Татьяна Степанова - Флердоранж — аромат траура
— Значит, выходит, что в тот раз Павловский спас Полину? — спросила Катя.
— Выходит так. С тех самых пор они и познакомились, — ответил Трубников, и голос его прозвучал как-то особенно загадочно, что снова заставило Катю насторожиться.
— Ну, вот смотрите достопримечательности наши, — указал Трубников в окно. — Поля эти мы с вами в тот раз проезжали. Там видите справа это Лигушин лес.
— Лягушки там водятся?
— Нет, эти поганки у нас больше по весне в бучилах-оврагах в пении упражняются. А в лесу малина да черника, грибы пошли сейчас после дождей. Брусникина, к которой едем, грибы собирать мастерица, солить, жарить, мариновать. Лисичками вас угостит в сметане, если понравитесь ей, да… А в лесу лет пять назад медведя видели в малиннике. Я даже в дозор ходил, в засаду садился с табельным оружием. Да не подкараулил медведя-то. Видно, соврали бабы наши…
— Ой, смотрите, стадо! — воскликнула Катя, притормаживая.
Дорога, по которой они медленно ехали, вилась среди холмов. Вдали темнела полоса леса. На его опушке паслось большое стадо коров. Животные были темно-шоколадной масти, крупные, упитанные.
— Канадская порода, — сказал Трубников. — По привесу рекордсмены прямо.
— Чьи это коровы? — спросила Катя тоном кота в сапогах, ожидая услышать в ответ традиционное: маркиза Карабаса.
— Бычки в основном, молодняк, — Трубников вздохнул. — Павловского да Туманова, они компаньоны по фермерству-то. Второй уж год компаньоны. Мясо у них оптом рестораны московские закупают. Очень даже выгодно. А называется как-то хитро…
— Эксклюзив? — невпопад подсказала Катя.
— Да нет. Мраморное вроде… Мясо мраморное. Прожилка там идет в мясе-то, жировая прослойка. Потому как корма даются особые, по канадской технологии.
— Поехали отсюда скорее, раз там в стаде одни быки, — испугалась Катя. — У нас ведь машина красная.
— Не бойтесь, не тронут, они животные смирные. Кормленые. Да к тому же половина-то волы — достоинство их мужское им ветеринар оттяпал, — хмыкнул Трубников.
Проехали ещё немного, и лес и стадо остались позади. Показался знакомый берег Славянки.
— К Татарскому подъезжаем, — сообщил Трубников. — Чтоб вы знали: поле, где Хвощева-то убили, во-он оно, видите? Полтора километра всего отсюда. А там вон, за рекой, — тоже поля. Только область там уже Московская кончается и начинается Тульская.
— Граница, что ли, близко? усмехнулась Катя.
— Да. Это я так, к слову, чтоб вы знали.
Катя на этот туманный намек в этот раз не обратила внимания. А позже вспомнила и пожалела, что сразу же не растормошила участкового, не расспросила его об этом подробно.
— А чьи это дачи вон там? — Она показала Трубникову на дома за высокими заборами, стоявшими на берегу реки. Один дом был из красного кирпича, другой деревянный с причудливой башенкой-террасой на крыше. Обширные участки домов примыкали друг к другу вплотную.
— Прежде, когда тут еще колхозы кругом были, располагался на этом самом месте филиал опытной семенной станции. А сейчас всю территорию под индивидуальное строительство отдали. Кирпичную дачу себе художник Бранкович построил. Вы его самого в прошлый раз видели. А на соседнем участке Павловский живет — он само здание опытной станции перестроил, надстроил по своему вкусу, и отличный, знаете ли, дом получился. Здесь инфраструктура-то хорошая — и газ, и вода, и свет подведены, оттого тут и строятся люди. Вон там, видите, тоже домик вдалеке. Там актриса .Островская проживает. Не такие, конечно, хоромы с наворотом, как у Бранковича, — все скромнее гораздо. И удобств особых нет, но жить можно. А вон там, еще подальше, — домик голубой в саду яблоневом — это учительницы Брусникиной. Муж ее покойный как раз этой самой селекционной станцией и заведовал. Потому и участок им здесь в середине шестидесятых выделили, и дом построили. Муж-то ее агроном был известный на всю страну, ученый-селекционер. Я его хорошо помню, старика, — ни Толстого был похож Льва Николаевича. Вера Тихоновна, к которой мы едем, — его вторая жена была. Из городских. Полюбила его и жить сюда из Тулы переехала. Учительницей в местной школе стала — историю преподавала и литературу. Что скрывать — я сам у нее когда-то учился. Сейчас она на пенсии уже, но в школе все равно преподает. Потому как учителей стало не хватать. Да и учеников тоже. В мое время тут у нас по три класса было — А, Б и В, а сейчас еле-еле на один А ребятишек из окрестных поселков набирают, да и то только до пятого класса. Народ весь поразъехался… И уезжать продолжают. Тут-то у нас хоть работа есть в агрофирме для тех, кто здесь живет. А в других районах, как послушаешь, все в город рвутся. Особенно молодежь.
Из всего, что Трубников рассказывал о Брусникиной, Катя для себя пока уяснила только одно: пожилая учительница — типичный представитель редкого в прошлом, а ныне почти уже совершенно исчезнувшего сословия настоящей сельской интеллигенции. А значит, человек здравомыслящий и умный, к словам которого стоит прислушаться.
Дом Брусникиной по самую потемневшую от дождей шиферную Крышу утопал в густом и тенистом яблоневом саду. Яблони были старые, рослые и, как пели прежде в песнях, — кудрявые. У калитки росла яблоня-грушовка. Ветки ее клонились к земле, перевешивались через забор на улицу, соблазняя прохожих россыпью мелких зеленых плодов. Забор был ветхий, местами покосившийся. К дощатой калитке снаружи была прибита подкова на счастье.
— Вера Тихоновна, принимайте гостей! — зычно выкрикнул Трубников, вылезая из машины и с наслаждением разминая затекшие ноги. — Вот тут и поселитесь, Екатерина Сергеевна, — объявил он Кате. — Дом просторный, сад, одно только неудобство… Въездных ворот, как видите, нет. Машину вам тут придется ставить — снаружи.
— Не беда, — бодро сказала Катя, а сама тут же вспомнила рогатовского Филина и его гоп-компанию.
Трубников толкнул калитку, но она оказалась заперта.
— Вера Тихоновна, это мы! — оповестил он сад и дом. Ответом было молчание.
— Странно, у нее ж собака, а сейчас чего-то не слышно ее. — Трубников сильно постучал в калитку.
Катя разглядывала дом, где предстояло ей жить ближайшие дни. Это был обычный сельский дом, каких тысячи в Подмосковье, — приземистый, вросший фундаментом в землю, бревенчатый, обшитый вагонкой, выкрашенной в небесно-голубой цвет. Дом окружали две терраски. Одна побольше, попросторнее — хозяйская, зимняя, с двойными рамами. Другая маленькая, летняя, для дачников. Второй этаж был похож на скворечник — крохотная мансарда с окном, смотрящим на реку. В общем, вид у домика был довольно симпатичный — чистенький, уютный, без затей. И уж совсем не походил он на мрачную избу на курьих ногах, которую все последние дни рисовало в качестве конспиративной квартиры изощренное Катино воображение.
В таком домике и правда хорошо было летом отдыхать, бить баклуши, пить на террасе чай с клубничным вареньем, слушать, как шумит яблоневый сад и поют на заре птахи. Лениво наблюдать, как среди кустов смородины шныряют соседские кошки и каждое утро то тут, то там на грядках появляется новый песчаный холмик — результат подрывных работ жуликов-кротов. Но заниматься в таком безмятежном пряничном домике раскрытием убийства, жертву, которого, по словам судмедэксперта (да Катя и сама видела), буквально растерзали на части, было, казалось, делом совершенно безнадежным. И от этого на душе у Кати снова стало неспокойно — пасторальные декорации вызывали смутную глухую неприязнь: Что, уюта захотела? Знаешь, где он, твой уют?
Катя усилием воли стряхнула Наваждение мрачных ахматовских строк. Ладно, там будет видно. Трубников продолжал стучать в калитку.
— Сейчас, сейчас, слышу, иду! Кто там? — донеслось из глубины сада.
— Вера Тихоновна, это я, Николай, — громко сообщил Трубников— Стучу вам, стучу…
— А я в сараюшке разбиралась, банка с купоросом куда-то запропастилась. — Калитка со скрипом распахнулась, и Катя увидела Брусникину. На вид ей было за шестьдесят — рыхлая, бледная, с усталым, покрытым сеткой мелких морщин лицом. Седые волосы на затылке собраны в жидкий пучок, на лбу — очки с толстыми стеклами. Одета Брусникина была в домашнее летнее платье из серого ситца в мелкий цветочек, явно сшитое по выкройкам какой-нибудь местной портнихи.
— Здравствуйте, милости прошу, — сказала она тихим бесцветным голосом, впуская Трубникова и Катю во двор. — А я вас с утра дожидаюсь.
— Добрый вечер, Вера Тихоновна, — Катя была сама вежливость и скромность. — Вот, если не стесню, разрешите пожить тут у вас дней десять. Вот деньги за дачу.
— Вас как звать? Екатериной Сергеевной? — спросила Брусникина, забирая деньги.
— Пожалуйста, зовите меня просто Катей.
— Ну, просто Катя… проходите, комнаты смотрите. Или вам комнаты мои сразу, не глядя, подошли?
— Вера Тихоновна, я ж говорил, объяснял вам, — смущенно кашлянул Трубников.
