освободился, — пожал плечами Захар.
— А Сашка Белый? Его приемный сын.
— Этот длинный, что ли? С золотушной мордой? Он раньше освободился, вольным при лагере работал. «Папаню» ждал…
Сашка Белый тоже вызывал у Захара раздражение. Захара всегда раздажало проявление нормальных человеческих чувств.
— А Шмон умер, — со скорбной гримасой сообщил он как-то мне. — От туберкулеза, году в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом. Хороший мужик был. Надежный… Мы с ним вместе много дел провернули.
Я вспомнил красную рожу Шмона и пожалел, что «хороший мужик» не сдох лет на семь раньше.
14
После визита Монгола настрой всей бригады изменился. Внешне дни проходили по установленному Маратом распорядку: мы рано вставали, завтракали, шли на речку, вечером ужинали и, посидев у костра, расходились по своим палаткам. Но замкнулся, избегая общих разговоров, Андрей Ваганов. Более озабоченным и настороженным стал Марат, хотя старался казаться мягче и не привязывался по мелочам. Разрешал выпить лишнюю стопку, пытался рассказывать анекдоты, но атмосфера продолжала сгущаться, словно перед бурей.
Почему-то упала добыча золота. Марат приказывал менять места, заставлял скрупулезно копаться на каком-нибудь пятачке, но результаты не улучшались. Советовался с Вагановым. Тот вяло пожимал плечами:
— Идет золото… хоть и поменьше. Значит, фарт такой…
Марат начинал злиться и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, терпеливо допытывался, все ли мы правильно делаем.
— Делаю, как умею, — коротко отвечал Ваганов, и я замечал, как вздувались желваки на его небритых впалых щеках.
Ваганов стал чаще подходить ко мне, особенно если рядом никого не было.
— Ну блин, вляпались мы с тобой, — закуривал он очередную «приму» из мятой пачки.
— Вляпались, — соглашался я.
Андрей уже знал мою историю и сочувствовал мне.
— Марат вчера вечером подходит, — рассказывал Ваганов, — и начинает лапшу на уши вешать. Ты, мол, не переживай: свою долю, как договорились, полностью получишь. А это тебе аванс. И протягивает пачку денег. Здесь, мол, двести долларов и миллион деревянными. Я его спрашиваю: «Это вместо полкило золота, которые вы мне должны, что ли? Так полкило минимум на пятнадцать миллионов тянет, а ты мне какие-то гроши предлагаешь». Не взял я его деньги. Если вы, говорю, мужики настоящие, то рассчитаетесь со мной как положено. Может, зря не взял? С паршивой овцы хоть шерсти клок.
И все же за десяток дней мы намыли три килограмма золота. А потом пошел дождь. Два дня мы не вылезали — из палаток, ели консервы с черствым хлебом и ворочались под влажными набухшими одеялами. Спасибо Ваганову, единственному опытному таежнику среди нас: он умудрялся под непрерывным обложным дождем разводить костер и кипятить чай.
Дорошенко переползал в палатку к Марату и Женьке. Андрей от них уходил, и мы подолгу сидели с ним вдвоем, разговаривая о жизни. Иногда Марат наливал своим бойцам водки, подносил и нам. Я не раз наблюдал, как он пытался подойти к нашей палатке незамеченным, послушать, о чем мы говорим. Ничего интересного для себя он ни разу не услышал: никаких тайных планов мы не строили, о добыче золота я также не заговаривал, хотя некоторые вопросы у меня на языке вертелись.
В один из дней, хватив тайком стакан спирта, Кандыбин отправился на охоту. Ему повезло. Километрах в I полутора от нашего стана он наткнулся на глухарей, сидевших на березе. Первым же выстрелом Женька сбил большого глухаря, а оставшиеся в магазине СКС девять патронов выпустил вслед взлетевшей стае, но больше ни в кого не попал.
— Мясца свежего пожрете, — Женька бросил возле палатки отливающую сизыми перьями тяжелую птицу. — Эй, Марат, мне сто грамм причитается!
Бригадир, взбешенный стрельбой, сорвал с плеча Кандыбина карабин.
— Если ты еще хоть раз притронешься без разрешения к оружию, я тебе в башке дырку в один момент проверчу.
— А чего я такого сделал?
— Стрельбу поднял! Ты мозгами своими куриными соображаешь, что нас могут услышать. Нам что, лишние свидетели здесь нужны? — Марат повнимательнее вгляделся в лицо Кандыбина: — Да ты еще и нажрался!
— А тебе спирта жалко стало? Гноят целый месяц в лесу, пахать как последнего лоха заставляют, а он мне еще угрожает: пулю в лоб пустит!
Кандыбин дрожал от злости и возбуждения. Сбросив штормовку, одетую на голое тело, он, набычившись, стоял перед Маратом. Мускулистые веснушчатые руки легко крошили обломок толстой ветки. На груди колыхалась ярко-синяя татуировка с изображением церкви с тремя куполами. Ганс выставлял напоказ знаки своей воровской иерархии: три ходки в лагеря — за грабежи, рэкет, кражи. Марат не сидел ни разу, не нюхал параши, не знает, что такое зона, а лепит-де из себя крутого бугра.
— Ты чего, Марат, выделываешься? Давно сам в бойцах ходил? А теперь дали тебе власти с гулькин хрен, так ты убить готов?!
— Власти у меня достаточно, чтобы тебе пасть заткнуть. И шагать будешь туда, куда я скажу!
Игорь подошел к приятелю, положил руку на плечо.
— Женя, пошли отдохнем…
И увел его в палатку.
Дождь наконец прекратился, но через день поскользнулся на камне и сильно разбил колено Марат. Работать он не мог и остался на стане вместе с Захаром.
