Станислав Родионов - Следствие ещё впереди
— Отомстить тому и другому.
— Вот, — опять согласился следователь. — А ведь это объективно сделано.
— Значит, Суздальский у нас не отпадает, — заключил Петельников.
— Любовь, Вадим, многогранна, но подлость многограннее, потому что она… подлость, — ответил Рябинин.
Но инспектор ждал. Он видел, что у следователя за душой есть ещё одна мысль, более конкретная.
— Но я тебе не сообщил самое главное, — наконец сказал Рябинин. — На второй день после покушения Горман снял с книжки пятьсот рублей.
22
Когда умерла Симонян и началось следствие, недобрая кошка взаимных подозрений шмыгнула в сорок восьмую комнату, потому что Вера была их сотрудником. Но когда пострадала жена Померанцева, они успокоились. Коллектив геологов тут ни при чём. Пусть разбираются следственные органы. Только жалели начальника. Впрочем, жена поправлялась быстро. Особенно жалели женщины, установив над ним негласную опеку. Горман жалел по-своему, по-мужски, не показывая чувств. Суздальский жалеть не умел.
Рабочий день кончался, а Валентин Валентинович с допроса не пришёл. Его ждали молча.
— Не посадили ли нашего начальничка? — спросил Суздальский, окидывая всех чёрным игривым взглядом.
Вега покосилась на него неприязненно.
— Уж если вас не посадили… — пробурчала Терёхина.
— Меня хотели, — сообщил Ростислав Борисович, — да я откупился взяткой.
— Какой взяткой? — подозрительно спросила Анна Семёновна.
— Обыкновенной, денежной. Пошёл в сберкассу, взял сумму и отнёс в прокуратуру.
Эдик Горман не мигая смотрел на лицо Суздальского. Анна Семёновна собиралась домой, укладывая свои многочисленные сумки, сетки и мешочки.
— Есть вещи, которыми не шутят, — сказала Долинина.
— Бог с вами, Вегушка, — удивился Суздальский. — Нет таких вещей.
— Например, смерть, — вставил Горман.
— Ха-ха! — привёл свой самый убедительный аргумент Ростислав Борисович. — Тонкие умы человечества вовсю потешались над смертью. У Аверченко на поминках происходит уморительный разговор. А у Чехова, помните, господин произносит на кладбище речь по покойнику и вдруг видит его рядом. У Гоголя вообще покойники встают и гробы летают…
— Тонкие умы таким образом смеялись не над мёртвыми, а над живыми, — недовольно заметил Горман.
— А вы не такой дурак, — сказал Суздальский, рассматривая Эдика, словно тот только что вошёл в кабинет. Ростислав Борисович не был бы самим собой, если бы не добавил: — Каким кажетесь.
— Вы никаким не кажетесь, — заметила Терёхина.
— Откуда у вас неуважение к людям! — взорвалась Вега, пылая синими глазами. — Почему вы нас не любите?! Зачем тогда работаете в нашем коллективе? И вообще — почему вы такой? Хуже убийцы!
— Э-э-э, — запел Суздальский, — убийца хуже меня, тут я не соглашусь.
— Не ругайтесь, — примирительно сказала Терёхина, набрасывая плащ. — Всего хорошего.
— За молотым фаршем? — поинтересовался Ростислав Борисович. — Анна Семёновна, а вы могли бы изменить мужу с мясником за хорошую мосталыжку из-под прилавка?
— Взрослый мужик, а ума не нажил, — огрызнулась Терёхина.
Суздальский хотел что-то заметить про свой ум, но она уже выскочила из кабинета и прошмыгнула мимо вахтёра, который знал её суматошную натуру и выпускал до звонка.
Анна Семёновна по пути заскочила в два магазина, расположенные вблизи института, — молочный и домовую кухню. Тогда у дома оставались овощной и булочная. Она знала, что от магазина к магазину будет тяжелеть, обвешиваться сетками и замедлять шаг. Современные дети заняты школьной нагрузкой, кружками, телевизором, хобби. У мужа творческая работа. Да и кто доверяет магазины мужьям! Анна Семёновна точно знала, что без кухни нет семьи, как нет производства без бухгалтерии. Она влезла в трамвай, не надеясь на место. Но молодой человек тут же вскочил, любезно показывая на сиденье. Она села и хотела поблагодарить…
— О, вы, — стушевалась Анна Семёновна.
Место уступил следователь прокуратуры Рябинин, который теперь стоял перед ней, вежливо улыбаясь.
— Какая случайная встреча, — замялась Терёхина, неуверенная, должна ли она сидеть, когда следователь стоит.
— Совершенно случайная, — подтвердил Рябинин. — Вам далеко?
— Да, прилично. А вам?
— Я до кольца. Ну как, в поле-то тянет? — поинтересовался он.
— И не говорите. Долго вы нас будете ещё держать? — спросила она, не зная, можно ли об этом спрашивать. Но следователь с готовностью ответил:
— Вот завтра соберу всех у себя, и можете ехать.
— Слава богу, надоела неопределённость.
Узнать, чем кончилось дело, она не решилась. Трамвай выехал из центра, народ повыходил, и стало просторнее. Рябинин сел рядом.
— Вы собаку не держите? — спросил он.
— Нет, — удивилась она. — А почему вы спросили?
— Мне ещё тогда при разговоре показалось, что вы любите животных.
— Конечно люблю, — довольно улыбнулась Анна Семёновна. — Но от них грязь, шерсть… Вот в поле у нас обязательно собака, даже как-то было две.
— В поле проще, — согласился Рябинин. — Там можно не только собаку держать.
— У нас одно лето ястребёнок жил. Черепах, ежей ребята таскают в лагерь.
— А тарбаганов не пробовали приручать? — поинтересовался он.
— Как-то поймали одного, да пришлось застрелить.
— Своими руками и застрелили? — засмеялся следователь.
Анна Семёновна тоже засмеялась, представив себя с ружьём. Когда следователь сел рядом, она испугалась, что он начнёт нудно расспрашивать про сотрудников и опять разойдутся её нервы, как в тот раз. Разумеется, нельзя ехать в трамвае молча. И ей понравилось, что следователь нашёл тему постороннюю, но ей близкую.
— Что вы, — сказала она, — я от лягушек кричу не своим голосом.
— А кто же у вас такой смелый, что тарбагана застрелил?
— Теперь уж не помню.
— А если я назову? — предложил Рябинин, всматриваясь в её круглое весёлое лицо.
— Ну, тогда вспомню…
Рябинин назвал. Анна Семёновна Терёхина кивнула головой.
23
Нет ничего труднее, чем думать о любви, когда тебя мучает ненависть.
Рябинин собирался допрашивать Сыча, а злоба-ненависть овчинным кляпом забила горло. Не к Сычу, а к тому, кто убил тарбагана. С Сычом всё было ясно.
Когда подлость выступала под своей собственной личиной, с ней оставалось только бороться. Но когда она выползала в другой одежде, не в своей, Рябинин бесился, потому что порочилось то, чьи одежды брала эта самая подлость.
А может, он закоренелый романтик, не замечавший Диалектики: дня и ночи, жизни и смерти, радости и горя, красоты и безобразия? Может, действительно на другом конце любви находится ненависть? Но тогда это — болезнь, раковое перерождение самого понятия. В юности Рябинин с удивлением заметил: не любил Лиду — и был ко всем равнодушен, влюбился в неё — и сразу понравились другие. Он даже испугался. Это противоречило закону, о чём распевали в песнях и писали в стихах, — существует одна-единственная. А он в девушках подмечал какие-то Лидины чёрточки, манеры, выражения, и эти девушки становились ему милы. И тогда он понял: настоящая любовь не может быть замкнутой, как солнце не может греть только одного. Нельзя любить человека и ненавидеть человечество. Истинная любовь взрывает душу радостью, как весна взрывает землю буйной зеленью. Если не появляется вселенская любовь к упавшему пьянице, к лопуху под забором, к сотруднику по работе, к нашему задымлённому земному шарику — значит, её нет и к той женщине, которой пишешь письма и которую водишь в кино и сажаешь в «Волгу» с кольцами.
Было семь часов вечера. Рябинин не представлял, где он наскребёт сил на этот допрос. Вся надежда на Петельникова да и на быстрое признание.
Сыча доставили из камеры. Это оказался плотный угрюмый человек неопределённого возраста, с узкими глазками и со всеми набухшими частями лица: обвисший баклажанный нос, налитые водянистые губы, толстые веки и синевато-рыхлые щёки.
Сил не было, поэтому Рябинин спросил прямо:
— Ну что, Сычов, сразу будем рассказывать или поломаемся для приличия?
— Девке срок грозит девять месяцев — и то ломается, — буркнул Сыч.
— Ты же не девка.
— Брось, следователь, я на дешёвку не клюю.
— А я буду приманку наживлять недешёвую, — пообещал Рябинин.
— Какую ж?
— У тебя три судимости?
— Ну, три.
— Теперь будет четвёртая. Значит, у тебя, Сычов, одна забота — меньше получить.
Подследственный молчал, хмуро и безразлично оглядывая комнату. Всё это он уже слышал. На новенькое нужны свежие силы, а их у Рябинина уже не было. Поэтому он допрашивал трафаретно, словно печатал на машинке.
— Получить срок поменьше можешь только одним путём…
