Вячеслав Денисов - Три доллара и шесть нулей
Вчера вечером, около пяти часов по московскому времени, мне в кабинет поступил звонок от Бузы, подчиненного Седого. Этот человек был завербован Маркиным приблизительно четыре месяца назад и состоял на оперативной связи. Он сообщил нам, что Маркин погиб и незадолго до своей гибели велел Бузе довести до нас информацию о том, что картины Гойи у Седого нет и, самое главное, Седой уже знает о стоимости полотна. Буза назвал фамилию человека, у которого, по всей видимости, это полотно находится. И теперь выходит, что розыском нового владельца картины занимаемся не только мы, но и сам Седой. Бузе, который находится на откровенном крючке, связанном с выбором между свободой и судимостью, нами было дано задание фиксировать каждый шаг Седого. Вот такая первая часть этой истории, Антон Павлович. А теперь начинается вторая...
Дотянувшись до пульта, он нажал на кнопку воспроизведения записи и сложил руки по-школьному.
– Наша встреча с Бузой произошла через полчаса после того, как мы прибыли в Тернов. Малый, стараясь во что бы то ни стало спасти свою шкуру, попросил какого-то умельца сделать домашнюю съемку событий, которые, по его мнению, были наиболее значимыми в период между смертью Маркина и нашим приездом. Эта запись была сделана через шесть часов после того, как умер Маркин.
По тому, что кассета находилась в приемнике видеодвойки, Антон догадался, что Пащенко запись уже видел. Он повернул к прокурору голову, однако тот, пряча взгляд, полез за сигаретами. На Струге навалилось странное чувство омерзительной неприятности. Это тот момент, когда ты знаешь, что не виновен, а тебе готовятся продемонстрировать доказательства неверности такого убеждения. Мгновение, когда проворачиваешь в голове события последних дней, недель и даже месяцев, пытаясь понять, в какой из них ты поступил неправильно. Неправильно настолько, что тобой заинтересовались люди из федеральной службы...
Звук появился быстрее изображения. Прокурорский кабинет наполнился звуками музыки, какая обычно звучит в ресторанах. Тот же, годами не сменяемый репертуар, салат из Шуфутинского, «Синей птицы», Маккартни и Асмолова. Сейчас под звук некачественного синтезатора кто-то старательно пародировал Звездинского...
Появилось и изображение.
Не желая утомлять зрителей, рябой выждал минуту-другую и остановил запись. Телевизор засиял цветной фотографией остановившейся съемки.
– Что вы видите на экране, Антон Павлович? – спросил тот, что был помоложе.
– Я вижу себя, прокурора Пащенко и подполковника Российской армии в отставке Валентина Хорошева, о котором вы, по всей видимости, и вели речь в самом начале своего повествования.
Рябой на секунду задумался, потом качнул головой и сказал:
– Верно. Но ответ можно построить и иначе. Вы видите на экране себя, Вадима Андреевича и Седого.
Глава 8
А на втором этаже транспортной прокуратуры, в одиннадцатом кабинете, старший следователь по особо важным делам Пермяков третий раз за последние три дня беседовал с Геной Эйхелем. Чувствуя к себе неподдельный интерес со стороны надзирающего органа, хотя и не в том разрезе, который заставлял Гену расстраиваться, оперативник ГУВД нервничал и слегка волновался. Гена курил сигарету за сигаретой, ворочался на стуле, и ему опять хотелось покинуть кабинет Пермякова быстрее, нежели планировал последний.
– Я все-таки не пойму истории с этим флагом. – Следователь снова и снова возвращался к тому, к чему Гене совершенно не хотелось возвращаться. – Зачем вы пошли в мэрию и стали искать людей, вывешивающих флаг?
– Мне поставлена задача, я ее выполняю, – ворчал Эйхель. – Мне сказали – езжай к мэрии, найди надоедливого гражданина по фамилии Мариноха и проверь информацию о флаге. Я поехал и стал разбираться.
– Хорошо. – Пермяков дернул правым веком, и Эйхель знал, что это не бравада, коей любят щеголять прокурорские следаки. В прошлом году Пермяков, задерживая группу беспредельщиков, был серьезно ранен и еще не совсем оправился после того, как врачи вынули из его груди пистолетную пулю. – Но я сомневаюсь, что заместитель начальника ГУВД велел вам идти с надоедливым гражданином в кафе, пить там горькую, после чего проникать в мэрию и начинать крупномасштабное расследование. Не велел ведь? Тот говорит, что не велел.
– Ну и что? Да, мы выпили в кафе. Да, я пошел в мэрию. Пошел, потому что мне стало интересно, почему никого, кроме надоедливого гражданина, не заботит факт того, что над зданием городской ратуши реет сербский флаг! Вы вот, Александр Алексеевич, каждый день ездите на работу мимо мэрии и ни разу не задались вопросом – почему мэр флаги переворачивает? Скоро над зданием стяг Ямайки вывесят, а вы будете приглашать в кабинет милиционеров и спрашивать: «Зачем вы на крышу полезли?» За державу обидно...
Пермяков поморщился. Факт неоспоримый. Эйхелю ставил задачу его начальник, а Пермякову ставил задачу Пащенко. Только следователю пока было не ясно, какая причинно-следственная связь существует между перевернувшимся флагом и смертью гражданина Германии Бауэром. Эйхель попал под «раздачу», это несомненно. Только Пермяков был уверен в том, что ничто на земле не проходит бесследно. Если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно. Если в Россию приезжает Бауэр, причем не под конвоем, а по собственной инициативе, значит, это нужно Бауэру. Если на крыше главного здания мэрии слесарь и по совместительству сторож Мартынов переворачивает флаг, выходит, что и тут мистика ни при чем. Должны быть основания, которые подвигли бы на то работника мэрии. Пусть даже вечно пьяного.
Пермяков встал, дошел до двери, приоткрыл ее и приглушенно, словно не крикнул, а поинтересовался, произнес:
– Мартынов?
– Я здесь. – И взору Эйхеля предстал старший из той мини-команды, которая демонстрировала ему на крыше процесс замены старого флага на новый.
– Мартынов... – Следователь уже успел сесть за стол и придвинуть к Эйхелю, который опять потянулся к сигарете, пепельницу. – Расскажите еще раз, почему вы повесили российский флаг вверх ногами.
Сегодня слесарь был трезв, а сам факт нахождения его в прокуратуре усугублял его и без того серьезное отношение к проблеме.
Выслушав просьбу следователя, Мартынов еще раз вспомнил тот день, когда над ним посмеялась судьба и в лице начальника Департамента по связям с общественностью вручила флаг и велела лезть на крышу.
– Веревка короткая, потому и промашка вышла, гражданин следователь. – Он шмыгнул носом и посмотрел на Эйхеля, ища поддержки. – Товарищ милиционер видел.
– Как же вы раньше флаг вешали?
– Да длинная она была раньше, веревка! А ноне стал укреплять струну на флагштоке, а веревки целый метр не хватает. Пришлось флаг на блоке провернуть, оттого он и... дискредитировался.
– А кто мог веревку обрезать?
– А кто его знает? Ночью, конечно, на крышу попасть невозможно, потому как мэрия закрывается на замок и ее изнутри милиция охраняет. А днем... Вы когда-нибудь в цирке были?
– И что? – растерялся Пермяков.
– Тоже вроде серьезная организация – слоны, клоуны... И ночью там ловить нечего. А зайди днем – хоть к клеткам за кулисами иди, хоть на сам купол поднимайся. Контроль отсутствует как таковой. Так и в мэрии. У меня вот прошлым летом «Шилялис» вместе с антенной из комнаты уперли. Сейчас таких не достанешь.
– Видишь, достают же... – заметил из угла Эйхель.
– Вечерами, когда нечего делать, зайдешь, бывало, посмотришь, как Ирак бомбят, и весь день в курсе событий. А месяц назад какая-то крыса заскочила, как раз в тот момент, когда я дверь не запер, и унесла. А как заметить на вахте? «Шилялис» маленький, диагональ пятнадцать сантиметров, а когда за пазуху спрячешь, диагональ вообще пропадает. Свободный, блин, доступ! А такой хороший телевизор был... В восемьдесят четвертом году его за шестьдесят девять рублей покупал.
– Круто ты попал на ТВ, – согласился Эйхель.
Пермяков выпроводил сначала опера, потом, через сорок минут разговора – слесаря. А ближе к обеду он еще раз встретился и с Маринохой. Сейчас терновский бизнесмен был более свеж и, как видно, с потерей контракта уже смирился. Провалы у русских дельцов случаются гораздо чаще, нежели успехи, поэтому, не в пример закордонному дельцу, который неделю бы отпаивался в своем доме виски, Леонид Алексеевич Мариноха держался уверенно и спокойно.
Как и на первом допросе, Мариноха не вспомнил ничего нового, что могло бы иметь значение для следствия.
– Леонид Алексеевич, – поинтересовался Пермяков, закрывая дело, – а вы были уверены в том, что Бауэр из тех, кто мог оплатить ваш совместный проект?
– То есть? – не понял Мариноха и стал смотреть на следователя как на лицо, попытавшееся открыть ему Америку. – Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что финансовое положение господина Франка Бауэра было далеко от того, чтобы свободно инвестировать в российский филиал внушительные средства. Я бы даже сказал, что оно было очень далеко от этого. Денег у него хватало лишь на то, чтобы платить по счетам и поддерживать жизнь своих предприятий в Потсдаме. Поэтому я вас и спрашиваю – вам не приходило на ум, что ваш сорвавшийся контракт уберег вас от многих неприятностей?
