Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги
Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слёзы:
— Папа, а кто такой ублюдок?
Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего не сказал, а когда Нора увела сына дорёвывать в родительскую спальню и смазывать какой-то мазью ожог, папа пришёл в Катину комнату и спросил:
— Как долго это будет продолжаться, Катерина?
— Что именно?
— Почему ты ненавидишь брата? Почему ты ненавидишь Нору, меня, всех нас? Почему ты назвала Владислава ублюдком?
Катя пожала плечами:
— По привычке.
— По привычке? — разозлился отец, — Так ты, что же? Ты его всегда так называешь?
— Мысленно, — слегка испугалась Катя.
— Мысленно? — отец от неожиданности сел на письменный стол.
…Андрей Валентинович снова подошёл к окну и снова надолго замолчал, глядя в пасмурную серую даль ноябрьского утра.
— Мне бы понять тогда, что я неправ, — продолжил он от окна, — неправ с самого начала. Когда о дочери забыл, когда Нору в дом привёл… На пустом месте такая ненависть, какая была у Катюши ко мне, к моей жене, и к моему сыну, не возникает. Всегда есть причина, и, как правило, эта причина в нас самих. Только мы её не видим. Позже прозреваем. Позже… когда уже ничего исправить нельзя. Или можно, но для этого придётся жертвовать чем-то другим. Или кем-то другим. А иногда и жертвы ничего не решают.
Самсонов вернулся к журнальному столику, взял бокал, подержал в руках и поставил назад.
— Мне восемьдесят, — сказал он. — Когда Катюша родилась, мне уже сорок три было. Поздний ребёнок, можно сказать. Обычно поздним детям родители всю любовь отдают, а я не отдал. В работе был по уши, только о работе и думал… Нет, Катю я любил всегда, но как-то… традиционно, без надрыва и самопожертвований. Должен любить, и любил…
А когда Владислав родился, я уже в колее был: с работой полный порядок, перспективы радужные, можно и о семье подумать. Я, наверное, с ума сошёл, а может, отцовское чувство во мне, наконец, проснулось окончательно. Вот только я его неравномерно между детьми распределил, чувство это. Владиславу почти всё, а Катюше, что осталось… Тогда я очень разозлился на дочь из-за этого слова — «ублюдок». Наорал, и… Глупость я большую совершил, Алексей, деньгами её попрекнул. Сказал: мол, живёшь на мои деньги, на всём готовом. Самостоятельную и независимую из себя строишь. Вот посмотрел бы, сказал, как ты без нас, без ублюдков, прожить смогла. А она мне в ответ: посмотришь. И отвернулась, больше ничего не сказала. Позже понял: она от меня тогда совсем отвернулась…
Время к выпускным экзаменам шло. Окончила школу, уехала сюда. Даже на проезд денег от меня не взяла, где-то заняла. Здесь в торговый поступила, окончила с красным дипломом. Пока училась, я ей помощь неоднократно предлагал. Отказывалась. И, когда решила после окончания института свой бизнес организовывать, я снова к ней приехал и денег хотел дать. Я тогда своё предприятие акционировал, денег у меня немеряно было. Опять отказала. Я сама! Ты, говорит, хотел посмотреть, как я без тебя существовать буду? Смотри. Только со стороны. А миллионы свои тебе есть на кого тратить…
— Ну, зачем ты так, Катюша? — обиделся Андрей Валентинович, — Я же от чистого сердца. Ведь ты же дочь моя! Родная!
— Родная? — Катерина разозлилась, — А ты помнил об этом, когда по командировкам мотался? А я ждала тебя, и как дура надеялась, что вот эта, именно эта командировка, последняя, что ты приедешь, и мы будем жить вместе. Вдвоём, как два самых близких и родных человека. Нет, не помнил. Работа у тебя была родной. Нефть эта проклятая тебе родной была! А потом у тебя и другие родные появились, сначала Нора, потом ваш сын. И тебе вообще не до меня стало. Я в твоём доме не как родная, а как чужая жила. И тебя это устраивало. Не закатывает дочурка истерик — значит, всё в порядке. Не требует к себе внимания — значит, не нуждается. Так что можно всё время и любовь другим родным уделять. Норе, сыночку ненаглядному. Нюхаше!
Андрей Валентинович стоял красный, словно его по щекам отхлестали. Всё было правдой в Катюшиных словах! Всё!!
Он бы мог как-то смягчить Катин гнев, рассказав о том, что с Норой они расстались, что жена просто-напросто сбежала от него с заезжим музыкантишкой, бас-гитаристом из какой-то рок-группы, забыв даже о сыне, оставив Владиславика отцу. Через три месяца вернулась, но Андрей Валентинович её не простил, выгнал из дому. Нора подала в суд, но ничего не добилась: судьи не поверили в её раскаянье (Андрей Валентинович судейское неверие укрепил очень хорошими гонорарами), брак был расторгнут, а сына ей не вернули. Но Элеонора Владиславовна долго не горевала по этому поводу, нашла себе нового мужа, молодого парня из коммерсантов-предпринимателей первой волны, и живёт теперь в Австралии.
Он мог бы рассказать ей и то, что с Владиславиком у него нет общего языка. Мальчишка совершенно не хочет учиться, грубит и целыми днями шатается по Таргани с поддатыми друзьями-хулиганами в поисках развлечений. Он и сам, в свои четырнадцать лет, выпивает. Чаще всего эти развлечения заканчиваются разбитым лицом и краткосрочной депрессией с зализываньем ран, а иногда — приводом в милицию. И тогда Андрею Валентиновичу приходится пользоваться своим положением, деньгами, и напрягать друзей, чтобы замять дело об очередной хулиганской выходке сына.
Какое-то время сынуля становится смирным и тихим, но через три-четыре дня всё начинается сначала. Владиславик уже давно на учёте в детской комнате милиции. От отца Владиславику нужно только одно — деньги. Но Андрей Валентинович денег ему не даёт, и поэтому они постоянно ссорятся.
Единственное, что спасало Андрея Валентиновича в настоящем его положении от того, чтобы самому не впасть в депрессию и не запить горькую, это работа. Но теперь она была для него не просто любимым занятием, каким он мыслил её раньше, а некой отдушиной, пространственно-событийным континуумом, в который можно переместиться и находиться в нём, решая его проблемы, совершено забыв о собственных и не думая о неудавшейся жизни. Да, да, именно — о своей неудавшейся жизни.
Но он не стал ничего рассказывать Катюше.
Что это изменит?
Может, Катя разжалобится и простит ему то, что он сам себе простить не может? Ему, конечно, нужно прощение, но не такой ценой. А как? Как вернуть дочери утраченное им самим доверие? Как вернуть любовь? Какие слова нужно сказать, чтобы Катюша ему поверила, поверила в его раскаяние? Ведь оно искреннее, это раскаяние… А может, не нужно слов? Слова — ничто. Нужно жить, и, имея то, что он имеет, постараться сделать так, чтобы у дочери всё было хорошо. И ничего не говорить ей. Ничего. Контролировать её жизнь со стороны.
Не наблюдать со стороны, как она предложила, а вмешиваться, создавая условия для развития её бизнеса, и, по возможности, сокращать до минимума количество ошибок. Но только незаметно, так, чтобы она не заподозрила ничего о том, что он ей помогает, так, чтобы все победы и успехи её предприятия она относила на свой счёт. Если делать добро, то его надо делать бескорыстно, тем более, если речь идёт об искуплении грехов.
Андрей Валентинович молчал, а Катя сказала:
— Извини, папа. Мне некогда, у меня дела, — и добавила жёстко: — Уходи.
И он ушёл.
Больше они с Катей не встречались и ни о чём не разговаривали. Андрей Валентинович несколько раз приезжал в родной город, иногда по делам, но чаще, чтобы увидеть дочь. Он знал, где и с кем она живёт, знал, где расположен её офис. Он подъезжал на автомобиле с тонированными стёклами к тому месту, где она должна появиться, и украдкой смотрел на неё из окна автомобиля, но не подходил, боялся, что Катя не захочет с ним разговаривать.
— И я стал её теневым спонсором и негласным помощником, — рассказывал Самсонов. — Я отслеживал все Катюшины контакты, мои люди проверяли её поставщиков и покупателей. Если контрагент не вызывал у меня никаких опасений, я не противился заключению контракта. Если были сомнения, я делал так, чтобы контракт сорвался. Иногда я подставлял Катюше «правильных» бизнесменов и партнёров. Я не имею в виду её личную жизнь, — оговорился он, — в личную жизнь вообще вмешиваться нельзя. Речь идёт только о бизнесе. Я подталкивал в направлении Катюшиного предприятия надёжных людей, но действовал аккуратно, чтобы они сами не подозревали, что их сводят. А некоторые конкретно, действовали по моему заданию. Я им за это деньги платил. И немалые…
Самсонов умолк, заметив удивлённый взгляд Сидорова.
— Нет, нет, ты меня неправильно понял, — сказал он, как бы оправдываясь, — я не собираюсь умалить Катюшины заслуги в бизнесе. Мою помощь можно считать дополняющей и слегка корректирующей. Катя вполне бы обошлась и без неё. Она удивительно чутко ощущала перемены на рынке и всегда держала нос по ветру. А уж целеустремлённости и работоспособности ей было не занимать. Этим она в меня. Трудоголик. И артистизм необходимый у неё был, и обаяние. Да ты знаешь, что тебе рассказывать?
