Инна Тронина - Кросс на 700 километров
— Можно на него глянуть?
— Вон он бегает. В тарелочку играет. — Алиса встала и подошла к окну.
Суслопарова боком выбралась из-за стола. Кривоватые больные ноги она ставила широко, носками вовнутрь. Сдёрнула со спинки стула вязаную кофту, накинула её на плечи — с залива потянуло сыростью, а печку в библиотеке не топили. Алиса обратила внимание на слишком длинные для пожилой женщины, острые, накрашенные лиловым лаком ногти Алевтины.
— Какой хорошенький парнишка! — Суслопарова просияла. Золото её зубных коронок вместе с цепочкой, серьгами и кольцами заиграло под электрическим светом. — Я сразу же на него обратила внимание. Таких в лагере редко встретишь, обычно этим детям дачи снимают. Он из какой семьи? Вы, наверное, знаете?
— Мать — врач. Бабушка и дедушка преподавали в Политехническом институте. Дед, правда, уже покойный, — профессор. Мне даже известно, что предок Оленниковых был председателем губернского суда при царе. Одним словом, интеллигенция, — улыбнулась Алиса. — Как и я сама. Судя по всему, материальных проблем у них нет. А вот психологические… Короче, мать собралась замуж, а Денис ревнует. Очень не любит будущего отчима и показывает всякие фокусы. Последний побег из их числа.
— Всё поняла! — Алевтина вернулась за стол. — Я почему так ребёнком-то заинтересовалась… В соседнем лагере жуткий случай был, на прошлой неделе выезжали. Зверски убили девятилетнего воспитанника. Подозреваемые есть, а ведь ничего не докажешь. Точно знаю, что двое видели всё, а отнекиваются, врут, изворачиваются. Трудно работать, Алисонька! — Алевтина шумно вздохнула. Завинтила ручку, сняла и спрятала в футляр очки. — И случаи просто катастрофически, и люди… Те люди, которые должны помогать милиции и следствию, живут по принципу «моя хата с краю». Боятся, а то и просто не хотят усложнять себе жизнь. Ведь свидетельские показания — едва ли не главное в нашем деле, а никто не даёт. Все требуют от нас искоренения преступности, жалуются, пишут кляузы, кричат на митингах, но с себя-то не спрашивают. Может, то, что у вас произошло, тоже кто-то видел. И молчит! Я не утверждаю, а лишь предполагаю. Да, вполне трагедия могла произойти на почве личной ссоры. Любовь-морковь, ревность-ненависть, и всё такое. А вдруг было по-другому? Преступник легко уйдёт от ответа. Спишем всё на бытовуху, а дело — в архив. Всякое бывает, но рядом-то дети! В двух лагерях убийства, а сколько их ещё может быть! Вдруг один и тот же маньяк орудует? Ничего ведь не известно! Там, где мальчонку зарезали, свидетели были! Парочка в тех местах как раз любовью занималась. Прямо в заливе, в позе поплавка. Убийство произошло там же, на пляже. И по времени совпадает. Не могли не видеть! А где гарантия, что это — не тех же рук дело? Вожатые, называется! Чему такие лбы детей научат? Я уж не говорю о том, что развратом занимаются на глазах у воспитанников, так ещё и бандитов покрывают. Гадкие, трусливые твари! Извините, зла не хватает!
Алевтина Петровна наконец-то порозовела. Голову она втянула в плечи, грудь поднималась толчками, и дрожали губы. К влажному лбу прилипли колечки спутанных волос.
— Вы очень положительная девушка, Алиса! Жаль, что не с такими, как правило, приходится иметь дело. А всё с продвинутыми, или как они там называются. Через каждое слово — английский. Говорят в нос, мозги наркотиками заморожены. Свои собственные имена забывают, представьте себе. Глаза бессмысленные, в ушах плейер, во рту — жвачка. Воспитатели! И здесь, у вас, тоже… Лишь бы сор из избы не вынести! Все рты захлопнули и сидят. Директор вообще ненормальный, слюнтяй какой-то. Без сестры показания дать не может, как маленький. Только одна забота — что скажут на лагерной комиссии. Хоть всех переубивай и перенасилуй, он будет о показателях заботиться. Ведь известно, что педофилы детишек поганят. Где-то здесь, у вас, такой орудует. А кто именно? Полнейшая неясность. Может, сейчас кто-то поблизости совершает очередное преступление, пока мы ведём пустопорожние разговоры. Изверг посмеивается, ни в одном глазу раскаяния, жалости, страха. Потому что уверен — покроют, смолчат, стерпят. Отсидится он, отдышится, и вновь за своё! Что ему ещё придёт в голову? Ведь всё останется, как есть. А те, кто знает что-то и молчит, тоже преступники! Как жить потом с этим будут, людям в глаза смотреть? Как их кошмары по ночам не одолеют? Я бы с ума сошла — такое в себе носить! А этим всё — кино, развлечение… Ладно, заговорила я вас, Алисонька. — Суслопарова придвинула протокол и ручку. — Прочтите, подпишите, и всё. Свободны. Пригласите вожатую из… — Алевтина заглянула в блокнот, — из пятого отряда. Блудова — ну и фамилия! Как её до детей допускают? — В глазах следователя блеснули слёзы.
— Да ничего она, Ленка Блудова, нормальная девчонка. Мало ли какие фамилии бывают! Не выбираешь же…
Алиса пыталась читать протокол, но строчки кривились, путались, прыгали перед глазами. Голова гудела, и под веками жгло, но заплакать никак не получалось. Только в ушах звучали слова Алевтины, и они сливались со стуком сердца и дрожью натянутых нервов…
А ведь права тётя, права, никуда не денешься! Жить с таким нельзя. Попадёшь в психушку после ночных кошмаров, потому что увиденное в лесу никогда не уйдёт из памяти. Получается, что она, Алиса Янина, покрывает убийц, насильников, растлителей малолетних, наркоторговцев! Кажется, так эта статья и называется — недонесение. Прощается только, если преступники — близкие родственники не донёсшего.
Но Чаркин и Артемьев — не родственники Алисы Яниной. Значит, снисхождения ждать нельзя. Её останавливает страх — за себя, за маму с бабушкой, за Дениса, который тоже может пострадать. Допрашивать его нельзя, вызывать в суд — тоже. Его показания ничего не значат. Но, на всякий случай, ребёнка тоже могут убрать. Чаркину это сделать — как сигарету выкурить.
Получается, что преступность питается вот этим мелким, поганым, человеческим страхом. Этой вот дрожью в коленках, желанием уползти подальше в норку, заткнуть уши, зажмурить глаза. И если так станут поступать все, бандюганы прекратят даже таиться, примутся мочить белым днём в открытую.
А вдруг кто-то вот так же откажется дать показания, если речь зайдёт об Алисиных близких? У бабушки вырвут сумочку с пенсией, маму ударят по голове в подъезде. Её, Алису, могут избить, изнасиловать, даже прикончить. Или с Денисом что-нибудь страшное произойдёт… И никто не поможет найти мерзавцев?
Тогда-то она всех осторожных осудит! Тогда-то будет проклинать их, стыдить, взрывать к чувству долга! Если не она сама, то родственники, всё равно. Но права так вести себя гражданка Янина лишится именно сейчас, здесь, в библиотеке лагеря «Чайка», когда подпишет липовый протокол и уйдёт в вожатскую. И всё, что вытворит впоследствии Чаркин со своими бритоголовыми амбалами, будет на её совести.
А ведь это обязательно случится, и очень скоро. Наказание придёт. Последует неотвратимо, и окажется катастрофическим. Может быть, то, что произошло вчера, и стало испытанием, проверкой её характера, чести и совести. Если Алиса не выдержит этот экзамен, то сама встанет в один ряд с подонками. И с ней, в свою очередь, поступят точно так же, как с ними.
У каждого свидетеля есть семья, спокойствием которой можно прикрыться, на счастье которой можно сослаться в своё оправдание. Но заблуждаются слабодушные, ибо на чужом горе благополучие не построишь. Зловещая энергия преступления, скрытого и не наказанного, не даст жить трусу, обывателю. Беда придёт в его дом, и помочь будет некому. Вокруг окажется пустота, вакуум отчаяния. И чтобы такого не случилось с её семьёй, Алиса должна снять со своей души камень…
— Алевтина Петровна, в нашей стране действует программа защиты свидетелей?
Алиса отложила протокол, набрала в лёгкие воздух, будто собиралась прыгнуть в ледяную воду.
— Да как вам сказать? Эта программа развёрнуто действует в США и Западной Европе, ещё в нескольких странах. А у нас, как всегда, нет денег. Конечно, никто свидетелю внешность и пол менять не будет. А вот паспорт новый могут выдать. Если человек имеет возможность, уезжает в другой город. На какое-то время могут дать охрану. Но ненадолго и не всем. А в чём дело, Алиса? Просто так интересуетесь? — Суслопарова взглянула на часики и заторопилась. — Почему вы не подписываете протокол? Что вам в нём не нравится? Неправильно записаны показания?
— Да нет, вы всё записали правильно. — Алисе казалось, что она видит себя со стороны, и откуда-то из угла слышит собственный голос. — Всё верно, только я говорила неправду. Я не была той ночью на станции…
— Что?!
Суслопарова вскочила из-за стола, нацепила на нос очки, приоткрыла рот. Наверное, такое в её практике случилось впервые. Человек дал ложные показания, добился того, что в них поверили, записали в протокол, а после вдруг решил сказать правду!
