Андрей Стрельников - Я — убийца
— Ужель та самая Татьяна? Здорово! Как дела? Даем стране угля?
— С приездом, Константин Михайлович. Как отдохнули? «Сказать? не сказать?»
— Разве это отдых, Танюша? Отдых — в фитнесс-центре, а весь этот туризм — сплошная усталость!
Он швырнул пиджак на кресло, потянулся и удалился в ванную. Появился через дне минуты, уже в одном халате, и вышел на балкон.
— Эх, Россия! Отдохнуть по-человечески можно только в Москве. А заграницы эти… Сущая обдираловка!
Константин вернулся в комнату, открыл чемодан и вытряхнул на диван его содержимое.
— Вот, хозяйка! Халтурку тебе подкинул! Половину, правда, так ни разу и не надел. Но это уже ты сама разбирайся. Чемодан закинь наверх. — Константин направился было в ванную, но остановился. — Хотя ты, наверное, не сможешь. Высоко. Я сам. — Он взял пустой чемодан и пошел в прихожую.
— Константин Михайлович, я должна вам сказать нечто важное! — крикнула ему вслед Татьяна.
— Важные вещи между мужчиной и женщиной не говорятся, а совершаются, — хохотнул Константин. — Сейчас, подожди… Э-ге-ге…
Из прихожей послышался протяжный свист, затем злобный матерок. Татьяна оторвалась от глажки и с усилием подняла глаза. На пороге, закрывая собой весь дверной проем, стоял Константин и сверлил ее тяжелым, недобрым взглядом. Глаза его и губы превратились в узенькие щелочки, ноздри раздувались, как у коня перед скачками. Он оторвал руку от косяка и, сделав три шага, остановился, широко расставив ноги и упершись кулаками в бедра.
— Где? — вполголоса произнес он.
— Я же хотела вам сказать, Константин Михайлович…
— Что ты, мразь, хотела мне сказать? Что украла у меня пятьдесят тысяч баксов? Это ты хотела мне сказать, да? — Он шагнул к Татьяне и схватил ее левой рукой за горло.
— Я взяла только двадцать тысяч, — прохрипела она.
— А вернешь пятьдесят, — шептал он ей в лицо, брызжа слюной. — И не выходя отсюда! Поняла, сука? Делай, что хочешь, звони, куда хочешь — но к утру пятьдесят штук должны быть здесь! — Он сдавил ей горло так, что вывалился язык.
В глазах у Татьяны потемнело. Колени предательски задрожали и подогнулись. Из последних сил она выдавила:
— Я верну двадцать тысяч. Больше у меня нет. Можете меня убить.
— И убью! — Он ткнул ей большим пальцем в солнечное сплетение, и она рухнула на пол. — Думаешь, рука дрогнет?
Едва отдышавшись, но ничего перед собой не видя, Татьяна встала на четвереньки и начала шарить вокруг руками, ища точку опоры. Мощные руки вновь сдавили ей горло и одним рывком поставили на ноги.
— Вспоминай, шлюха старая, кто может дать тебе бабки! Быстро вспоминай, пока я тебя на ремни резать не начал! — прошипел Константин над самым ухом. — Ну?! — Он прижал Татьяну к стене и дважды смачно плюнул ей в лицо. — Вспомнила?!
Татьяна машинально ухватилась за ручку утюга. И вдруг, не соображая, что делает, ударила Константина утюгом в лицо. Острый край утюга вошел в висок, точно нож в масло. Ярость в глазах Баргузина сменилась на удивленное выражение. Затем взгляд его как-то странно остекленел… Рука, сжимающая горло Татьяны, трижды дернулась — и повисла плетью. Константин покачнулся — и рухнул на пол. Дважды вздрогнул и затих. Халат распахнулся, и на свет божий явились тучные телеса.
Татьяна выронила утюг, осторожно, на цыпочках, обошла Константина и скользнула в прихожую. Захлопнув за собой дверь, она прижалась к ней спиной. Медленно опустилась на пол. В голове была лишь одна мысль: «Сейчас встанет, выбьет дверь и убьет. Убьет. Убьет».
Надо бы вызвать «Скорую»… Но телефон — в комнате, а при одной мысли о том, что туда надо зайти, становилось дурно, ноги отказывались повиноваться. Прошло довольно много времени, а из комнаты не доносилось ни звука. Татьяна, наконец, решилась приоткрыть дверь. В нос ударил мерзкий запах паленого мяса. «Утюг!» — промелькнула мысль. Она бросилась к розетке. Так и есть — утюг все время оставался включенным. Он упал Константину на грудь и, оставляя жуткие следы, сполз к гениталиям. Там тоже все было сожжено.
Татьяна выдернула вилку из розетки и бросилась в ванную, из последних сил сдерживая позывы к рвоте. Минут десять ее выворачивало наизнанку. Совершенно обессилев, она подползла к крану и включила воду. Долго и тщательно умывалась. Вымыла и вытерла утюг. Вернулась в комнату, стараясь не смотреть на пол. Повесила в гардероб выглаженный шелковый костюм. Взгляд упал на труп — и она опять стремглав бросилась в ванную.
Татьяна провела в ванной весь день, до вечера. То и дело мыла руки, несколько раз ополаскивала холодной водой пылающее лицо. Часами сидела вна табуретке в углу, сидела, ни о чем не думая и ничего не чувствуя.
Наконец неконтролируемые эмоции сменились раздумьями.
«Я — убийца, мое место — в тюрьме, — промелькнула первая мысль. — Я убила человека из-за денег… Нет, неправда. Не из-за денег! Я защищалась! Это он хотел меня убить! Я только защищалась!»
В том, что Константин привел бы свою угрозу в исполнение, Татьяна не сомневалась ни секунды: столько в его глазах было ненависти, злобы, желания убить, растоптать, уничтожить.
«Я только защищалась, — успокаивала она себя. — Он хотел меня убить. Он гораздо сильнее меня и легко мог это сделать. Я только защищалась. Я не виновата, что под руку попался именно утюг. Я была почти без сознания. Суд должен меня оправдать. Конечно, оправдает…»
Она уговаривала себя долго, тщательно подбирая аргументы в свою защиту, пока не поняла главное: суд может оправдать убийство, совершенное в пределах необходимой самообороны, но никогда не оправдает воровства. А воровство всплывет, в этом можно не сомневаться. Самый тупой следователь обязан будет задать себе вопрос: что могло до такой степени вывести из себя достаточно уравновешенного и очень самоуверенного бугая, что вынудило его поднять руку на беззащитную женщину? Если, конечно, она ни в чем не виновата… Если… С этого «если» все и начнется. «Где вы, Татьяна Павловна, нашли деньги на лечение сына? Дача? Да-да, конечно… Квартиру поменяли? Как трогательно… Маловато будет, гражданка Зотова. А вы, случаем, в карман к убиенному не заглядывали? Может, глубоко залезли, он и психанул? Вы бы, гражданочка, признались… Смягчает, знаете ли… Если суд узнает, что вы покойному были должны энную сумму иностранных дензнаков, ни один присяжный не поверит в необходимую самооборону. Так что, Зотова (даже „гражданку“ уже опустит), убийство — оно и есть убийство. И никаких „самооборон“. Признайтесь: денежку возвращать не хотели? Много взяли-то? Да вы рассказывайте, не стесняйтесь. Следователь — он как врач, ему врать нельзя. Хотите, чтобы я что-то доказал? Пожалуйста! Сейчас мы напишем сумму, необходимую на операцию, плюс — проживание вашего супруга в Земле Обетованной, минус — ваша дача, минус — доплата за ваш обмен. Полученная разница и будет ценой жизни господина Баргузова Никчемной жизни, дрянной — я с вами здесь полностью согласен. Но — жизни… Никто не давал вам права эту жизнь у него отнимать. Так что, Зотова, вот вам бумага, вот ручка — пишите. Что, рука дрожит? А за утюг хвататься — не дрожала?»
Стоп, Зотова, стоп. Ты случайно — совершенно случайно! — убила человека, который хотел убить тебя. А у тебя — сын. Муж, который без тебя мало на что способен. Ты заранее пытаешься обвинить себя в убийстве, которое вряд ли кто-нибудь сможет доказать. Не надо. Константин, по большому счету, сам виноват. Ты — жива. И Илюша жив. И Сергей. Надо жить. Надо искать выход. И не надо посыпать голову пеплом, не стоил он того.
Татьяна, насколько смогла, привела себя в порядок, оделась и прильнула к дверному глазку. Никого, Она выскользнула из квартиры, бесшумно закрыла дверь и, не вызывая лифта, спустилась по лестнице.
Дома, перед, сном, Татьяна внимательно посмотрела в зеркало. И увидела постаревшее, осунувшееся лицо малознакомой женщины. В уголках губ прорезались глубокие складки, волосы поблекли и обвисли. В глазах не было ни искорки, не было ничего, что свидетельствовало бы об интересе к жизни.
Глава 18
Милиционер Кулиев все так же строго смотрел на Максима — тем же взглядом он уже двадцать два года смотрел на всех, входящих в здание. Соседний плакат поведал Максиму сильно приукрашенную историю создания советской милиции, рассказал о ее огромном вкладе в дело построения развитого социализма на всей территории бывшего СССР. Были здесь подретушированные цековскими художниками плутоватые физиономии всяких шляхтичей, чухонцев и жмудинов, сделавших карьеру в стране победившего гегемона. Максим хмыкнул и невольно улыбнулся, прочитав подпорченный неумолимым временем текст «Морального кодекса советского милиционера». Когда-то он, молоденький курсант, наизусть заучивал эту красиво сформулированную ахинею. То были времена великих страстей и звонких фамилий: Щелоков, Чурбанов… Краса и гордость Советской милиции, столпы правопорядка — как его понимали члены живого уголка геронтолога, то бишь Политбюро предпоследнего созыва.
