Андрей Константинов - Юность Барона. Потери
Кудрявцев покрутил ручку старорежимного звонка, и в недрах квартиры исключительно однозвучно загремел колокольчик. Открыли ему очень не сразу, так что у Володи оставался последний крохотный шанс отмотать ситуацию назад и убраться восвояси. Однако он этим шансом не воспользовался.
Наконец щелкнули замки, дверь тихонько скрипнула, и на пороге возникла Елена. В простеньком домашнем платьице и тапочках на босу ногу. Непривычно растрепанные, неуложенные волосы, красные от бесконечных слез глаза, заметно опухшее лицо. Очень такое говорящее лицо.
Но Кудрявцев, работая легенду пребывающего в неведении человека, сделал вид, что разительной перемены в облике возлюбленной не заметил, и, размахивая букетом, дурашливо процитировал вольный парафраз Агнии Барто:
Звенели птичьи голоса,В саду цвела сирень,Когда Елена родилась,В один хороший день!
– Поздравляю с днем рождения! Надеюсь, я не сильно опоздал?
В ответ Елена одарила его недоуменным, полным тоски взглядом, а затем устало привалилась к стоящей в прихожей этажерке и… зарыдала в голос.
– Лена! Что с тобой?
Задав совершенно искренним голосом совершенно идиотский вопрос, Кудрявцев, не дожидаясь приглашения, шагнул в квартиру и прикрыл за собой входную дверь…
* * *Ядвига Станиславовна и Оленька стояли во дворе дома№ 100, где располагался старейший в городе кинотеатр «Галант», последние десять лет носивший новое имя – «Колизей». Почему подобной чести удостоился именно древнеримский амфитеатр, а не какая-нибудь, к примеру, «Парижская Коммуна», история умалчивает.
– …Ну вот, прокопались! – Из помещения касс вышел раздосадованный Юрка и сердито зыркнул на сестру: – А все из-за тебя, Олька! Из-за твоих дурацких бантиков!
– Что опять стряслось? – устало поинтересовалась бабушка. – Билетов нет?
– На «Суворова» уже нет! Остались только на эту ерунду, – Юрка ткнул пальцем в киноафишу с рекламой «Музыкальной истории».
– Почему же сразу ерунду? Там, между прочим, сам Лемешев играет.
– Вот именно! – с важностью подтвердила Оленька.
– Вот и целуйтесь со своим Лемешевым!
– Юрий?! Что за тон? Что за манеры?
– А того! Говорил же: заранее надо было билеты брать!
– Ничего страшного. Сегодня сходим на «Музыкальную», а в следующий раз на твоего «Суворова».
– Вот в следующий раз и пойду. А сегодня – не хочу.
– Юрий! Ты ведь взрослый мальчик, что за капризы? Почему по твоей милости мы с Олей…
– Ничего и не вынуждены! Вы идите на своего Лемешева, а я лучше пойду обратно во двор, с пацанами поиграю. Только вы мне денег дайте – мою долю на билет и на мороженое.
– Ну не знаю… Не по-людски это как-то…
– По-людски, по-людски, бабуля! – авторитетно успокоила Оленька. – Пусть Юрка идет к своим хулиганам и не портит нам с тобой праздничного настроения.
– Да уж, настроение праздничнее некуда, – вздохнула Ядвига Станиславовна и полезла в сумку за кошельком…
* * *Успокоить Елену было непросто, однако неопытный в подобных делах Кудрявцев обнаружил в себе недюжинные способности психолога. Понимая, что дежурные слова поддержки, вроде «мне очень жаль», «сочувствую», «держись», в данном случае не сработают, он решил обойтись без слов вовсе. Участливо приобняв, он провел рыдающую Елену в гостиную, усадил на гостевой диванчик, под ту самую, глянувшуюся Кудрявцеву при первом визите акварель с морским пейзажем, подсел рядом и, крепко прижав к себе, дал возможность и выговориться, и выплакаться вволю. Сам же все это время молчал и нежно, словно ребенка, гладил ее по голове.
Когда же и слова, и слезы закончились, иссякли, он поднялся с дивана, вытащил из портфеля припасенную к праздничному столу бутылку водки, по-хозяйски достал из буфета два «гусь-хрустальных» стакана, наполовинил их и заставил Елену выпить.
Та подчинилась, опростала по-мужицки – махом, закашлялась. Владимир деликатно похлопал ее по спине, и от столь невинного, казалось бы, прикосновения у него буквально перехватило дыхание. До Кудрявцева словно бы только теперь дошло, что они с Еленой одни в пустой квартире. Что он хочет эту женщину – прямо сейчас и прямо здесь. И что другого такого шанса более может и не представиться.
Тем временем Елена, чуть успокоившись, заговорила снова:
– Я вчера ходила в «Кресты».
– Напрасно. Так быстро они все равно ничего тебе не…
– Но я просила даже не встречи, а просто хотела передать лекарства… Севе, ему же каждый день обязательно нужно принимать лекарство. Иначе… – Елена принялась нервно всхлипывать, – …врач сказал, что иначе в любой момент может случиться… – всхлипы усилились. – А эти, которые в «Крестах», они… они даже не стали слушать. Даже не вышли ко мне. Отказа-али…
– Лена, Ленушка… Успокойся… Слышишь?
– Не могу… Я не… Мне жутко от одной только мысли, что он там… что там его… С его-то больным сердцем… Понимаешь, ему обязательно нужно бывать на свежем воздухе и обязательно принимать таблетки. А он… а ему…
– Не плачь, пожалуйста. Не надо. Хочешь… хочешь, я попробую помочь с лекарствами?
Предложение конкретной, точечной помощи вырвалось у Кудрявцева машинально. Уже в следующую секунду он до боли прикусил кончик языка, досадуя за опрометчиво сказанное.
Но было поздно: реакция Елены на вылетевшего «воробья» последовала мгновенно:
– Правда?! – вскинулась она. – Как?!
– У меня есть там… В общем, один знакомый работает. Я могу попробовать передать непосредственно через него…
– Правда? А когда? Володя, милый! Я очень тебя прошу! Я… мы… ты даже не представляешь, как мы будем тебе обязаны!
– Перестань, не нужно мне никаких благодарностей, – смущенно забормотал Кудрявцев. – Разумеется, я ничего не могу обещать наверняка. Но я постараюсь, завтра же…
Воспрянувшая Елена подорвалась в спальню, за лекарствами, а временно оставшийся в одиночестве Кудрявцев поднялся и принялся нервно мерить шагами скрипучий паркет гостиной.
Остатки разума, слабо протестуя, пытались зажечь в мозгу тревожный маячок: одумайся! – посмотри, что ты творишь! – не смей! – ты пользуешься ее вынужденной слабостью! – она беззащитна перед тобой, так не будь же скотом! Но в схватке мозга и плоти чистейшую победу наступательно одерживала вторая. Оно и понятно: помимо остального прочего не стоит сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что последний раз с женщиной у Кудрявцева сладилось еще в Мурманске. То бишь больше двух месяцев назад.
Лена возвратилась и положила на обеденный стол коробочку с лекарствами.
– Здесь хватит на неделю. А за это время я постараюсь достать еще. Надо будет только где-то занять денег. Но это не проблема, попрошу у Люськи, у нее есть… Ой, да что это я все болтаю без умолку? – Она приложила длинные ухоженные пальцы к вискам, безуспешно пытаясь собраться с мыслями. – Володя, ты… ты прости меня! Я тебя совсем загрузила своими проблемами, да? – Лена благодарно посмотрела на Кудрявцева, но, считав разительную перемену в его взгляде, сменила улыбку благодарности на изумление – А что ты на меня так?..
А «так» заключалось уже не просто в обожании – в вожделении.
Сейчас, когда Лена эмоционально взвинтила себя до предела, когда грудь ее от учащенного дыхания ходила ходуном, а бирюзовые глаза увлажнились от невысохших слез, она казалась Кудрявцеву невообразимо, непостижимо прекрасной.
И вот тогда его окончательно переклинило.
– Какая ты… Лена… Ленушка…
Володя подскочил к ней и, стиснув в объятиях, впился в губы, силой размыкая рот. То был даже не поцелуй, а скорее изнасилование языком, из-за чего обалдевшая от такого натиска Елена едва не задохнулась.
Она испуганно замотала головой, высвобождаясь:
– Что ты делаешь? Не смей! Мне больно!
Но Кудрявцев уже себя не контролировал: бормоча бессвязные и никому не нужные «нежности», крепкой мускулистой рукой он потащил Елену к диванчику, тогда как вторая рука безо всякого стеснения принялась наминать ее грудь.
– Не смей! Слышишь?! Отпусти меня сейчас же!
Ведомый исключительно плотским желанием, Володя не слышал.
Вернее, слышал, но слов и мольбы не воспринимал.
Он с силой опрокинул Елену на диван, задрал подол платья и навалился на нее всем телом.
– НЕЕЕТ! Ну, пожалуйста, Володя… Не надо!
Нашарив шелк нижнего белья, Кудрявцев взялся безжалостно рвать его, а проявившееся под шелком горячее женское тело окончательно свело с ума.
Елену трясло, глаза метались как бешеные, губы дрожали.
Она еще пыталась хоть как-то сопротивляться – впивалась ногтями, кусалась. Кудрявцев же, ничтоже сумняшеся, снова искал ее губы для поцелуя. Брезгливо уклоняясь от него, Елена запрокинула голову и уткнулась взглядом в коробочку с лекарствами на пустом, непраздничном столе. В мозгу вдруг вспыхнула мысль о том, что, не достигни сейчас Кудрявцев желаемого, он может и отказать в помощи с передачей лекарств Севе. Мысль отчасти нелепая, но в данном случае – из разряда решающих. Потому, закусив губу, она внезапно перестала сопротивляться, и Володя, приняв неожиданную покорность за согласие и не встречая более сопротивления, продолжил оголять их обоих.
