Алексей Рыбин - Трофейщик
— Да так, ерунда, Людмила Алексеевна, пустяки. Не обращайте внимания.
— Мальчик мой, будь осторожен, не связывайся ни с кем. Видишь, жизнь какая страшная. В одну секунду все можно потерять… Лешенька, я тебя прошу, следи хоть ты за собой!
— Чем мы можем вам помочь? — сменил тему Алексей.
— Ой, ребята, спасибо вам, да ничего мне не нужно. Посидите со мной только. Может быть, переночуете здесь? А, Алеша, может быть, останетесь? Очень страшно мне одной. Бабушка наша на даче, еще не знает ничего…
Алексей посмотрел на Катю. Она молча кивнула. Он сказал:
— Значит, так. Я сейчас быстренько смотаюсь домой. — Катя вопросительно подняла на него глаза. — Нужно кое-что взять, потом пройдусь по магазинам и вернусь. Хорошо? А Катя пока здесь побудет.
Женщины согласно переглянулись.
— Давай, Леша, побыстрее. Сам понимаешь.
— Понимаю, Катя, все понимаю. Людмила Алексеевна, я быстро.
— Хорошо, Алешенька, делай, как тебе удобней.
«Будь осторожен» — эта фраза не давала ему покоя. Почему-то казалось, что предупреждение Толика связано с его позавчерашними лесными приключениями. «Да нет, ерунда. Быть этого не может», — думал он, но мысль не отступала, а, засев в мозгу, не давала сосредоточиться. Конечно, скорее всего, смерть Толика связана с наркотиками. Там люди серьезные работают, Толик мог крупно задолжать, мог кого-то подвести. Эти могут надавить так, что мало не покажется. Странно, вообще-то… При всей своей браваде Гимназист был человеком аккуратным, особенно в денежных делах — до щепетильности, даже мелочь всегда отдавал, которую иногда, не имея карманных денег, просил у друзей на кофе или на сигареты. Все долги записывал, потом вычеркивал, возвращая в срок… Был он также и трусоват — в сомнительное дело никогда бы не полез. Очень все странно. И страшно.
— Молодой человек, извините, пожалуйста, не подскажете, как пройти к зоопарку? — Алексей остановился и повернул голову назад.
— Что, простите?
— Мы к зоопарку правильно идем? — Пожилая женщина с ребенком лет семи стояли и смотрели на Алексея. Ребенок держал женщину за руку и переминался с ноги на ногу в нетерпении, свободной рукой расстегивал и застегивал молнию на светлой летней курточке, и в глазах его хорошо читалось желание поскорей попасть в искомое место.
— К зоопарку? — Они стояли на Кронверкском проспекте у выхода с Сытного рынка, среди лотков с помидорами, яблоками, арбузных развалов, в толчее продающих, покупающих, толкающих перед собой широкие металлические тележки, груженные ящиками фруктов, среди алкашей, промышляющих на бутылочку, среди обычного осеннего петербургского рыночного изобилия цветов, ярких платков торговок картошкой и луком и разноцветных автомобилей, принадлежащих лицам кавказских национальностей, направляющим процесс обмена овощей и фруктов на денежные знаки.
— Правильно. Прямо по проспекту, а потом слева увидите вход.
— Спасибо большое, молодой человек! Коля, скажи дяде «спасибо».
— Пасиба, — улыбаясь, внятно произнес мальчик.
— Да не за что. — Алексей смотрел им вслед — женщина уверенно шла по проспекту, держа Колю за руку и что-то весело ему объясняя. Коля кивал головой и время от времени подпрыгивал на ходу от переполнявшей его энергии, от ощущения приближающегося счастья.
«Пасиба»… Алексея что-то мягко толкнуло в солнечное сплетение и осталось там теплым тяжелым комком. Едва не согнувшись от неожиданности пополам, он, сделав несколько шагов в сторону, прислонился к стене…
Алеша Валинский чувствовал тепло маминой руки и играл в игру, давно уже знакомую и сопровождавшую все их прогулки, — он пытался выдернуть свою ладошку из маминой мягкой небольшой, такой же почти, как и у него, ладони. Алеша резко дергал рукой, но не в полную силу, так, чтобы мама успела среагировать и крепко сжать Алешины пальцы в своих — сильных и красивых. Иногда после нескольких неудачных попыток он поджимал ноги и почти повисал на маминой руке, но она держала его крепко, и Алеша заливался счастливым смехом, делая резкие выпады в сторону, назад, рвался вперед, и, когда прохожие начинали оборачиваться на расшалившегося мальчика, мама, сдерживая улыбку, строго говорила: «Ну перестань, перестань!» Несколько шагов они проделывали спокойно и чинно, но Алеша знал, что мама, несмотря на свои замечания, готова продолжать игру и что замечания эти делаются скорее для встречных прохожих, косившихся на них, а не для него — мама почему-то думала, что их игра кажется взрослым, гулявшим по улице, неприличной, а Алеша ничего неприличного в ней не находил, да и прохожие в большинстве своем улыбались, видя счастливое порозовевшее лицо мамы.
Алеша всю неделю ждал этого — субботние прогулки с мамой были для него обязательным и любимым праздником, — так же как и воскресные поездки с отцом в Павловск и катание там на лыжах, так же как и Новый год, день рождения, Первое мая и 7 ноября… Эти прогулки были для Алеши возможностью полностью расслабиться, сбросить напряжение школьных уроков и домашних заданий, поиграть в маленького (он-то считал себя уже вполне взрослым), поговорить с мамой о своих делах — о том, что он будет делать после окончания школы, например. До этого было еще очень и очень далеко, но тем сладостнее и заманчивее звучали названия институтов, которые на выбор Алеша прокручивал у себя в голове — Педагогический, Медицинский, Театральный, Политехнический, — взрослая магия этих слов завораживала его, а отдаленность перспективы встречи лицом к лицу с проблемой экзаменов и подготовки к ним давала возможность мечтать и выбирать неторопливо название, которое было больше по душе. И они с мамой фантазировали целыми часами, гуляя, по Невскому — их почти единственному месту субботних прогулок. Вернее, началу их — потом они могли пойти и в Таврический сад, и поехать в ЦПКиО, но начинали всегда с Невского. На углу Литейного и Невского проспектов Алеша с мамой всегда заходили в пирожковую — это было обязательной частью субботнего ритуала, там были жареные пирожки с мясом по 11 копеек — темно-оранжевые, хрустящие, с вкуснейшей мясной начинкой. Еще с луком — печеные, кругленькие, желтые с коричневым пятном посредине, — лук так и норовил вывалиться из них, так и не попав в рот.
Мама была для Алеши безусловным авторитетом — все, о чем он думал на уроках в школе, о чем говорил, бродя вечерами с друзьями по пустырям Купчино, все его выкладки и жизненные планы в субботу оказывались несостоятельными перед маминой мудростью — она осторожно, не обижая его, легко доказывала, что обижать девчонок нехорошо, что учиться нужно стараться лучше, и невероятным образом эти фразы, многократно повторяемые учителями и вызывающие у него и его приятелей смех, сказанные мамой и подтвержденные примерами, казались совершенно правильными и единственно достойными внимания.
И конечной целью всех поступков Алеши становилось не уважение одноклассников, что, впрочем, тоже было не на последнем месте, не поощрение учителей и восхищение родственников и знакомых, а радость в маминых глазах, ее слово «Молодец!» И оказывалось, что если стремиться к этому, то будет и уважение, и поощрение, и все остальные прелести…
Алексей смотрел вслед удаляющемуся маленькому Коле. Господи, какое оно хрупкое и беззащитное, его маленькое счастье — вот так гулять с мамой за руку, идти в зоопарк, потом в кафе-мороженое… Недолговечное, но самое большое счастье, память о котором остается на всю жизнь, и ее уже ничто не может стереть. Не будет ничего равного этой полной гармонии с окружающим миром, этой растворенности в нем, органичного существования и бессознательного подчинения законам этого мира, полного, безоговорочного и безграничного счастья.
Он отделился от стены и медленно пошел в сторону Каменноостровского. Нужно было поймать такси, заехать домой и выкинуть все к чертовой матери, вытащить в поле и утопить в пруду, зарыть в кустах, с глаз долой. Хватит воевать, хватит ходить по краю, пора наконец начать жить!
VIII
— Проходите, Виталий Всеволодович. — Заметно посвежевший по сравнению со вчерашним безумным днем, Коля гостеприимно повел рукой в сторону комнаты. — Он здесь сидит, все в порядке. Замучил меня, гад. Чуть не убил, ей-Богу! — Коля улыбнулся.
— То есть как это — чуть не убил? — Лебедев остановился в прихожей. — Серьезно?
— Ну да, бутылкой по башке меня треснул. Я выключился, а он убежал. Еле-еле его вычислил. Ну, побил маленько для острастки.
— Да-а, вы прямо как дети. Одних оставить нельзя — порешите сразу друг друга. Ну, он говорить-то может?
— Да все в порядке, Виталий Всеволодович, я же понимаю. Мы с ним уже снова подружились.
Лебедев вошел в комнату и увидел сидящего у окна Петровича, прикованного наручником к батарее. Он смотрел в сторону, молча курил, держа папиросу в свободной руке, и, казалось, чувствовал себя совершенно спокойно и умиротворенно.
