Анатолий Афанасьев - Первый визит сатаны
— Случилось это, браточки, с одним моим корешком, — с удовольствием, не обращая внимания на пригорюнившихся собутыльников, зубоскалил Демченко. — Он с одной дамочкой, керя мой, удалился в лесок. При этом учтите, он ее и раньше с полгода обслуживал. Но тут она чего-то запротестовала на предмет его притязаний. Чего-то ей не хотелось в этот раз кувыркаться. А ему, напротив, как приспичило. Тем более ночь была и лесок глухой. Домой к себе он ее привесть не мог, там жена. А у дамочки родители. Вот именно, что она была малолетняя. Не шестнадцать, конечно, но не более двадцати. И жених был в армии, с которым она целку строила. Но все это к делу сейчас прямо не относится. Конфликт у них вышел на другой почве. Корешок-то мой обещал ей там какой-то подарок сделать ко дню рождения, то ли туфли купить, то ли одеколону пузырек, но обманул. То есть, откровенно говоря, пожмотничал. Она его за это сильно стыдила. Тебе, говорит, когда надо, ты тут как тут, а когда мне чего-нибудь надо, от тебя не допросишься. Она была права. Корешок-то мой был жлобом порядочным. Да вы слушаете или спите?
Собутыльники сделали вид, что слушают.
— Короче, — продолжал чуть охрипший Демченко, — никак она ему не давала, так он ее с горя силой завалил. Слушайте внимательно, браточки, подхожу к кульминации. Сейчас вам будет откровение женского характера, коварству которого позавидует сам сатана. Проводил корешок дамочку домой и благополучно прибыл к жене под бочок, невинный, как парторг. Буквально среди ночи, ближе к утру — звонок в дверь. Он сдуру отпирает и видит: менты. Отволокли в кутузку, запаковали, а утром — на-ка тебе под нос девичью жалобу: изнасиловал меня невинную в лесу такой-то и такой-то злодей при особо циничных обстоятельствах. Корешок мой — тыр-пыр, а ему под нос заключение экспертизы: да, следы насилия и неистовых ласк. Будьте добреньки, готовьтесь на десятилетнюю отлучку.
Демченко обвел собутыльников победным взглядом, но в приближающихся сумерках не заметил, чтобы они были чересчур поражены.
— Вам если неинтересно, — обиделся Демченко, — я могу помолчать. Вы чего-то рано осовели. А ну давай добавим для бодрости.
Мужики послушно добавили, но удовольствия не высказали. Что-то на них смурное накатило, и Демченко, в сущности, этому не удивился. Чему тут удивляться. Люди усталые, пожилые, с натугой добиравшие от жизни последние крохи. Он и сам бы с охотой расположился поудобнее и предался диковинным грезам прошлых лет, но глупо было ломаться, пока вино не допито. Без энтузиазма досказал он свою историю. За три дня в камере поседел корешок от переживаний и вышел на волю стариком. Дамочка заявление забрала при условии, что он купит ей енотовую шубейку. Пришлось корешку давать откупного и ментам за причиненное беспокойство. Продал он телик, продал дом в деревне, но честно расплатился с долгами. С той поры не было на свете более добропорядочного семьянина, чем этот самый корешок…
И тут в мирную бывальщину вдруг ворвался зловещий, будто с того света, голос Тимура Васильевича:
— Готовься, хозяин, дурные вести принять!
Демченко и Великанов оба вздрогнули, обомлели, и Захар умчался в туалет, где яростно уселся на толчок. Великанов сказал:
— Тебя же предупреждали, «Ватикан», чтобы не хулиганил!
Лицо пророка смазалось в сморщенную тыкву, он протрезвел, ответил жалобно:
— Не волен, ей-Богу. Со сна сорвалось. Да я беду не могу накликать, она через меня только людям сообщается.
— Если чего с Настенькой, тебе хана!
«Ватикан» побледнел, потянулся к бутылке, и Великанов понял, что угадал. Его душа, как лицо «Ватикана», тут же сморщилась и затихла. В полном молчании, под туалетное ворчание Демченко они осушили по стакашке. Не успели сигареты прижечь — звонок в дверь, подлый, дребезжащий. У Великанова сил недостало открыть, пошлепал Тимур Васильевич. Проходя мимо сортира, автоматически выключил свет. Демченко и звука не подал, будто во тьме ему было приятнее. Смутным призраком обрисовалась в каморке Мария Филатовна. В эту тягостную минуту была она словно идеал уродства. Горбик торчал и спереди и сзади, волосики на голове собрались в кулак, глазки-щелочки сквозят жутью.
— Ну, что?! — как-то без особого беспокойства спросил Великанов.
— Настеньку мотоцикл сбил. В клинике она.
Мария Филатовна на стульчик упала, и веки ее сомкнулись в изнеможении. Великанов то ли куда-то побежал, то ли продолжал слушать. В груди все так спеклось, как в газовом шкафу. Это было невероятно, немыслимо. Где-то мучилась, стенала от боли его девочка, его чудо лесное, а он, старый дурак, наливши бельмы вином, сидел как чурка с глазами и не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Подробности были такие.
Мария Филатовна с девочкой спешили домой с праздничными гостинцами, везли яблочный пирог и печеного леща. На тесной улочке возле вокзала набросился на них дикий мотоциклист. Парнишка кривоногий, крутолобый, по прозванию «рокер». Он теперь в том же отделении, где Настенька. Настеньке сделали рентген, и она спит. У нее поломаны ребрышки, сотрясен мозг, и вся она в синяках и ушибах. Милый, нежный, легкий комочек из смеха, косточек и щебетания долго летел по воздуху, пока не шмякнулся о кирпичную стенку. Мальчонка-мотоциклист, падая, крутнувшись на железном коне, неосторожно подцепил девочку на носок. Но, возможно, ее жизнь вне опасности. Врач сказал, скорее всего, она поправится. Но это будет окончательно известно завтра. Все эти ужасающие факты Великанов постиг чрезвычайным напряжением сознания. Мария Филатовна ему попеняла сквозь дремучую усталость:
— Ты опять пьешь, Ленечка. Нас за это Бог наказал.
Демченко в туалете опасно задерживался. Тимур Васильевич тайно выпил новую порцию. Он острее всех чувствовал свою вину. У него была нескладная судьба, которую ему никак не удавалось одурачить. Там, где он появлялся, рано или поздно обязательно происходило несчастье. Он никак не мог разобраться, сам ли он накликает беду или она его подманивает туда, где ей легче всего объявиться. На всякий случай он сторонился близких, дорогих ему людей. Он подумывал о том, чтобы и пенсию им перестать отдавать. А то кабы эти денежки не обернулись фигой.
— Клянусь, Маша, — сказал Великанов, — если мимо пронесет, завяжу. То есть буквально ни грамма до конца дней.
— Зарекался кувшин по воду ходить, — вяло отозвалась Мария Филатовна. Ей как раз в глубине души было безразлично, пьет он или нет. Она его возле себя держала для устрашения окружающих. Она им отпугивала от Настеньки злых духов. Правда, любила это пугало огородное. Кому же было его и любить, как не ей. Но это была любовь необременительная. Так хозяин любит свою собаку. С Настенькой было иначе. Каждый девочкин волосок был ей как знамение. Она девочку не уберегла и была теперь в отчаянном затруднении, боясь пропустить самый важный момент. Если дочку не спасут (всякое бывает на свете), надо было успеть помчаться за ней сломя голову, чтобы не искать потом слишком долго на звездных путях. С той секунды, как Настеньку шмякнуло о стену, мать ни на мгновение не прерывала с ней глубокой внутренней связи, потому и казалась со стороны как бы заторможенной.
— Слышишь, Маша? — окликнул Великанов. — Пить брошу, точно. Мое слово железное.
— Это правильно, — одобрила Мария Филатовна. — В водке счастья нету… Сейчас минуту посижу — и побегу.
В два часа ночи супруги Великановы сидели в приемном покое больницы на замшелом диванчике. Вокруг было заунывно: на желтом линолеуме полосами тянулись гробовые блики.
Демченко и «Ватикан» с запасами питья остались в больничном скверике. Прогнать их по дороге не удалось. Демченко театрально заявил, что «эту скорбную чашу обязаны все вместе выпить до дна целиком».
Пожилая нянечка по случаю праздничного вечера была сильно пьяна. Она бродила в халате на голое тело. Среди ночи взялась полы скоблить, чего-то ей приспичило. Под ноги несчастным супругам чуть не ведро воды плеснула:
— Чего сидят как безродные! Токо уборке мешают. Сказано: сиденьем горю не поможешь.
Вскоре появился какой-то сердобольный врач и отвел их к дочери. Распорядился, чтобы они пробыли у нее не долее пяти минут, потому что незачем ее будоражить слезами и укорами. Наставления умного врача они выслушали с благоговением, но не поняли ни слова. С порога увидели, что Настенька не спит. Ее тельце под одеялом занимало крохотную часть «взрослой» кровати. Она смотрела на них с загадочным выражением — и улыбалась. Личико у нее было чистое, чуть порозовевшее, головка забинтована. Нарядные пепельные прядки волос выглядывали из щелочек бинта. В комнате, кроме нее, никого не было: две кровати пустые. Сомнамбулически передвигаясь, родители кое-как присели у кровати с разных сторон. Мария Филатовна, что-то невнятно пришепетывая, выпростала из-под одеяльца девочкину руку и цепко за нее ухватилась.
