Дмитрий Агалаков - Ангел в петле

Нет, Принц дал ему гораздо больше, чем попытку переписать свою жизнь! Принц дал ему знание. А это — большой дар. Огромный, как небо. Дар оказаться над всеми прочими, существующими на земле людьми.

Даже над временем…

…И вот тогда, размышляя об этом, Савинов вновь испугался. Неужели задаром? Все, что он получил? Как летний дождь или весенний ветер, как рождественский подарок? Только за то, что ты есть?.. Нет, он не хотел об этом думать.

Не желал спрашивать себя об этом.

3

Годом позже, весной, он совсем не удивился тому обстоятельству, что восьмого числа к нему не зашел Толик Панченко и не пригласил его прошвырнуться по городу. А ведь в той, другой жизни, именно так оно и случилось! Они выпили портвейна, решили «тряхнуть стариной»: заглянуть на одну из студенческих дискотек. Теперь их с Толиком дорожки разошлись…

А повод запомнить этот день у него был.

Коньяк — а не портвейн! — в старом городском кафе он пил в одиночку. Ну и ладно. Джинсы, кожаная куртка. Не самый лучший наряд для второго секретаря горкома комсомола, но наплевать. Перестройка.

Май — свежий, благоуханный, заливал глотку сладким ядом. Коньяк, только что обжегший нутро, только усиливал его действие… Сердце бешено колотилось, когда под звуки одной из песенок итальянцев из Сан-Ремо он вошел в темный, брызжущий огнями зал Дворца культуры, где выплясывали тени. Савинов озирался. На полпути, случайно, увидел прыгающий затылок Толика Панченко, усмехнулся этой неожиданной находке. Затем отыскал глазами шестую колонну.

Вот она — эта девушка… Она стояла, прислонившись к гладкому мрамору, в джинсах в обтяжку, рубашке навыпуск. Лиза. Как она прекрасна, красива, тонка. Савинов подошел ближе. Она еще не повернулась к нему, он пока не встретил ее русалочьих, с поволокой, глаз.

Медленный танец! Нет, не тот…

Вот к ней подошел какой-то простофиля. Правильно: от ворот поворот ему. Еще один кавалер — наглый, с грязными патлами. Туда же. Она стоит около колонны, не двигаясь. Безразличная, презирающая всех. Но только не его, не его… Танец закончился. Зал затих. Он хорошо помнил: сейчас будет Род Стюарт. Его длинная баллада, во время которой они успеют с Лизой понять, что принадлежат друг другу.

Девушка, стоявшая у колонны, обернулась влево. Вот они — ее глаза. У него даже мурашки побежали по спине, так это было все необычно, невероятно! Она задержала на нем взгляд, едва заметно улыбнувшись, отвернулась… Сейчас будет их музыка.

Первый аккорд: он шагает к ней, берет ее руку — пальцы: «Идем?» — «Идем», — отвечает она. Они знакомятся. Она говорит, что, едва увидев его, сразу поняла, что сейчас он ее пригласит. Уже на середине танца, этой бесконечной баллады, они целуются взасос. Голова его кружится. «Лиза, кисонька», — говорит он, вспомнив ее сразу всю, вынырнувшую к нему из хитросплетений прошлого, настоящего, будущего. Как ему знакомы все ее ароматы, повадки. И почти тотчас же, отрываясь, видит рядом с собой удивленную, почти ошарашенную физиономию своего друга — Толика, танцующего с какой-то брюнеткой в длинном платье. Подмигивает ему, точно они расстались только что у барной стойки, а не пару лет назад или того больше, и только заканчивается музыка, обращается к партнерше: «Уедем? На край света?» — «Да, — говорит она, — я даже знаю, где он. Не пожалеешь…»

Они ехали в машине к ее дому. Он держал руку на ее ляжке, тесно обтянутой джинсами. Лиза не снимала его руки. Планы их совпадали. И потому глаза девушки как-то особенно смеялись в зеркальце над лобовым стеклом, не отпуская взгляда своего спутника. «Сейчас, думал он, — сейчас она скажет тебе это. Лестное для каждого мужчины. Подожди». Он помнил: случится это на светофоре…

«Волга» притормозила, рядом встала еще одна машина. Через тротуар торопливо переходила немолодая парочка.

Вдруг Лиза потянулась к нему, прошептала на ухо:

— Я сегодня хотела познакомиться именно с таким ковбоем, как ты. В джинсах, в кожаной куртке. С такими глазами.

— А какие у меня глаза? — спросил он.

— Грустные… Кстати, почему они у тебя грустные?

Он пожал плечами:

— Не знаю… Я тоже хотел сегодня встретить такую девушку, как ты.

— Правда?

— Честное слово.

— Тогда нам повезло… — Она посмотрела в окошко. — Мы уже почти у меня…

— Чай или кофе? — спросила она, когда он прошел за ней в гостиную, такую, каких было не много в восемьдесят седьмом году. Обои на потолке — в бледную розочку. Среди прочего роскошного хлама — слоновый бивень, раковины, охотничье ружье. Видеомагнитофон. Он остановился на кофе. Спать им не придется. Это он знал слишком хорошо.

— Кто твой отец? — спросил он, когда Лиза была уже в кухне. — Путешественник? Дипломат?

— И то и другое, — ответила она.

«Валентин Михайлович Казарин, — подумал он, разглядывая фотографию на стене. — Вы вернетесь домой через неделю — из Югославии, с супругой. И я должен буду вызвать у вас большой интерес. И вправду, с кем это встречается ваша распрекрасная дочь?».

На пороге уже стояла Лиза с подносом.

— Вот и наш кофе. — Она поставила поднос на низкий журнальный столик. Со всего размаха, но очень изящно, упала, увлекая его, гостя, за руку на диван. — Забыла у тебя спросить: ты учишься или работаешь?

Савинов знал, что выглядит моложе своих лет. В отношениях с Лизой это его утешало.

— Учусь. На последнем курсе пединститута. Я — будущий историк.

— А я — будущий архитектор, — сказала Лиза.

— Это здорово, — откликнулся он. — Будущий архитектор…

И тут же подумал: «Господи, только бы не сойти с ума!..» Она никогда не будет архитектором. Через несколько лет милая девочка станет наркоманкой. Он взял со стола кофе — машинально, едва ли понимая, что сейчас делает. Он будет ее ненавидеть, презирать. Он будет готов придушить ее собственными руками, чтобы только не слышать ее голоса. Больше того — она уже покойница. Ее собьет автомобиль, раздавит; на нее, Лизу Казарину, страшно будет смотреть… Господи, только бы не сойти с ума…

— Что с тобой? — спросила она. — У тебя такие глаза…

— Ты уже сказала — грустные.

— Нет, я не о том…

— Ничего, все хорошо. — Он поставил, так и не пригубив, чашку с кофе; едва подавив желание немедленно встать и уйти, потянулся к Лизе, забираясь пальцами в ее волосы, поцеловал девушку в губы. — Все хорошо, все хорошо, милая…

Савинов уехал от нее утром, когда Лиза еще спала. Он долго смотрел на нее, разметавшуюся по кровати, укрытую до груди простыней. На ее светлые волосы, на закрытые глаза. Он знал, что больше никогда не увидит ее. А если увидит, то пройдет мимо.

4

В тот самый год, когда Кузин стал секретарем областного комитета, он сказал своему помощнику: «Все, Дима, теперь каждый за себя, — и тут же усмехнулся, — в смысле — мы за себя, а народ — за себя. Все рассыпается. Надо что-то делать с деньгами. Как ты считаешь, может быть… банк?»

Разговор шел у Савинова дома. Хозяин выставил кулак с поднятым большим пальцем.

— Правильно, — кивнул Кузин, — ты всегда меня поддерживал. Я в тебе не обманулся. Так вот — «Новый региональный банк». Я — управляющий, ты — мой зам. Идет?

Дмитрий пожал плечами:

— Предложение принимаю… А откуда такая уверенность?

— Нам кое-кто поможет.

— Кто же?

— Угадай, — довольный, Кузин развалился на диване.

Савинов прошелся по своей комнате, взглянул на сияющего, как рождественская игрушка, руководителя. Сейчас ему показалось, что Кузин прибавил в весе, и талия его стала еще более пухлой.

— Пашутин?

— Не-а.

— Неужели… Рудаков?

— Ты догадливый. Точно, сам Петр Макарович Рудаков. Наш дорогой и любимый второй секретарь обкома партии.

Первый секретарь Сорин, уже старик, в последнее время часто болел и почти ничего не решал.

— Но ведь Рудаков — это очень серьезно.

Кузин охотно кивнул:

— Еще бы!

— Но ведь Петр Макарович благотворительностью не занимается.

— Тоже верно. Но и мы не будем дураками. Не для того весь сыр-бор затеяли, а? Ничего, Дмитрий, выкрутимся. Старшим товарищам, коллегам по умирающей партии, придется насыпать время от времени. В кормушку-то. И по полной. Петра Макаровича забывать не стоит. И его сыновей, Костю и Валю. Он их, кажется, к нефти и газу хочет пристроить. Нам туда не сунуться, а они смогут. Да и своих комсомольцев-добровольцев тоже нельзя обидеть. У кого другие планы на выход в свет. А остальным добром распорядимся мы. Ты и я. Пардон: я и ты, — лукаво усмехнулся он. — Только бы не прогадать. И со штатом сотрудников тоже. Кадры решают все. Кое-какие наметки уже есть. Зойку Самоцветову, нашу бухгалтершу из горкома, главбухом сделаем. Она мне преданна, прикажу: повесится. Да и у вас, кажется, — он едко усмехнулся, — отношения были не самые холодные, а? Пашку Дынина — начальником валютного отдела. Он ведь у нас старый валютчик. А зарвется, голову оторву. Вадика Трошина, самбиста, афганца, — начальником охраны. Юлиана Ганецкого — в рекламный отдел, он парень разговорчивый, с культурным образованием, пусть заведует. Разберемся… Надо еще Колю Шебуева куда-то определить… Только куда?